Если бы у него спросили, в чем смысл жизни, он сказал бы, что ее смысл в том, чтобы жить. Чтобы брать больше и рисковать. Он не верил в Бога, не понимал тех, кто боялся кары небесной, и жил на полную, считая пустой тратой времени философствование о сущности сущего, о смысле жизни, о предназначении человека. Судя по нему – во всяком случае, по внешней, видимой стороне его личности – он редко чувствовал неуверенность в завтрашнем дне и неудовлетворенность днем текущим. Он был Скорпионом, ярко выраженным представителем этого знака – энергичным, упорным, самоуверенным. Пользуясь успехом у женщин, он относился к ним потребительски. Прощаясь с ними без сантиментов, он двигался дальше. Психоаналитик сказал бы ему, почему он такой и так относится к людям, в том числе к тем, кто его любит, – но он не жаловал мозгоправов.

Его женщины испытывали к нему амбивалентные чувства. Страдая от его жесткости и своеобразной манеры общения («Не нравится – вон, красавица!»), они, как правило, цеплялись за него до последнего и еще долго не могли прийти в себя после разрыва. Если кто-то и вздыхал с облегчением, когда отношения прекращались, то через какое-то время их все равно тянуло к нему: к его жесткости, к внутренней силе. Они тщетно пытались вернуться. Он не входил в одну реку дважды.

Союз Моисеев-Беспалов стал чистой воды случайностью.

В институте они учились в разных группах, не общались друг с другом и не стремились к общению, и вдруг у них общий бизнес. Друзьями они не стали, но и врагами – тоже.

Nothing personal, it’s just business.

Пожалуй, самые крупные разногласия случились в две тысячи первом, незадолго до гибели Прянишникова. Тогда речь шла о покупке хлебокомбината. Областная администрация выставила на продажу семьдесят пять процентов акций, и этот лот, привлекший внимание Моисеева, вызвал долгие жаркие споры. Он доказывал, что нужно брать (на кредитные деньги), Прянишников колебался, а Саша был против категорически. По его мнению, было бы чистым безумием вбухивать столько денег в акции, чтобы потом влить еще больше в спасение тонущего гиганта. Тем более, хлеб – не их профиль. Для дебюта в реальном секторе случай неподходящий. Поколебавшись, Дима занял его сторону, и акции не купили.

Когда Дима погиб, команда сократилась до двух человек. Отныне это была другая команда. Голый прагматизм, на котором все держалось. Не было точек соприкосновения за периметром бизнеса, не было теплых чувств, многое не понималось, не принималось друг в друге, но и повода для разрыва не было. Дело спорилось, деньги множились, и ради этого жертвовали личными симпатиями и антипатиями. Анализируя свое отношение к Моисееву, Беспалов признавал, с неприятным для себя чувством, что их бизнесу нужен такой человек – беспринципный, не обремененный грузом моральных принципов, пробивающий каменные стены и стены живые. Время от времени Саша тоже заключал сделки с совестью, и стоило над этим подумать.

После смерти Прянишникова они вернулись к вопросу о переходе в реальный сектор и вскоре стали владельцами мясоконсервного комбината.

– Привет!

Измерив длинными шагами пространство кабинета, Моисеев протянул ему узкую крепкую руку. В другой он держал темно-синюю папку с желтой надписью: «Пищевые технологии – 2007».

– Привет. Как добрался?

– Нормально.

– Кофе будешь?

– Можно.

Александр нажал клавишу на телефоне:

– Оксана, сделай два кофе, пожалуйста. Мы будем в переговорной.

Они прошли в комнату, официально именуемую переговорной, а неофициально – комнатой отдыха, и сели на угловой диван.

– Как погода в столице?

– Дождь. У нас лучше. Вот, глянь на досуге, здесь самое интересное с выставки. – Моисеев передал ему папку. – Вообще, дело нужное. Может, на следующий год тоже выставимся? И надо подумать о заморозке.

– Что будем делать с Белявским? По-моему, надо с ним прощаться. Чем быстрее, тем лучше.

– Согласен. На дыбу его вздернем, чтобы сознался.

Виктор улыбнулся. Зеленые глаза оставались холодными. Если бы он жил лет пятьсот назад, ему, пожалуй, доставило бы удовольствие собственноручное учинение пытки.

В дверь постучали.

Вошла Оксана с подносом.

Строгий черный костюм. Убранные в хвост темные волосы. Свежее лицо. Карие глаза. Стройная фигура. Природная грация. Филологическое образование. Свободный английский. Двадцать пять лет.

Она нагнулась возле низкого столика, и юбка, обтягивавшая бедра, обтянула их еще туже. Не стесняясь, Моисеев открыто скользил взглядом по всей длине ее ног – от бедер до щиколоток и обратно, смотрел как барин на собственность, и, к счастью, она не видела его взгляд. Он имеет на нее виды и даже делал ей недвусмысленные намеки. В другой ситуации он действовал бы нахрапом, в свойственно ему стиле, но он сдерживается, так как его партнеру по бизнесу не нравятся его чувства. Достаточно того, что Витя трахает свою секретаршу, дурочку Олю. Укладываясь грудью на стол, та получает взамен благосклонность босса, подарки, премии и своего рода статус. Хоть бы людей постыдился, они все видят, все знают. Ему этого мало. Он подбивает клинья к Оксане. Не имея возможности послать рыжеволосого председателя Совета директоров, та терпит его и, кроме того, терпит Олю, с которой у нее не складываются добрососедские отношения и которая – вот смех-то! – ревнует ее к Вите. Однажды Оксана не выдержит и уволится, а перед этим, быть может, даст Вите по роже.

– Спасибо. – Беспалов встретился взглядом с Оксаной.

Он всегда так делал, это было приятно.

– Пожалуйста, Александр Александрович. – Она улыбнулась и вышла.

Он взял чашку с блюдца и сделал глоток крепкого черного кофе.

– Повезло тебе, Саша, – сказал Виктор, потянувшись к своей чашке.

– В смысле? – Сделав еще глоток, он почувствовал, как что-то неприятно шевельнулось внутри.

– Я об Оксанке.

– Да, повезло. – Его голос был холоден. – Но не так, как тебе с Олей.

Сморщившись как от кислого, Моисеев сказал:

– Эта сучка меня, блин, достала. Долбанная принцесса.

Не отличаясь чуткостью и деликатностью, Витя не видел ничего зазорного в том, чтобы обсудить какие-нибудь интимные подробности, и удивлялся людям вроде Саши Беспалова, из которых слова не вытянешь.

– Витя, объясни ей, пожалуйста, что она шлюха, а не первая леди.

Моисеев согласился с ухмылкой:

– Шлюха, точно. Задница у нее классная, а то бы давно дал ей пенделя. Ладно, я с ней пообщаюсь.

«Витя умеет вести душеспасительные беседы, он в этом мастер».

– Знаешь, кого в Домодедово встретил? – Виктор сменил тему. – Толю Пархома. Помнишь?

– Он жил в общаге. Полный придурок. Однажды чуть в морду ему не дали, когда он в комнату к нам ввалился. Пьем пиво, песни под гитару поем – и тут два этих чуда, он и друг его, пьяные в дупель. Кайф нам сломали.

– Он в Кемерово летел. Пьяный. Рейдеры бизнес забрали. Может, слышал – «Сибуголь»?

– Нет.

– Он открыл эту лавку в доле с бывшими бандитами. Несколько лет жили дружно, гнали уголь составами, даже офис в Москве купили, с видом на Кремль, а потом, как водится, бабки не поделили. Толика чуть не грохнули. Теперь у него нервный срыв. Водку жрет. Сказал, станет монахом.

– О!

– Перепил малость, – продолжил Виктор. – Говорит, надоело так жить. Еще он сказал, что когда пистолет к башке приставляют, многое переоцениваешь.

– А когда нож к горлу?

Он следил за реакцией Виктора.

– Даже не успел испугаться. Только подумал – зарежут как хряка.

Виктор допил кофе.

При воспоминании о случае восьмилетней давности что-то жесткое появилось на его лице. Без сомнения, те события оставили в нем след, тонкий рубец в душе – что бы он ни говорил, как бы внешне ни относился.

В декабре девяносто девятого они поехали в Черепаново – что в Новосибирской области, в ста километрах от центра России – для закупки мяса у местного комбината. По дороге у них сломалась машина, кое-как ее починили и наконец прибыли в пункт назначения вьюжным декабрьским вечером. Страшное захолустье. Глушь. Город с очень большой натяжкой. Поселившись в трехэтажной гостинице в люксах (удобства не в коридоре, а в номере, в этом весь люкс), они решили отужинать в маленьком затрапезном баре через дорогу: выпить, расслабиться и – кто его знает? – может быть, встретиться с девушками.