– Сереженька, – вдруг подмигнул он мне, – так ты не возражаешь, если я переоденусь, возьму у тебя что-нибудь из вещей?

Значит, действительно смирился с тем, что попался: хочет что-нибудь надеть, чтобы опять голым не вытаскивали. Я махнул рукой, пусть берет что хочет.

Выдвинул нужный ящик трюмо, я наугад выхватил из деревянной шкатулки, где лежали мамины накопления (мое наследство, какая все-таки уйма денег!), несколько бумажек. Я решил, что сделаю все, что в моих силах, а уж там – будь что будет.

Выходя из комнаты, я услышал, как Кира недовольно вскрикнула:

– Куда, куда полезли, бессовестные! Не трогайте вещи! Там нижнее белье!

– Сереженька разрешил! – отмахнулась Ванда.

Я уже вышел и плотно прикрыл дверь.

Бритоголовые сержанты опять сидели на корточках у порога. О том, чтобы вытолкать их, да еще запереть входную дверь, нечего и думать. Увидев у меня в руках деньги, они явно оживились. Я решил на этом сыграть. Стал пересчитывать бумажки. У меня была надежда договориться.

Но из комнаты выскочила раскрасневшаяся Кира.

– Сереженька, – затараторила она, набросившись на меня, – если у них ни стыда, ни совести, зачем ты разрешаешь распоряжаться у себя, как дома? Это еще хорошие вещи, чтобы их так таскать! Я категорически против! И нехорошо, так нехорошо! Если бы мамочка увидела…

– Тсс! Успокойся, пожалуйста! – умоляющее шикнул на нее я, показывая глазами на бритоголовых сержантов, которые взирали на происходящее как бы равнодушно.

– Кто это? – заинтересовалась Кира. – Солдатики? А что они тут делают?

– Ждут… Понимаешь, у них в части снабжение плохое. Можно сказать, впроголодь. Вот я им обещал кое-что вынести. Надо помочь. Так сказать сухим пайком.

– Ну да, – Кира мгновенно переключилась на новый предмет, – я видела по телевизору, они ужасно голодают, бедненькие. Я вас сейчас, мальчики, хлебушка вынесу.

– Подожди, Кира, – попытался остановить я ее.

– Нет, я им вынесу. У нас как раз есть свежий хлебушек. Только вчера купили.

– Я уже…

– Все равно на третий день заплесневеет.

– Кира! Они же не нищие, не побираются!

– А что я такого сказала? В самом деле, совсем еще свежий хлеб! Целый батон.

– Да нам уже тут передали кой чего, – подал голос тот, который отвечал за всех. – Еда у нас уже есть.

Кира недоуменно посмотрела на меня.

– Я дал им кое-что из холодильника. И хлеба, и всего.

Бритоголовые сержанты закивали: точно, дал.

– Ну, так чего им еще?

Я замялся.

– Тут нам обещали еще… ну, чисто по финансам, – нехотя пояснил бритоголовый, поднимаясь с корточек, и взглянул на меня. Поднялись и его товарищи.

– То есть что – деньги? – спросила Кира.

Те пожали плечами: дескать, обещали, а их дело маленькое.

– Нет, это, мальчики, никак! – решительно развела руками Кира. – У самих денежек нет.

Я наклонился к ней, чтобы объяснить, что тут дело особенное, что нужно заплатить, чтобы не трогали Павлушу.

– Нет и нет, – не слушая меня, продолжала Кира, наступая на «облавщиков». – Вам и так всего надавали! А денежек нет. Рады помочь, да самим, извините, не хватает. Такая в стране нищета. Сами знаете, милые. Все в одинаковом положении. Кроме тех, кто при власти и при деньгах, конечно…

И они действительно были вынуждены попятиться. Я удивился про себя, как, оказывается, все просто. Как легко она их выставляет. Я прямо-таки зауважал Киру. Она выдавливала их на лестничную площадку. Еще немного – и захлопнула бы дверь.

Но радоваться было рано. Дверь не закрывалась. Нога стояла на пороге.

– Это еще что такое? Позвольте закрыть дверь, молодые люди! – возмущенно воскликнула Кира. – Что за произвол?

– А пусть своего приятеля позовет, – насупившись, потребовал сержант. – Пока по-хорошему.

Киру возмутилась.

– Да разве так можно себя вести! Фуй!.. Вы, наверное, – раскричалась она, – так и над молодыми у себя в армии издеваетесь! Унижаете, насилуете. Я все знаю! Все знают! Бьете ногами. По животу, по голове. Это же настоящее зверство! Вы что, звери, а?

– Зачем же сразу звери? Просто учим немножко.

– Вы же… вы же потом сами под суд попадете! Или сам паренек, которого обижали, от отчаяния, из автомата вас постреляет!

– Ему же хуже, – заметили ей. Логикой здесь, естественно, и не пахло.

Кира сопела, пробуя закрыть дверь, но, естественно, безрезультатно. Теперь она только все портила. В сущности, уже испортила.

– Пока по-хорошему, – повторил сержант. Уже явно угрожающе.

– Да его здесь вообще нет, – прибавил я, чувствуя, что краснею.

– А мы проверим, ладно?

Мне было так обидно, что если бы не Кира, заслонявшая дорогу, я бы, наверное, не выдержал и тоже попытался вытолкнуть его вон. Я уже положил руку на дверь, чтобы вместе с ней постараться захлопнуть дверь, как из комнаты донесся голос старухи:

– Гым-гым, гом-гом! Веди, веди меня, мамочка, спатаньки!

Кира отступила от двери. И я тоже. Возникло замешательство, перебивка. Я увидел Ванду, помогавшую передвигаться сонной старухе, поддерживая последнюю под руки.

– А, мальчики! – защебетала Ванда, обращаясь к «облавщикам». – Вы, наверное, бедные, уж забыли, что такое домашняя еда! Вот вам еще! Суп из птицы. Наша бабуля сама варила, старалась. Как раз кстати!.. Вы не возражаете, Циля, если мы покормим наших доблестных защитников? У вас у самой муж был половник… тьфу ты!.. полковник!

– Половник, половник, – закивала Циля, расплываясь в беззубой улыбке. – На здоровье, мальчики! На здоровье!..

Появилась кастрюля. Ее несла какая-то женщина со странным лицом…

И снова мелькнул красный цвет. Но на этот раз я не обознался. И никаких потусторонних галлюцинаций. Я сразу узнал в женщине моего друга Павлушу с ее пышным светлым париком на голове, наряженного на скорую руку в мамин красный костюм, в ее оранжевой косынке, в туфлях. Да еще густо накрашенный всевозможной косметикой. Это он, мой друг нес на вытянутых руках громадную кастрюлю со псевдо-бульоном.

Ни одного ядовитого пузырька. И все-таки… щемящее, болезненное ощущение.

Я ничего не успел сообразить, а переодетый Павлуша уже шагнул к первому же «облавщику» и вручил ему кастрюлю. Он с ума сошел, мой лучший друг!

Но до чего же глупо выглядел бритоголовый сержант с этой старухиной кастрюлей! И он благодарил «от всей души». «Облавщики» передавали кастрюлю из рук в руки.

– Ух! Чисто подарок! Домашняя жратва!

Павлуша незаметно подмигнул мне, что, по-видимому, должно было значить: «Ты не в обиде, Сереженька, что мне пришлось воспользоваться вещами?» Я только вздохнул и отвел глаза.

– Только кастрюлю потом верните! Это моя кастрюля! – беспокойно заверещала Циля.

– Они вернут! – стали успокаивать ее Ванда и переодетый в женщину Павлуша. – Они вернут!..

Еще немного – и я бы затрясся от нервного смеха.

Павлуша с Цилей уже исчезли в глубине нашего извилистого коридора. Оттуда лишь продолжали доноситься старухины опасения по поводу кастрюли. Кира последовала за ними – успокаивать подозрительную старуху и укладывать ее «баиньки».

Я снова остался с «облавщиками» один на один.

– Ну что, мужик, – услышал я, – где твои финансы?

– Хватить с вас, – оборвал его я. (Попили крови.)

– Ты чего, пацан? Мы ж по-хорошему.

– А мне все равно.

– Тогда зови приятеля.

– Какого приятеля?

– Ну, как хочешь. А мы должны проверить.

Я отступил в сторону, освобождая дорогу. Они гурьбой протопали в квартиру. Бесцеремонно, но без прежней уверенности. Чувствовали, что мое отношение к ситуации изменилось, их смутил мой уверенный вид. Сознавали, что перегибают палку. Просто надеялись, что я еще подкину денег.

– Нам-то что, – дипломатично заметил один из них, – с нас самих спрашивают…

– Ну-ну, – кивнул я.

Они заглянули ко мне в комнату. Даже не стали заглядывать в «кабинет». Не говоря о том, чтобы искать в шкафу или под кроватью. Потом я повел их на кухню, показал ванную, туалет. Выглянули на черный ход. Так и ходили с кастрюлей.