– Прошу прощения, я на минутку, – не глядя на меня, бросил он и вышел из зала.

Я слышал, как приоткрылась дверь в комнату матери. С полминуты он нерешительно простоял на пороге и вернулся.

– Простите, показалось, что мама проснулась, – сказал он взволнованным голосом, – она сегодня первую ночь провела дома после больницы, боюсь её потревожить.

Он опустил голову. Я не знал, как его можно приободрить, понимал, что ничем не могу помочь. Я мало понимал в медицине и, как большинство русских людей, избегал врачей до последнего, но откуда-то совершенно точно знал, что просто так у нас из больниц не выписывают. Либо Катя выписалась после успешного лечения, либо её отправили домой умирать. Никаких подробностей я не знал, но учитывая, что меня пригласили проститься, тенденция казалась очевидной.

* * *

Некоторое время мы сидели в тишине, но потом Матвей поднял на меня глаза:

– Расскажите, каким был мой отец?

– Что ты хочешь знать?

– Всё, – твёрдо ответил он. – Всё, что вы можете рассказать. Всю правду. Что он был за человек? Чем жил? Чем занимался? Как они познакомились с мамой? А главное, почему вы не удивились, когда я сказал, что он умер.

Он хмурился, пытаясь скрыть тревогу. Всё выдавало в его просьбе отчаянную попытку отвлечься от мыслей о матери, вытащить себя за волосы из болота отчаяния, в котором он с каждым днём увязал всё сильнее.

– Ну, как тебе сказать. Познакомились мы с ним в институте. Потом он был аспирантом, писал диссертацию, преподавал на четверть ставки, постоянно на кафедре появлялся, курировал первокурсников, да и в принципе был на подхвате, хотя, насколько я понимаю, ему это было удобно. Он не мог усидеть на одном месте, постоянно мотался, суетился, был вечно занят, но успевал при этом организовывать факультетскую жизнь, руководил всеми её мало-мальски значимыми событиями, а после кочевал c одной вечеринки на другую. В общем, он был из тех, кто никогда не пропадёт и никогда не унывает, – я прервался и посмотрел на Матвея, он сидел неподвижно и слушал очень внимательно.

– Был ли он обычным человеком? – продолжил я. – И да, и нет. Да, поскольку его талант был вполне приземлённым. Нет, потому что при прочих равных условиях, он обладал выдающимися способностями. Он умел разговаривать, договариваться, находил решения, компромиссы, был человеком смышлёным, живым. К нему студенты бегали, как к мамке: некоторых двоечников он даже спас от отчисления. А уж сколько путёвок от профкома он выписал для нашего брата. Его стараниями полфакультета побывала на море, в Питере или на экскурсиях по Золотому кольцу. Как он успевал учиться, можно было только гадать. Некоторые из нас всерьёз думали, что он работал на спецслужбы, поэтому и старался, и знал всех, и со всеми поддерживал связь, но мне кажется, это больные фантазии. Он был редким человеком, талантливым организатором, прекрасным оратором и, пожалуй, самым общительным среди всех людей, с кем мне довелось в жизни знаться. Ну и, – я запнулся, – его любили женщины.

– И мама?

– Тут подожди чуть-чуть. Твоя мама вообще-то не сразу обратила на него внимание.

– Как они вообще сошлись? Он-то что в ней нашёл?

Я горько усмехнулся:

– Да не только он, нужно сказать. Твоя мама была завидной невестой, очень яркой девушкой. Хотя, конечно, это была особая яркость, не для средних умов. Они познакомились, насколько мне известно, летом, когда она подавала документы. Пинегин с утра был на заседании кафедры, а после ждал, когда освободится его научрук, и от нечего делать слонялся по коридору. Твоя мама обратилась к нему, когда искала приемную комиссию матфака. Потом, бывало, они переписывались в интернете, а закончилось всё через год на зимней школе в Сочи. Там собирались лауреаты потанинской стипендии.

Я опустил голову. Мне казалось, разговор поможет пережить этот день, хоть как-то разрядиться, но стало только тяжелее. Пятнадцати лет оказалось мало, чтобы старые раны перестали меня тревожить. Грудь сдавило, стало трудно дышать, я вздохнул и замолчал.

Судя по его взгляду, Матвей всё понял. Он не стал терзать меня расспросами:

– Давайте-ка, я всё-таки вас покормлю, – сказал он тихо. – Пойдёмте на кухню, там продолжим.

Я кивнул, хотя есть мне сейчас точно не хотелось. А хотелось, как и много лет назад, провалиться сквозь землю. Чаще всего людей преследуют те мысли, которые по собственной воле ни за что не захочешь думать. Они прорываются из памяти внезапно, и никак от них потом не отвяжешься. Вдруг вспомнилось, как однажды в Москве, на втором или третьем году моего добровольного изгнания глубокой ночью меня разбудил истошный крик за стеной. Казалось, мужчина был на грани сумасшествия. «Юля, возьми трубку! Юля, возьми трубку! Юля, возьми трубку!», – доносилось до моего слуха. Наверное, его подруга не отвечала на звонки, а он кричал как исступленный, будто она могла его услышать. Видит бог, он и мертвого бы поднял. От этого крика стыла кровь в жилах. Мне даже показалось, что я чувствовал, как шевелятся волосы на затылке. Кричал он недолго. Должно быть, она всё-таки его услышала.

Такие же чувства будил в моей душе этот разговор. Внутри всё сжималось, давление возрастало настолько, что, казалось, в любой момент хлынет кровь из глаз, а душа станет меньше собственного гравитационного радиуса. Так действовало на меня эхо тех чувств: такого же ночного звонка, на который Катя не смогла или не хотела ответить.

Я приземлился на стул у холодильника. Матвей посмотрел на меня и осторожно спросил:

– Вы поэтому уехали, да?

Я тяжело вздохнул и чуть заметно кивнул в ответ:

– Да, но только через пять лет.

Мне вдруг показалось, что этим ответом я смог растопить лёд, и Матвей будто простил меня. Во всяком случае, он понял, что у меня были причины поступить так, как я поступил. Или просто потому, что теперь я казался слабым и беспомощным, а такому человеку, согласитесь, доверять легче. А с другой стороны, я и сам смог с ним примириться. Это ведь моя совесть глядела на меня его глазами: лично он меня ни в чём ещё не обвинял, а мне не в чем было его подозревать. В каком-то смысле мы были с ним товарищами по несчастью.

– История эта, Матвей, конечно, не такая уж и простая. Да и не только твой отец принял во всём этом участие, там потрудилось много народа, в частности тот же Колесников, о котором я тебя сегодня уже спрашивал.

– В каком смысле? – задумчиво спросил Матвей.

– В том смысле, что это была история, достойная Санта Барбары. И тянулась она достаточно долго, – я вздохнул. – А сейчас мне вообще подумалось, что, может быть, и наша вина была в том, что всё вышло именно так. Хотя, всё это, скорее, маразм от бессонной ночи.

– Не понимаю о чём вы, – нахмурился Матвей.

– Ну, мы-то с Катей познакомились не сразу. И если бы Колесников, который в неё сильно влюбился, не поднял шумихи и не стал бы рассказывать о ней Алексею, твоему отцу, может быть он и не обратил бы на неё никакого внимания, – я помолчал несколько секунд, подбирая слова. – А с другой стороны, все основные события этой истории происходили вне нашей досягаемости, и в решающий момент мы никаким образом повлиять на ситуацию не могли.

– Всё так запутанно, – выдохнул в сторону Матвей.

– Да нет, тут в другом дело. – Я запнулся. – Всё было просто и ясно, это я путано объясняю. Дело в том, что тот сценарий, который в результате реализовался, был, как бы это выразить, нашим общим кошмаром. Он, как и любой кошмар, был до боли логичным, но при этом целиком и полностью был случаен и зависел от таких обстоятельств, которые никто не смог бы предугадать. Мы могли представить, что Алексей подкатит к твоей маме, но этого, согласись, мало. А вот её ответ мог быть любым, её реакции мы и не могли предугадать. Причём, степеней свободы тут может быть совершенное множество.

– Чего же вы тогда боялись?

– Видишь ли, Пинегин не просто так пользовался успехом у женщин: он был страшнейший ловелас. В его лице реализовались, наверное, все возможные стереотипы: он был умён, образован, общителен, воспитан и современен что ли. Сложно выразить, в общем, он был впереди планеты всей: всё знал, всем интересовался. И дело не в моде, я бы сказал, дело было в перспективе. Он обладал удивительным чутьём на идеи и задумки, которым было суждено выстрелить. И подключался к любым проектам, если считал, что через какое-то время они станут популярными. Большей частью так оно и происходило, а о провалах, конечно, никто и не знал. Впрочем, была у него и ещё одна странность, которая существенно помогала ему в амурных делах: он постоянно опекал первокурсниц. Более того, он был, наверное, единственным старшекурсником, которому было о чём с ними разговаривать. Он понимал, что им интересно.