Помню, мы познакомились с Катькой ещё в университете: я был уже на четвертом курсе, заканчивал физический факультет, а она только-только поступила на матфак. Никто не понимал, что столь милому созданию делать на математическом факультете, но сердце женщины – загадка. Должно быть, она и сама не понимала, почему поступила туда. Правда, она обладала на редкость живым умом, училась легко и могла заткнуть за пояс любого ботаника на курсе. Это, кстати, и привлекло нас к ней.

Однажды к нам с горящими глазами прибежал Серёга с и начал сбивчиво рассказывать, что нашёл себе жену. У стенда с программами для выдающихся студентов он познакомился с очаровательной первокурсницей. Она изучала уставные документы, рассчитывая увеличить стипендию. «Повышенная стипендия доступна только со второго курса», – расстроил её Колесников. Она блеснула глазами и ответила, что в таком случае у неё будет время как следует подготовиться, поблагодарила его за помощь и ушла.

Впервые я увидел её две недели спустя. Все эти дни мы с ребятами втихомолку посмеивались, дескать, Серёжа на солнце перегрелся, совсем повредился в уме: только о ней и говорил, улыбался без причины и даже, ходили слухи, начал писать стихи. В какой-то момент мы решили, что никакой прекрасной первокурсницы не было и в помине, а приятель наш просто дурачится: время от времени он и не такое выкидывал. Правда открылась в один ненастный вторник, когда мы собирались перекусить во время большой перемены. Мы стояли под козырьком главного корпуса. Моросил мелкий дождик. Сашка Кривомазов, мой товарищ по группе, курил, размышляя о чём-то своём, я флегматично изучал штукатурку на колоннах, Серёга тихо подкрался к нам сзади и шёпотом произнёс:

– Идите за мной, я нашёл её.

– Ага, – задумчиво отозвался Кривомазов. – Без обеда нас решил оставить?

– Тише! – шикнул на него Колесников. – Идите за мной и не задавайте вопросов.

Мы с Сашкой переглянулись. Он с самого начала Серёге не поверил, но один обедать не хотел.

В холле Колесников нас остановил:

– Слушайте. Она сидит на лавочке у бухгалтерии.

– Так пойдем, чего ждать-то?! – поспешил Саня.

– Стой! – перебил его Сергей. – Там же тупик, незаметно не подойдешь. Думаешь, она нас не заметит?

– Это ж хорошо. Заодно и посватаешься, – улыбнулся Кривомазов.

– Так, – Серёга скрестил на груди руки. – Я не собираюсь тут с вами шутки шутить. Или слушаете меня, или я вам её не покажу.

– Ладно-ладно, слушаем, умник, не дуйся только! Что ты предлагаешь?

– Так вот. Я спустился по правой лестнице и как раз к бухгалтерии вышел, но растерялся, заметив её, как школьник. Спросил, когда она оторвалась от чтения, есть ли к бухгалтеру очередь, хотя рядом с кабинетом кроме неё никого не было.

Саня цыкнул и покачал головой.

– Протупил, знаю. В общем, она ответила, что в бухгалтерии сейчас обед. Ну, я развернулся и поднялся по лестнице на второй этаж, а потом спустился к вам по главной.

– А от нас-то ты чего хочешь? – прервал его я.

– От вас мне нужно, чтобы вы по главной лестнице поднялись на второй этаж и прошли мимо неё, спустившись по боковой как я.

– А не лучше ли дойти до бухгалтерии по первому этажу как ни в чём не бывало, а там уже свернуть на лестницу? – передразнил его Саня.

– Нет, не лучше, – упёрся Серёга. – Во-первых, лавка там в закутке стоит, чтобы её разглядеть, придется башкой вертеть. А незаметно у тебя это не получится. Во-вторых, я ведь поднялся по лестнице, а если появлюсь из коридора, она точно что-нибудь заподозрит.

– Конечно, заподозрит, – усмехнулся я. – А уж если не заподозрит, так мы ей сами всё про тебя расскажем.

– Да идите вы! – отрезал Серёга. – Чувствую, пожалею ещё, что рассказал вам, дуракам таким, – он обиженно поджал губы и опустил голову.

– Ладно-ладно, не сердись только, мы ж в шутку, – попытался успокоить его я.

– Веди, Сусанин! – весело бросил ему Сашка, и мы отправились в путь.

Серёга вообще слыл бабником, что в студенчестве, правда, явление не редкое. Мы смеялись, что он влюблялся по расписанию: к началу недели страсти возгорались, к пятнице чаще всего шли на убыль. Раз в месяц он обязательно жаловался на свою нелегкую жизнь, а к сессии разучивал пару-тройку отвратительно-слезливых песен, которыми обыкновенно разбавлял наши хмельные студенческие споры об истории и политике.

Кривомазов был человек острый, пронзительный. Амурными переживаниями ни с кем не делился, но время от времени покидал наши посиделки ради женщины. Что это были за отношения, мы могли только гадать и ждали, пока он сам не раскроет карты. Меня порой посещала мысль, что Саша ничего не рассказывал, потому что и рассказывать-то было нечего: не был он похож на счастливого человека. Уже в студенчестве он был серьёзным и мрачным, работал, не отвлекаясь на студенческие мероприятия и фестивали.

Настоящим ловеласом в нашей компании был Лёха – Пинегин Алексей Владимирович – серый кардинал физического факультета, призрак оперы и самый таинственный и загадочный человек из всех, кого я когда-либо знал. Этот был настоящим сердцеедом, аристократом, небожителем, втёршимся в доверие к простым смертным. Он уже окончил магистерский курс и учился в аспирантуре, но к студенческим мероприятиям возвращался год от года с завидным постоянством. Все, кто принимал хоть какое-то участие в жизни факультета, в своё время были его питомцами. Ему не было равных среди физиков, а, может, и на всем естественнонаучном отделении.

Никто в ту минуту и подумать не мог, как сильно эта прогулка перевернёт нашу жизнь. По дороге на второй этаж Серёга инструктировал нас по поводу каждой мелочи, а мы дразнили его, спрашивая, следует ли нам сдавать фотоаппараты перед судьбоносной встречей и надевать бахилы. Он велел обсуждать какую-нибудь отвлеченную тему, запретил останавливаться рядом с ней или слишком откровенно её рассматривать. Потребовал удалиться раньше, чем она обратит на нас внимание. Было видно, что он нервничает. Он запинался, краснел и раздражался из-за любого пустяка. По лестнице мы спустились в абсолютной тишине, только Кривомазов спросил, едва не прыская от смеха: «Вы слышали, что на Марсе опять подорожала недвижимость?». Но его шутка осталась без внимания. Мы выдохнули лишь после того, как скрылись из виду.

– Вы видели?! Видели?! – подпрыгивал на ходу Колесников. – Она читает Чехова! – он был в полном восторге.

Мы с Сашкой недоумённо переглянулись и решили тактично промолчать. За прошедшие две недели мы так много о ней слышали, что боялись даже поднять глаза, проходя мимо. Мы ожидали увидеть что угодно, но только не то, что увидели. А уж если припоминать предыдущих пассий Сергея – я не знаю, заметил ли что-нибудь Кривомазов, но судя по рассказам Колесникова, мы должны были ослепнуть или по меньшей мере лишиться рассудка. Но к выходу мы подошли в здравом уме и с тем же незамутнённым взором.

Что подразумеваем мы под женской красотой? Или даже не так: одно и то же ли вкладываем мы в это понятие? В тот день я увидел простую девушку с правильными чертами лица, изящным точёным носиком, тонкими бровями, приятной улыбкой и каштановыми волосами ниже плеч. Одета она была в длинное платье серого цвета поверх белой рубашки. Пока Сашка курил, а Серёга во всю ивановскую восхищался, я перебирал в уме все знакомые образы женской красоты, и ни один из них к ней не подходил. В одном я был уверен, мы с Серёгой говорили о разных девушках, хотя бы потому, что все его слова, по-моему, ничему в действительности не соответствовали. Только глубокой ночью, когда я пролежал без сна уже битый час, вспоминая о ней, мне вдруг стало очевидно, что её тихая улыбка что-то прожгла в моей душе, и теперь мне её не забыть. Сначала возникло приятное ощущение лёгкости во всём теле, а в следующий момент навалилось чувство, будто без неё я больше не смогу дышать.

* * *

Я позвонил в половине девятого: не осталось никаких сил ждать. Трубку взял Матвей – сын Кати (это он вызвал меня сюда):