Ну а потом Герман увлекся музыкой. Увлек и меня. Мы часами слушали записи, мощную музыку. У него было море музыки! Он был необычайно музыкально одарен. Напеть, подобрать мог сходу что угодно. Гитару, к примеру, просто взял в руки и тут же принялся играть

Как он, однако, стал классно играть! Вкусно, что называется. Пальцы плавно скользили по грифу. Вибрирующий, протяжный саунд, – разряжавшийся в отточенные пассажи. Сразу понравилось, показалось знакомым. Я необычайно любил музыку, и одно время учился игре на гитаре, немного музицировал с одноклассниками, с Германом. Засыпал и просыпался с мелодиями в голове. Аранжировки. Изумительное время!

Герман, не переставая играть, подмигнул мне, перебросил сигарету из одного угла рта в другой. Я бы с огромным удовольствием тоже взял гитару, чтобы подключиться, подыграть, хотя бы ради баловства… Но мое внимание уже заняло другое.

В центре комнаты танцевала единственная парочка. Стройная бледная брюнетка, в черной коже, брюках и куртке, с маленьким рюкзаком за плечами, какой-то ультрарадикальной бандане, и, несмотря на поздний вечер – в совершенно темных очках. И ее я тоже знал. Правда, необычайно переменилась. Довольно странно было видеть ее в этом наряде.

Была в младших классах одна прискорбно хлипкая бесцветная девочка. Таких сочувственно называют «гадкими утятами». Кажется, единственное, что в ней было яркого, это ее имя Варвара. Все, что я мог вспомнить о ней, это, как однажды, в четвертом классе, мы, одноклассники, практически ни с того, ни с сего набросились на нее, бедную, разом, с диким хохотом и воплями затащили в угол, стали хватать, задирать юбочку и свитерок, а она с такой же дикой яростью отбиваться и царапаться. Того, кто запустил руку в самые трусы, не я, (что там, спрашивается, можно было нащупать, у этого тщедушного птенца?), помнится, расцарапала до крови.

Раз я помнил, то и у других в компании должно было сохраниться в памяти. Не говоря уж про саму Варвару. Теперь (особенно) мне было неловко встречаться с ней взглядом.

А партнером Варвары в танце был не кто иной, как Макс-Максимилиан. Не то, чтобы я очень удивился, увидев его здесь. Как и хозяйка, он был творческий человек, увлекался живописью. Следовательно, они с Луизой вполне могли, должны быть знакомы, приятельствовать, водить одну компанию. Я и от Павлуши слыхал, что Макс сюда похаживает. Единственное, что слегка напрягло, это, приходя сюда, на 12-й, в качестве гостя, Макс имел предостаточно возможностей пересекаться с Натальей. Уж не для него ли, Макса, Луиза намеревалась сторговать автомобиль у Никиты? Теперь он, кажется, был весьма обеспеченным человеком. Ну, он, Макс, вообще смотрелся бы великолепно и романтично в этом музейном лимузине. Но кого рассчитывал катать на нем? Уж не бывшую ли жену? Ночами, при высокой луне, и в туман и дождик… При этой мысли мне захотелось немедленно бежать домой за деньгами, а затем обратно к Никите, что бы перехватить автомобиль, пока тот не передумал…

– Молодец, что зашел, Сереженька, – тут же кивнул мне Макс, выпустив из объятий Варвару, которая на время исчезла из поля зрения. – Здесь очень приятное местечко. О таком можно только мечтать. Все свои. И каждому найдется бокал вина. Все условия для медитации. И для общения, конечно…

– С Варварой? – зачем-то уточнил я.

– Почему бы нет! – усмехнулся Макс. – Кажется, между вами в школе что-то было?

– То есть? – не понял я.

– Она говорит, что ты лишил ее девственности.

– Что?

– Изнасиловал.

– Я?!

– Нет? Не успел?

Его глаза весело блеснули. Он был мне всегда симпатичен. С этим ничего нельзя было поделать. Так и есть: всегдашние его шуточки. Что-что, а подколоть он умел.

– Но она хотя бы тебя интересовала? Ты ей нравился? – продолжал допрашивать он.

Я предпочел промолчать.

– Знаю, – заговорщицки сказал он, – ты, поди, на Луизу нацелился. Ну конечно! Не больше, не меньше.

– А что такое? – полюбопытствовал я, почти с вызовом.

– Нет, ничего, – Макс снова рассмеялся. – Валяй, Сереженька! Девушка приятная во всех отношениях. И, по-моему, тебя давно поджидает. Может быть, хочет, чтобы ты ей позировал, а? – он прищурился на меня взглядом художника. – Ты мог бы послужить неплохой моделью.

Чего он добивался своими намеками? Как будто ему не терпелось поскорее меня здесь с кем-нибудь свести, «случить». Можно понять зачем.

– А она что, разве пишет портреты? – язвительно усмехнулся я.

– Почему портреты? – не понял Макс.

– Ну, ты сказал, что она хочет, чтобы я позировал. Не пейзаж же с речкой (мне припомнилась его собственная картина в комнате Натальи) она собирается с меня писать!

– А почему бы и нет? – полусерьезно полушутливо подхватил он. – Хорошая идея – изобразить молодого человека в виде голого пейзажа… Только Луиза увлечена не классической живописью – особого рода изобразительным искусством.

– Так и думал – кивнул я. – Творческая личность, авангардистка.

– Именно! Она моделирует экзистенциально-прикладные перформансы – на реальном человеческом материале. Абсолютное искусство. По крайней мере, здесь это так называют. Видео, фотография, музыка плюс запредельные состояния. Компьютерные технологии. Интернет. Она у нас чрезвычайно продвинутая девушка. – Что это? Как? Какая-нибудь чертовщина? Эти самые виртуальные совокупления? Крэйза и сюр?

– Не без того. Увидишь!

– Не думаю, что это… будет в моем вкусе.

– Все равно. По крайней мере, развлечешься. Молодец, что пришел, – сказал он, снова привлекая в качестве партнерши Варвару.

Как будто я нуждался в его одобрении.

Варя же наставила на меня черные стекла очков. Неожиданно резко улыбнулась, скользнула языком по верхней губе. Я не видел ее глаз за черными очками и потому не знал, что и думать.

– Здесь самая подходящая атмосфера!.. – повторил Макс.

Ну, насчет атмосферы я уже не сомневался.

Я вдруг сообразил, что все это время опасался подвоха. Что Макс каким-нибудь образом заведет разговор о Наталье. Не мог же он про нее забыть. Но он так и не заговорил о ней.

Похоже, мне и самому уже начинало нравиться на 12-ом.

Кстати, еще мама сетовала, что у меня нет такой постоянной молодежной компании-кружка, где бы происходило что-то. Игры, свойственные молодому возрасту. Плюс положительные примеры, достойные наставники. А главное, чтобы бурлило что-то вроде культурной жизни, чтобы в этом бурлении обтачивались, шлифовались наши молодые души.

Но о таких кружках что-то и слуху не было. Вообще, у нас, у молодежи, не было ни благотворной культурной среды, ни аристократической традиции. Одиночество и бесцельность детства и юности, по правде сказать, – удушающие. Ну хоть не кучкование от нечего делать, просиживание ночи напролет: обкуриваясь, выпивая, скучая, срываясь в пляски. А, может быть, еще чего похуже. (Оружие, наркотики, секс, что ли?) Тут мама могла быть спокойна. Оазис и лилеи.

Если бы оно вообще существовало – нечто истинно благородное и настоящее, я бы, наверное, об этом хотя бы слышал. Был, конечно, где-то «высший свет» – элитарные, дворянские собрания, ночные клубы, «золотая молодежь», новая аристократия. Но именно чересчур новая. Там пыжились выглядеть «круто». Косея от лицемерия, своих сплошь нахваливали, а чужаков с плохо скрываемой злобой и ненавистью, а по большей части и не скрываемой, охаивали и оплевывали, – а то и вовсе не замечали как существ низшего порядка. У них единственный принцип – отсутствие всяких принципов. То богу молятся, то групповой секс затевают, со всеми их спонсорами-меценатами.

Да и происходило это, словно в каком-то параллельном пространстве. Собственно, и мне до этой телевизионной и прочей богемы не было никакого дела. Как до гуманоидов из другой галактики… Увы, об аристократических салонах «серебряного века», дружеских кружках, с музыкальными вечерами, любительскими спектаклями, благородными философскими спорами и говорить не приходилось.