И земляческий их контакт длился уже больше двух лет. А когда однажды на наряде Жернов объявил, что из района получено указание откомандировать в область на курсы ветеринаров подходящего хлопца, Староумов замыслил позаботиться о судьбе сына Фрола. И пока председатель говорил, Иван Наумович два раза прошёлся перед Жерновым, чтобы тому дать понять: нечего больше подымать эту тему на людях, он уже всё решил… И к его радости, бабы и мужики, девки и парни, почему-то не отозвались на призыв председателя, словно учуяли и убоялись его, Староумова…

Когда все разошлись по нарядам, Жернов пошагал в контору, построенную по образцу хаты, в которой занимала угол его жена Марфа и считала всю колхозную бухгалтерию. В своё время Жернов обучал жену этой науке почти всю зиму. И наконец она её кое-как осилила, теперь работала счетоводом, чем вызывала у людей зависть и кривотолки. В конторе было место и бригадира Макара Костылёва, которого председатель послал на ток, чтобы поговорить о деле с женой. У Марфы Жернов потребовал ведомость, в которой ею было расписано, сколько по трудодням полагалось выдавать людям хлеба. И пока он её листал, Староумов вступил в деревянный коридор, где было маленькое окошко, в которое только и проникал с улицы свет. Здесь он постоял, затушил сапогом папиросу и подумал: «Вот так бы растереть советскую власть», – и отворил скрипучую дверь в саму контору и вошёл.

– Можно на минутку тебя, Павел Ефимович, – тот поднял от бумаг голову, оглянулся недовольно на входную дверь.

– Ну, чего там встал – проходи, видишь, занят! – буркнул председатель несколько грубовато.

– Разговор отдельный есть…

Жернов в согласие кивнул тому головой и как-то особенно аккуратно положил перед Марфой на стол отчёт; жена молча посмотрела, как супруг, сутуля спину, пошагал к кладовщику, не желая нарочно смотреть на Староумова. И когда приблизился, она не услышала, что тот шепнул Павлу. А он пригласил земляка в амбар, где некогда между ними впервые произошёл тот разговор, который положил начало их непредвиденного сближения.

Сейчас, идя вслед за ним, Жернов про себя рассуждал: «Ежли Иван тащит меня в своё логово, значит, что-то случилось для меня неприятное. И што же он собирался мне сказать? Может, воров поймал?» Но тут он вспомнил, что тот вечно сторонился людей, за это Жернов не осуждал своего тайного приятеля: уж что поделаешь, коли настало такое гадкое время. Вот и он, глядя на Староумова, тоже испытывал побуждение как можно реже показываться на людях. Но председателю нельзя прятаться, ведь вредно с народа отпускать узду, а то без хозяйского догляда людям будет своя воля…

– Ну, чего позвал, не тяни резину, а то времени совсем в обрез… – прервав свои размышления, заговорил он.

– Да дело, понимаешь, личное, Павел Ефимович, – начал мягко Иван Наумович. – Снарядил бы моего балбеса на эти самые курсы ветеринаров. Хватит ему баранку крутить на железной лошадке. Парень он хоть куда! И эту науку, думаю, вполне осилит…

– А ты, Иван, как я погляжу, считаешь себя таким умником, что за меня хочешь решить: кого посылать, а кому отказать?! – возмутился Жернов, даже покраснел; он подозревал, что дай тому волю, так он весь колхоз возьмёт под свою длань! – Ты опоздал, кандидатура уже намечена: Гришка Пирогов! Так что пока я председатель: мне, а не тебе решать, понятно говорю?

– Ну-ну, Павел Ефимович, меня не забижай, мы свои люди, чего нам спорить? Я ведь с деловым подсказом, и лучше знаю, что Фрол как раз больше подходит, чем отпрыск Захара Пирогова, – и Староумов хитро, этак лукаво прищурил серые глаза под нахохленными рыжеватыми бровями и как-то настороженно заулыбался.

– Эка, какой быстрый! Чем же он у тебя такой хороший? С таким же успехом я бы мог послать своего Алёшку, но пострел ещё мал. Хотя и не послал бы… так как из-за Марфы уже все глаза колят, семейственность развожу…

– Тем более, Гришка щуплый парень, а коров держать – нужна сила, а Фрол у меня, сам знаешь, Паша, богатырь! Так что уступи мне…

– Тебе? Я вон предложил девчатам, кто, мол, желает, так ни одна не схотела. Им, понимаешь, лучше быть доярками да телятницами. А старшая дочь Прошки Половинкина просится на строительство паровозостроительного завода. Сейчас бы ушла. Вот куда дева метит! Но кто будет в колхозе работать, ежли так каждую отпущу? А твой, действительно, бугай здоровый, ему бы только землю пахать. Но он-то сам согласен?

– Парень что надо! Но поперёк моего наказа не пойдёт, и думаю, ещё как захочет, – радостно воскликнул кладовщик.

– Просишь, а сам не знаешь его мнение. Ну ладно, Иван, спрошу у Захара Пирогова, если не захочет Гришка, тогда будем решать.

– Да чего решать, чего спрашивать, всё давно определено; он у меня послушен, хоть и верзила. Моё слово для него – закон, а тебе нужны как раз такие, Паша!..

Когда жена Полина узнала от мужа, какую судьбу уготовил сыну муж, это её возмутило:

– Фролке, говоришь, дело нашёл, под коровьи хвосты заглядывать? Нешто смеёшься, Иван? – злорадно усмехнулась Полина, сверкая глазами.

– Поля, а что в этом плохого? Ты мне лучше не перечь! Раззуделась! А ты что ему сулила? – грозно воззрился супруг, зная как бывало она наговаривала сыну податься в город…

Но он запрещал сыну и думать об этом

– Дак на агронома разве нельзя послать? Культурное дело, не то, что с коровами возиться. Ты ещё нареки ему ремесло повивальной бабки? – с нарастающей злостью заговорила Полина.

– Это он и сам осилит, как на Соньке женится. Конечно, девка она красивая, но ростом не взяла, Фролу не подходит!

– В город ему надо: там сколько разных дел и девок, сколь в рое пчёлок, а ты ему грязных коров подсовываешь! – поджала брезгливо губы супруга.

– Не встревай, куда не просят. И чего ты с городом разносилась, чтобы погинул в нём? Для Фрола ветеринарство – дело стоящее и самое доходное, ещё благодарить меня станешь! И людям большая выручка, из города пока докликаешь ветеринара – сто коров падут. Калымное дело, баешь? – Полина резко отмахнулась, как от назойливой мухи, сдалась…

К осени следующего года Староумов построил из самана курник и сарай под одной кровлей. Одним из первых завёл кур, корову, получив от неё уже два приплода.

За последние два года в посёлке, по обе стороны улицы, появилось ещё несколько хат. Помаленьку жизнь налаживалась, входила в свою колею. Правда, за это же время наплыв переселенцев по всему нижнему Подонью заметно схлынул. Но всё равно нет-нет да продолжали прибывать, и так же, как и раньше, не все оседали. А что касалось Новой жизни, то и здесь несколько семей, кое-как пережив в землянках зиму, весной тоже уехали. Из новеньких осталось лишь многодетная семья Овечкиных, состоявшая в дальнем родстве с Чесановыми…

Через три года со дня основания посёлка Новая жизнь, на извилистой стороне улицы стояло пятнадцать хат, да и на той, что вытянулись в струнку – восемнадцать. И больше хат было крытых пока соломой, чем чаканом. Поэтому новые хаты выглядели такими же, какие строили сто и двести лет назад, хотя многие сияли выбеленными стенами, придававшими строениям несколько нарядный вид, и ещё не все подворья были огорожены заборами из жердочек…

Колхозный стан образовался лет шесть назад на широком холме, плавно спускавшемся к тому месту, откуда начиналась единственная улица посёлка. А перед ней, в начале самой поляны, строился клуб. А рядом с ним давно была построена и внутри оштукатурена известковым раствором баня, кровля которой была покрыта красной черепицей. Но её так и не открыли по прямому назначению, поскольку сельсовет приспособил кирпичное здание под начальную школу. Здесь же нашлась небольшая комната для приезжей из города молодой учительницы…

Когда новая школа приняла первых учащихся, посельчане остались довольны, что их дети не будут больше учиться в городе и находиться с родителями в разлуке. И тем не менее открытие школы не помешало кому-то из баб съязвить:

– Бабы, опять будем мыться в тазах, как лягушки в нашем пруду, который пацаны сделали на свою забаву!