С улыбкой бабочка кружит под потолком.

Откуда-то взялась в такое время —

ненастное. Ведь знает, что потом —

не возвратится. И мои сомненья

по поводу погоды – в самый раз —

не лучший вариант на самом деле

для жизни бабочки. И оттого рассказ

кончается, как всё – в конце недели,

воскресным утром. Медленная тень

от бабочки скользит по одеялу,

от края к краю, тормоша постель

своим присутствием, но, кажется, так мало

её в пространстве комнаты. Она

кружит себе, кружит о штукатурку,

как экземпляр, проснувшийся сполна,

чтоб завтра стать засушенной фигуркой

в каком-нибудь углу среди вещей,

чей смысл даже в списках не означен…

И в понедельник, разобрав постель,

найду кусочек, в складках, на удачу.

Я пробовал отказываться от

всего, что о тебе напоминало.

Я даже позабыл про Новый год,

чтоб каждый год не начинать сначала

историю, которая свела

в одной квартире всех, когда-то живших

на этой территории. Угла

не предоставив даже вновь прибывшим —

без надобности для тебя они,

как мелочь в продырявленном кармане,

что сыпется на землю – лишь толкни

её рукой и звоном не обманет

прощальным – навсегда. В былые дни

и я глядел не эти превращенья

в границах комнаты. Разрушенный камин

и угли в нём почти что без движенья —

лишь иногда их трогает сквозняк

своим дыханием, но дверь всегда открыта,

и он уходит, как печальный враг,

когда на поле армия разбита —

и только по количеству потерь

историк узнаёт о пораженьи.

Ни раненым, ни выжившим теперь

не скрыться от людского осужденья

в каком-нибудь заштатном городке,

где только церковь и хранит молчанье

о пережитом. Лодки по реке

везут погибших, как напоминанье

свидетелям. Глаз привыкает вновь

мириться с окружающим пейзажем,

но об бесцветья утром стынет кровь

и сердце чаще бьётся как-то даже.

У города не спросишь, отчего

он так состарился – ни войн, ни лихорадки

какой-нибудь. Немытое окно

бросает тень на жёлтую тетрадку

на письменном столе, когда-то он —

свидетель и участник. Только странно —

не сохранился голубой плафон

и вазочка на стойке у дивана —

должно быть, время. И когда теперь

всё это видится в другом, волшебном свете —

мысль не торопится за сквозняком за дверь,

а топчется, как призрак, на паркете,

желая разобраться до конца —

что, где, куда, зачем – на самом деле,

передавая знаками лица

своё волнение и то, что не успели

стереть морщины. Память не стереть.

Я пробовал – бессмысленная трата,

но на тебя не стоит так смотреть —

воспоминанье о тебе всегда чревато

каким-нибудь несчастьем. У тебя

какой-то дар – всё превращать в руины.

И даже просто, нитку теребя —

соорудишь петлю для половины

тебя любивших. И твои черты,

как отражение, всегда на старом месте.

Возможно, сильно задержалась ты

и мстишь за то, что мы уже не вместе,

а как-то рядом, где-то среди книг —

между Довлатовым и Бродским – посредине,

к чему ещё читатель не привык,

но глаз цепляется к сюжету на картине

среди других. Возможно, что окно

способствует, ну, т. е. освещенье.

У мастеров так славилось оно —

у тех, других – эпохи Возрождения.

А ныне… Ныне – погляди в окно-

ворона сыр клюёт, не уставая,

на полотне – банальное кино,

где каждый, с первых кадров, узнаваем,

как ты и я – в былые времена,

но по другому поводу. Не помню —

ты старше или младше, впрочем, я

согласен младше быть.. А время – тронь и-

переведёт, опять, на час вперёд,

как штраф за срочность, чтоб не баловали

с календарём. Кто после разберёт —

что там хранится, в сумрачном подвале

среди других, неназванных вещей,

с плафоном вместе, с вазочкой разбитой —

по случаю, где там же, среди комнат,

хранится привезённое корыто

из дальних странствий. Кажется, оно

разбилось тоже, пережив хозяев,

но ненадолго. Впрочем, всё равно —

сгодится для рассказа, где был крайним

старик у моря. Захудалый сад

перед окном и выцветшая башня —

от времени – глядят на всё подряд,

не выспавшись после гостей вчерашних

уже не к месту заглянувших на

огонь в окне. Глядишь на очевидцев

и думаешь – наверное, вот так

и будет выглядеть какой-нибудь убийца,

умеющий читать, писать, играть

на пианино, что в углу за шторой,

стоит в пыли. Хозяйская кровать

останется холодной в эту пору

из-за гостей. А впрочем, всё равно,

какая разница, что там, в окне напротив —

комедию играют иль кино,

трагичное в конце – на обороте,

с изнанки, так сказать, текущих дней,

что всё длинней, а ноги всё короче…

И память, хоть и выглядит бодрей —

но слишком много в тексте многоточий,

как и должно быть, видимо, уже…

Погода за окном – лишь продлевает

своё присутствие. Деревья в неглиже

столбят пейзаж. Ничто не предвещает

ни радости, ни праздника в душе…

Старик глядит на море молчаливо,

страдая по растерзанным уже

снастям. Луна в окошке сиротливо

торчит меж веток голых – напоказ,

страдая тоже, как и все в округе,

от бессердечия погоды, что сейчас

готовится отдать округу – вьюге

во временное пользованье. Час,

когда закончится бесчинство – не известен.

Но лучше кончить здесь сейчас рассказ,

пока не слышно заунывных песен.