Я замолчал. У меня опять возникло глупое чувство, что я наговорил лишнего. Он-то, конечно, просил рассказать ему об отце, но не я ведь им был! А с другой-то стороны, всё, что я знал о его родителях, так или иначе, было связано и с моими переживаниями. Будь мне всё равно, разве не было бы по-другому?
* * *
– Так что же там всё-таки случилось? – спросил Матвей.
– Не знаю, – ответил я, не поднимая на него взгляда, – этого я не помню. Точнее, я не помню ничего такого, что могло бы пролить на это свет. Хотя, знаешь, мне вообще иногда казалось, что я был, мягко скажем, подслеповатым товарищем. Про мою квартиру тоже, насколько я потом слышал, ходили разные слухи, хотя я им и не верил. Я не был хорошим хозяином, даже близко нет, но и совсем произвола тоже не допускал. Мы никогда ни с кем не скандалили, никогда громко не слушали музыку, не пели песни по ночам и уж тем более, не плясали. На меня ни разу не жаловались соседи. А с некоторыми так и вообще я был в хороших отношениях. А вот что происходило в моей квартире, если мне приходилось надолго уезжать, остаётся загадкой. Но я всегда надеялся на благоразумие своих друзей, хотя временами оно их подводило.
Говорить мне было сложно, хотя я прекрасно понимал, что в тишине находиться в этой квартире будет совершенно невозможно. Не знаю, что чувствовал Матвей, но было видно, что он нервничает, хотя суетиться стал меньше.
– Мы долго думали. Мы – это мы с Колесниковым, но думали всё-таки по отдельности. Как я говорил, мы перестали друг другу доверять. А однажды, было дело, даже подрались, но это так, глупости. В общем, судя по тому, как после новогодней ночи развернулись отношения между твоими родителями, мы решили, что ничего между ними не было: иначе просто не понятно, почему твой отец вдруг начал избегать общения с твоей мамой. Но мы всего этого не знали, и для нас эти новогодние каникулы стали настоящей пыткой. Тем более что нужно было ещё и к сессии готовиться. И так продолжалось до рождественского сочельника.
Те дни я помню в мельчайших подробностях, хотя новогодняя неделя в целом прошла как в тумане. Пять дней я приходил в себя, настроение было скверное, ничего не хотелось. Новогодние каникулы я просидел за компьютерными играми, отрываясь только на короткие вылазки за продуктами. Питался сладостями и копченой говядиной, не было сил что-то готовить. Похмельная выдалась неделька. Ну, а шестого января я проснулся и вовсе после обеда, засиделся накануне до утра, смотрел, как играют пылинки в просвете настольной лампы. День был пасмурный, за окном наступила оттепель, было ветрено и беспокойно. Людей на улице было мало: ветер задувал под одежду, свистел в подъездах, раскачивал фонари и ветки. В такую погоду в душе поселяется особенная тоска, и мне не хотелось в тот момент переживать её дома в одиночестве. На одной улице, недалеко от университетской площади, я неожиданно встретил Пинегина. Небольшой хмельной компанией они забрались во двор детского сада и играли в снежки, громко смеялись, девушки визжали. В общем, вели они себя как дети. Точно не помню, сколько их было, знаю лишь, что там были ребята с курса твоего отца. Я их часто видел в университете, когда был первокурсником. Ничего странного в их поведении не было: мы поздоровались, обменялись любезностями с Пинегиным и разошлись, в этой компании я был незваным гостем. Странности начались, когда я вернулся домой. Не раздеваясь, я прошёл в комнату и плюхнулся на диван. Чуть-чуть отогрелся, ткнул ногой системный блок, чтобы завести компьютер, сбросил пальто, кинул шапку с шарфом на кресло и увидел сообщение от твоей мамы.
– Что было за сообщение?
– Твоя мама спрашивала, знаю ли я, где Пинегин, и всё ли с ним в порядке. Я ответил, что с ним всё хорошо, и что я видел его в компании сокурсников полтора часа назад. Дословно разговора я уже не помню, но смысл был в том, что после нового года Алексей снова куда-то пропал и не выходил на связь, не отвечал на звонки и сообщения. Такого поворота событий я не ожидал, но и доходить до меня начало не сразу. Только ближе к ночи в душу закралось сомнение. Конечно, пролить свет на эти вопросы мог только твой отец, но мне совершенно не хотелось с ним говорить, к тому же, я был уверен, что он не ответит на мой звонок. Как бы то ни было, я решил повременить с выяснением отношений, подождать, пока закончатся праздники, и жизнь снова вступит в своё привычное трезвое русло. Эта история послужила прологом к нашему с твоей мамой общению в интернете, хоть и началось оно не с самых приятных разговоров.
Я вдруг запнулся. Мне всегда казалось, что те события настолько въелись в память, что и дустом не вытравить, однако годы берут своё, воспоминания постепенно стираются, остаются только какие-то бессловесные ощущения, тяжёлые, острые, больные, но бессловесные. И если раньше я думал, что мне не составит труда последовательно пересказать события тех лет, сегодня это получалось плохо, нужные воспоминания не удавалось извлечь из памяти по одному только желанию. Я замолчал, мне было сложно продолжать разговор. Но в груди по-прежнему теснилось непреодолимое желание наконец-то высказаться. Я носил всё это в себе пятнадцать лет. В Москве у меня не было людей, которым можно было бы довериться. Все друзья остались здесь. Да и как все, после университета мы разбежались. Только с Колесниковым изредка переписывались, и то, если появлялся какой-нибудь значимый повод. О его судьбе я вообще ничего не знаю. А с Кривомазовым мы столкнулись лбами из-за одного немца, однажды Сашка пригласил меня на публичную лекцию, которую читал, по его словам, какой-то немецкий дед-фашист. Было интересно послушать, хотя я до сих пор не могу поверить, что эта лекция могла так круто изменить наши с Кривомазовым отношения. Нет, было что-то ещё.
– Знаешь, – заговорил я после долгой паузы, – именно тогда я и начал как следует приглядываться к твоему отцу. Он был человеком общительным и легко обходил конфликты. У него в принципе легко получалось находить компромиссы, он ничего ни от кого не требовал, всегда был дружелюбным и сговорчивым. И эта его способность сглаживать углы была чрезвычайно выгодна: он всегда выходил из-под огня. Также случилось и на этот раз, никаких объяснений с его стороны не последовало. Твои родители виделись только у меня, при этом на первый взгляд между ними не было никаких отношений. Пинегин таким нехитрым способом обезопасился от ненужных сцен. А с другой стороны эта манера общения позволила нам с твоей мамой сблизиться. Пинегин всегда находил повод засидеться у меня допоздна, поэтому я ходил провожать твою маму до дома. В такие прогулки мы, правда, почти не разговаривали: я понимал, что ей было тяжело, поэтому не приставал с расспросами. Она в свою очередь никакими переживаниями со мной не делилась, но и прогонять тоже меня не спешила. Так мы с ней прогулялись раза, наверное, три. В феврале, после небольшого инцидента, они вообще перестали появляться в обществе вместе. Но и у нас тоже не выдержали нервы. Мы устроили Пинегину допрос, что, кстати, не испортило наших с ним отношений, а даже, напротив, у меня возникло чувство, что он стал мне больше доверять.
Матвей, казалось, задумался. Я прервался на несколько секунд, а потом продолжил:
– В общем, дело было так. Я и Серёга Колесников спустились однажды после занятий к главному входу и решили подождать Кривомазова на улице: ему нужно было зайти на кафедру, а мы не хотели лишний раз попадаться на глаза завкафу. На улице к нам подошёл Пинегин. У него было хорошее настроение, он шутил, улыбался. Занятия у него только начинались. То ли в шутку, то ли всерьёз он обратил внимание на девушку, вышедшую после нас из корпуса, даже присвистнул. Я помню, у неё были золотые кудри, и она была одета в широкие светло-бежевые штаны и вязаный зелёный свитер. Пинегин спросил, знаем ли мы её? Мы ответили – нет, на что он лукаво улыбнулся и сказал, что хочет с ней познакомиться. В следующий миг он уже исчез, догнал её, коротко поговорил и отправился в университет. Мы стояли в недоумении, он подмигнул нам, улыбнулся и, не сказав ни слова, зашёл в корпус. Только проводив его взглядом, я увидел рядом Катю. Судя по густому румянцу и растерянному виду, она всё видела и слышала. Нам она, естественно, не сказала ни слова, только еле заметно кивнула, когда мы хором с ней поздоровались. Знаешь, меня вообще удивляет, почему она с нами разговаривала. Понятно, на нас не следовало переносить замашки твоего отца, но всё равно, этот вопрос так и остался для меня загадкой.
