Шаряев кивает. Шаряев свое слово держать умеет, сказал – с последним ударом, значит, так и будет.
Этот ведет Шаряева по ступенькам вниз, вниз, откуда здесь ступеньки, только что ничего не было, ну да неважно…
Он расправляет крылья, несет Шаряева к горизонтам, затерянным в тумане. Тут-то и подкатывает страх, как быввает в жутком сне, когда несет тебя куда-то, падаешь, ниже, ниже, не на-а-аа-до-о-о-о, и хочешь проснуться, и не можешь…
Ждите здесь.
Это Этот говорит. Ставит Шаряева на землю, то есть, не на землю, а неизвестно, что тут…
Шаряев ждет.
Мертвый холод.
Могильный холод.
Шаряев еще нажимает на веко, еще надеется проснуться.
Цокот копыт.
Близкуо.
Еще ближе.
Шаряев смотрит в ледяной туман, готовится встретиться с опасностью, что бы там ни было, какая бы там нечисть не вылезла…
Кто-то вываливается из темноты, Шаряев узнает:
– Камамбер?
Камамбер роет землю копытом, фыркает, садись давай скорей, поехали, нечего тебе тут делать.
Шаряев прыгает в седло.
Искры из-под копыт.
Туман рассыпается, уползает куда-то в темноту ночи.
Этот рвет и мечет. Там, в тумане. Обнаружил, что добыча ушла. Нет, не слышно грозного рева, не сотрясаются холмы, просто – Этот рвет и мечет. Беззвучно. И от этого еще страшнее.
Нужно обернуться, и нет сил оборачиваться, и так понятно, что Этот рядом, совсем рядом, настигает, ну давай же, Камамбер, быстрее, быстрее…
Камамбер спотыкается.
Падает.
Шаряев кувырком летит в снег, чер-р-р-т, и забыл совсем, что Камамбер хромой, нога кое-как пармезаном заделана. Шаряев встает, ну давай, давай, пошли потихонечку, уйдем от него…
Этот настигает.
Шаряев спешит, как бы сейчас не пришлось на себе Камамбер тащить…
Тянется и тянется бесконечный туман.
Огни.
На горизонте.
Робкие огоньки, отсюда видно, – окна дома, Шаряев думает, как бы этот дом обойти потихоньку, чтобы на него не нарваться, на дом этот, мало ли что за дом. Камамбер так не считает, Камамбер ведет к дому, Шаряев сомневается, да точно ли к дому, мало ли что от этого дома ждать. Камамбер фыркает, ведет к дому, к дому.
Шаряев узнает дом. Спешит на крыльцо, скорее внутрь, закрывает дверь, падает вместе с Камамбером, потому что дом срывается с места и мчится прочь.
– Далеко нам ехать? – спрашивает Шаряев у Камамбера.
Камамбер фыркает что-то вроде – далековато.
Этот настигает. То настигает, то отступает, как будто играет в кошки-мышки. На горизонте появляются огни, огни, огни, фейерверки, из Биг Бена палят и стреляют, ух ты, салют в виде пальмы…
Дом останавливается, жалобно скрипит, показывает всем своим видом, что он еще в шестнадцатом веке построен, и резво бегать не может, силы уже не те…
Черт.
Шаряев хочет бежать к гостинице, тут же передумывает, куда он настропалялся, а дом, а Камамбер, а они что, пропадать теперь должны…
Шаряев ведет под уздцы дом и сыр, тянется к толпе людей, черт, всю жизнь толпу терпеть ненавидел, да и людей тоже, а теперь прямо бегом к толпе бежит, люди, миленькие, даже на чумазых карманников смотрит с нежностью… полицейские на набережной проверяют, чтобы не несли на набережную стеклянные бутылки, плохо проверяют, вон оно всё бутылками усеяно…
Шаряев бросается к полицейскому, тот оживляется, выворачивайте карманы, Шаряев отчаянно жестикулирует, пытается показать, что за ним этот гонится… этот… Приставляет два пальца к голове как рога, ну теперь точно за психа примут…
Нет. Понимают. Полицейский делает вид, что что-то пишет, спрашивает – договор с ним составляли?
– Было дело.
Страж порядка пожимает плечами, ай эм сорри, ничем не могу помочь.
Шаряев в растерянности, ё-моё, вы же люди, сделайте что-нибудь, я же не только для себя прошу, эти вон за мной увязались, им-то что умирать…
Полицейский показывает три пальца.
Шаряев вынимает три фунта, или вам чего, триста фунтов надо, или три миллиона, вы скажите…
Полицейский возмущенно краснеет, снова показывает три пальца, кивает в сторону Камамбера и дома.
А вот оно что, ну конечно, как Шаряев сразу не догадался, сразу видно, сказки забывать начал. В сказках же как, надо сделать добро трем… ну, людям, не людям, неважно, и добро к тебе вернется, и все у тебя будет хорошо. Только где этого третьего взять…
Шаряев ведет под уздцы дом и сыр, идет к гостинице, зачем идет, непонятно, Этот идет за Шаряевым по пятам, уже знает, никуда от него Шаряев не денется. Улыбчивый портье хочет пожелать доброго вечера, видит, кто идет за Шаряевым, давится собственным голосом.
– Ты где был-то, тебя где чер…
Жена замолкает, замирает на пороге номера, смотрит на Шаряева, на дом с сыром, на того, кто идет за Шаряевым, хочет захлопнуть дверь перед его носом, Этот не дает захлопнуть дверь, Шаряев смотрит на них обоих, Нинка, ты хоть сама понимаешь, с кем связалась, да Этот пальцем шевельнет, ты в пекло покатишься, и вообще, какого черта Шаряев его сюда привел, к жене привел, нормальный человек наоборот бы как можно дальше от людей увел это чудище…
Нинка замахивается на него полотенцем, у Шаряева всё переворачивается внутри, что ты его как таракана гоняешь, не таракан же…
Шаряев бросается к двери, на него, чувствует исходящий от него холод, чувствует, как снова виски сжимает нестерпимая боль.
– А ну пшел от моей жены, рога пообломаю!
Сам пугается своего голоса.
Жена хлопает его полотенцем.
– Пшел отсюда, кому сказала! Пш-ш-ш-ш-ел!
Этот отступает.
Шаряев еще не понимает, как, зачем, почему, почему Этот уходит, культурненько так спускается по лестнице, исчезает. Почему, как, быть не может, чтобы вот так просто прогнали его…
Шаряев смотрит на Нинку.
Все понимает.
Вспоминает полицейского, который показал три пальца.
Шаряев обнимает Нинку, Нинка дрожит, напугалась, бедная, ничего, ничего, ушел он, ушел, все хорошо, целует Нинку, крепко, сильно, какие мы молодцы все-таки, что сюда приехали…
Четырехмерный бублик
Достаю блокнот, чтобы записывать.
Здесь положено запоминать, я не запоминаю, у меня голова дырявая, вот как камнем насмерть проломили, вот с тех пор и дырявая.
Да.
Так что достаю блокнот.
Слушаю.
– Ну что, другим сердечные… Бесконечность надо бы.
Мне кажется, я ослышался. Нет, так-то, конечно, начальник наш много что потребовать может. И луну с неба, и звезды, и солнце, и много чего. Только это всё много чего хоть представить себе можно, Луну себе представляете? Я тоже представляю.
А тут нате вам, бесконечность. Бесконечность себе представляете?
Я тоже нет.
А вот надо. Бесконечность.
Осторожно откашливаюсь.
– А поподробнее можно?
Начальник кивает.
– Нужно. Тут вот какое дело… тор себе представляете?
– Бублик! – смеется кто-то из новичков, этого новичка вчера привезли, машина сбила, позвоночник в пяти местах переломан.
– Сам ты бублик! Бублик… купите бублики, несите рублики… Тор внутри пустой, а бублик что?
– А что вкуснее, бублик или дырка от него?
Это снова этот. Который под машину попал. Еще пытается острить, но мы-то видим, парень на грани нервного срыва, все-таки не каждый день умирает…
Вежливо растягиваем губы в улыбках. Начальник тоже улыбается, и черт возьми, как мне кажется – искренне.
– Так вот, тор… Тут один человек…
Шепчу:
– Не к ночи будь помянут.
– Точно. Так вот человек этот, не к ночи будь помянутый, выдумал, как трехмерный тор будет вращаться в четырех измерениях. Понимаете?
Мотаем головами. Не понимаем. Чувствую, недалеко тот день, когда перестанем понимать людей. Совсем.
– Ну и вот, тор вращается, выворачивается наизнанку…
Смотрим на экран, как вращается тор, пытаемся понять, а ведь красиво, черт возьми…
– Ничего не замечаете?
– Да тут много что заметить можно.
