Бральвага неожиданно побледнел и медленно поднял на сочинителя застывший совиный взгляд.

– Вы… вы… во вче… вчерашней газете, – пробормотал он, заикаясь. – Со… сообщили, что вы… вы… после долгой и тяжелой болезни… Того… А вы живой, да?

– Вышло маленькое недоразумение, уважаемый Илья Абрамович, – пояснил сочинитель. – Все дело в том, что у людей разное чувство юмора. Когда я лежал в онкологической клинике, туда позвонили из растяпинской администрации, из отдела культуры, какая-то очень серьезная дама, узнать, как я себя чувствую. А поскольку чувствовал я себя там хуже покойника, то так и ответил: «Писатель Алексей К. только что умер». Очевидно, мою шутку дама приняла всерьез, и меня спешно похоронили. В самом деле, чего особенно церемониться? Я не какой-нибудь банкир или политик. Всего только – сказочник. По мнению иных башковитых, если ты ничего не умеешь делать, то непременно станешь писателем. А я к тому же страшный лентяй. – Сочинитель устало посмотрел на Бральвагу. – Только Вы, пожалуйста, никому не говорите, что я жив, – попросил он, – потому как я задумал исцелиться от окамененного бесчувствия с помощью таинства литературы. Но если вдруг что-то не получится, тогда я уйду из жизни, никого особенно не потревожив, ибо умирать дважды в России – дело накладное.

Так как речь зашла о деньгах, Бральвага оживился.

– О да, – сочувственно вздохнул он. – Что родиться, что умирать – в нашей стране одни убытки… да, тут я недавно с Шельмовским пересекся. Знаете Шельмовского? Это директор ООО «Вечность», серый кардинал ритуальных услуг Растяпина. Так вот, хороший гроб у него весит тысячу баксов. А памятник, да? Дерьмо брать кому захочется? Мраморная крошка некачественная. Экономит Шельмовский. Шельма, да? – заразительно захохотал Бральвага. – По фамилии и житие. Ну ладно! О чем бишь я? Мраморная крошка – деньги на ветер. Самое выгодное вложение капитала – это гранит. Черный гранит, да? И кованные металлические розы. Строго и со вкусом, да? Эх, – вздохнул мечтательно Бральвага. – Если б Шпигель позволила мне прорекламировать цеха Шельмовского, я бы… я бы такой куш урвал. В России хорошие деньги можно заработать на трех вещах – на рождении, на водке и на смерти. Эх!

– Я помогу вам, – неожиданно сказал сочинитель. – Вы заработаете деньги на смерти. Шпигель позволит вам прорекламировать цеха Шельмовского. А если не позволит, то вы сами себе позволите эту невинную шалость. Ведь вы же коммерческий?

– Да, я коммерсант! – воскликнул с гордостью Бральвага. – Но надо мной стоит Шпигель. А с этой старой немкой каши не сваришь. Повсюду ей мерещатся заговоры и обманы. Чтоб ей пусто было, этой гарпии, да? Однажды я хотел пустить предприятие Шельмовского бегущей строкой. Так нет, Нелли Николаевна заподозрила, что я решил заработать на «Вечности». – Бральвага лукаво взглянул на сочинителя. – Так вы правда обещаете? – спросил он.

– Правда.

– Хм, – нахмурился Илья Абрамович. – Сколько процентов от выручки я буду вам должен?

– Пустяки. Мой гонорар – это ваше согласие поучаствовать в магическом театре.

Бральвага недоверчиво покосился на сочинителя.

– Что это за магический театр? – быстро спросил он. – И почему я должен в нем участвовать?

– Вы – деловой человек, Бральвага, – ответил сочинитель. – Для вас это весьма выгодное предложение. Вам сколько лет? Тридцать семь? Критический возраст. Седина в бороду, бес в ребро. Чтобы избежать душевных потрясений, вам необходимо обновиться, сбросить с себя старую кожу. Не зря для поэтов сочетание «тройки» и «семерки» было роковым. Я помогу вам… если вы поможете мне и дадите согласие.

Бральвага впился в сочинителя цепким, как заноза, взглядом опытного торгаша.

– А что вы с этого будете иметь? – спросил он.

– Если все получится, я обрету весь мир и не потеряю при этом душу.

Сказочник повел больными глазами в сторону окна, за которым разливалось жаркое полуденное солнце, и тихо прибавил:

– Это случится в ночь полнолуния, когда со всех образов слетают маски. Мы увидим друг друга в истинном свете… Итак, вы согласны? – обратился он к гостю.

Бральвага задумался. По натуре он был авантюристом, то есть человеком, склонным к рискованным предприятиям, но рисковать он предпочитал оправданно – как карточный шулер, у которого в рукаве всегда припрятан козырной туз.

– Так вы обещаете мне рекламу ритуальных услуг? – снова спросил он, точно желая убедиться в серьезности намерений сочинителя.

– Обещаю, Бральвага, – устало ответил тот. – Кроме того, я обещаю, что ваша никогда не хворающая Шпигель после этого рекламного ролика сразу уйдет на больничный.

– Что? – радостно воскликнул Илья Абрамович. – Этого не может быть! Чтобы наша железная муттер Нелли и на больничный? Кажется, это не под силу даже дьволу. Уфф..! – Отер он со лба пот и впервые доверчиво посмотрел на сказочника. – Тогда я, конечно, согласен.

– Ну, вот и прекрасно, – вдохнул писатель.

– Мы будем подписывать контракт?

– Это лишнее.

Сочинитель поискал глазами пекинесика.

– Госпожа Янь! – крикнул он. – Проводите, пожалуйста, нашего первого гостя. Я слышу шелест крыльев второго героя, господина Курочкина.

Из пыльных солнечных лучей старого деревянного дома сплелась вдруг миниатюрная восточная дама и, поклонившись хозяину, с улыбкой взглянула на ошарашенного Бральвагу. От неожиданности Илья Абрамович вытянулся перед чудесным явлением красавицы – китаянки, как солдат на параде, втянул в себя круглый животик, отчего его покатые узкие плечи словно расправились, и, не сводя с нее изумленных глаз, пробормотал, забывая о всякой учтивости:

– Хороша… да? Очень хороша… Кстати, – сделал он шаг вперед. – Мы набираем новых телеведущих для работы в студии. Если желаете, могу замолвить словечко. А, впрочем, вы уже приняты. С такой фактурой, модой на восток. Изумительно. Браво. – Илья Абрамович как бы невзначай приоткрыл барсетку, в которой как бы нечаянно сверкнула пачка долларов, и достал из нее свою визитку. – Если надумаете, милости прошу. Право же из вас можно сделать настоящую звезду растяпинского телевидения…

– Ну, будет вам, Бральвага, – прервал его сочинитель. – Дома вас ждет молодая жена, Наталья, которой вы совсем недавно нашептывали нечто похожее. Она поверила вам так же, как десять лет назад вам поверила другая женщина, Юлия, которая родила вам двух прекрасных детишек. Продолжать?

Илья Абрамович негодующе тряхнул головой.

– Некогда мне тут с вами лясы точить, – недовольно проговорил он и вышел из дачного домика.

Знойное марево окутало Бральвагу точно рой невидимых, но кусачих насекомых. «Дал же Бог утречко», – раздражено прошептал он, вглядываясь в едва заметную мутную полоску шоссе впереди, до которого ему предстояло героически прошлепать пешком два или три километра. Настроение у Ильи Абрамовича было скверное.

Проходя мимо соседнего домика, Бральвага увидел старика, который таращил на него перепуганные глаза, шептал что-то беззубым ртом и крестился.

– Здорово, туземец! – крикнул ему Илья Абрамович, думая, что старику должно быть не меньше ста лет, и он либо выживший из ума пьяница, либо юродивый, один из тех деревенских дурачков, которых сердобольные соседи наивно почитают чуть ли не за блаженных. – С Троицей тебя, туземец! Христос воскресе! Свет от света, а тьма от тьмы, да? Ну, бывай, дед! Дорогу бы вам сюда пустить, да газ. Цивилизации не хватает. Чтоб фонари по ночам горели. Тогда и Богу сверху будет легче тебя разглядеть. Эх ты, туземец!

И Бральвага, довольный своим простецким обращением с народом, бодренько зашагал вперед.

Макар Иванович проводил его круглую прыгающую фигуру напуганным взглядом и вновь взялся частить себя крестом…

А, между тем, в домик страховского затворника уже стучался второй гость, который, как и первый, появился в Страхове неизвестно откуда – точно из воздуха, – но выглядел при этом совершенно плотским существом. Это был Иван Мефодьевич Курочкин, высокий вихрастый мужчина с неопрятной бородой медного цвета, с опухшим лицом и предательски подрагивающими руками, выдающими в нем натуру тонкую, истерическую и пьющую. Другими словами, этот человек был художник, в недалеком прошлом – подающий надежды растяпинский живописец, а теперь – трехгрошевый оформитель афиш в единственном городском кинотеатре «Мир», расположенном в центре Растяпина рядом с Успенским храмом.