Первой мыслью было, что уже вернулась Наталья. Оранжево-красный закат за окном превратился в густые вечерние сумерки, черные, но удивительным образом все еще просвечивающие красноватым оттенком.

– Открою! – крикнул я, соскочив с «мансарды», и, не скрывая своей поспешности, выскочил из своей коробки, протиснувшись мимо Ванды.

Выйдя из комнаты в коридор, я плотно прикрыл за собой дверь. Странно, меня даже не насторожило то, с какой бесцеремонной периодичностью надсаживался звонок. Я приготовился улыбнуться Наталье.

Я распахнул дверь. На пороге стояли давешние бритоголовые сержанты.

– Добрый вечер, молодой человек, – усмехнулся один из них.

И тут же твердо поставил сапог на порог, блокируя дверь.

Я посмотрел на его ногу, потом на ухмылявшуюся физиономию. В моей голове мгновенно совершился расчет, в результате которого стало ясно, что я уже просто не успею, сбросив ногу, захлопнуть дверь и запереться изнутри.

– Как дела? – неторопливо и как бы по-свойски поинтересовался бритоголовый сержант.

Несмотря на выставленную ногу, вламываться они все-таки не намеревались. Или пока не решались. И участкового милиционера с ними не было. Так же как, вероятно, ордера или предписания. Или чего там еще требовалось для законного вторжения. Откуда-то в сознании всплыла глупая формулировка: «конституционная неприкосновенность жилища».

Несмотря на их наглые и весьма заматерелые, уже успевшие мне стать ненавистными физиономии, я оценил также, что физиономии эти имеют весьма жалкий, осунувшийся, да просто голодный вид. Они служили наглядным подтверждением той прописной истине, что армия это не мама и даже не мачеха. Скорее всего, они решили наведаться ко мне по «знакомству». Намаялись слоняться вокруг дому, изголодались и, скорее всего, настроены вполне миролюбиво. Надеялись стрельнуть на сигареты, а то и чего посущественнее. В крайнем случае, немного покуражиться, и тем самым убить время.

Так как я не отвечал, а лишь молча их разглядывал, их наглость заметно убавилась.

– Так как насчет покурить? – почти уныло поинтересовался сержант. – Вроде обещал, а?..

Один говорил за всех, остальные кивали.

– И чего-нибудь, чисто, пошамать, а?

Нет, конечно, не мародеры-разорители и не каратели. В сущности, если бы Павлушу (или меня самого) так же обкорнать, одеть в робы, мы бы выглядели не лучше. Жалкие они были, вот что.

Я уже искренне начал прикидывать, до каких размеров могут разрастись мои сочувствие и человеколюбие (в том смысле, чтобы собрать для них со стола чего-нибудь пожевать, а также, пожалуй, несколько рублей на сигареты), как на лицо сержанта возвратилась недавняя наглость. Вслед за ним, глаза блеснули у всех троих – недобрым светом и сознанием собственной безнаказанности. Почуявшие добычу шакалы. К тому же прекрасно сознающие свое численное превосходство.

Я проследил их взгляд и тут же понял, в чем дело. В глубине коридора в углу предательски валялись армейские шмотки Павлуши.

– Мама, говоришь, у тебя умерла? – спросил тот, который говорил за всех. – И вы там теперь поминаете? – Он кивнул в направлении комнаты, откуда слышались голоса и позвякивание посуды.

Мне показалось, что он протянул руку и схватил меня за горло. Хотя руки он пока что не протягивал и за горло не хватал. Но его слова произвели на меня именно такое действие.

– Тогда, – продолжал он, – может быть, по русскому обычаю вынесешь нам, а? Там, наверное, еще много чего осталось. А мы, как говорится, выпили бы за упокой души, и закусили.

Откуда он и слов-то таких занозистых понабрался?

– Давай, не жмись. Ради такого случая жаться грех!

Нет, не так они были просты и недалеки, какими казались на первый взгляд. Они теперь старались не смотреть в сторону армейской робы. Нарочно делали вид, что не замечают вовсе…

– Хорошо, – кивнул я, проглотив подступивший к горлу ком. – Я вынесу. Только вы подождите здесь.

– Как скажешь, командир. Мы не гордые.

Я медлил. Тот, который говорил за всех, присел на корточки прямо на пороге, прислонившись спиной к косяку. Остальные последовали его примеру. И хитровато посматривали на меня снизу вверх, щурясь, словно псы на солнышке. Я сообразил, что они вряд ли наберутся наглости открыто вламываться в квартиру, так не знали, кто еще здесь есть. Все-таки побаивались нарваться на неприятности. Да и вообще, куда им было торопиться, если они и так заняли ключевую позицию на пороге? Они могли ждать сколько угодно. Если потребуется, вломиться всегда успеют.

– Я вынесу. Сколько надо.

– Ну, спасибо, спасибо, – закивали они, – а то ты, землячок, наверное, в курсе, как сейчас в армии с кормежкой. Можно сказать, чисто впроголодь существуем.

– Кажется, – осторожно прибавил я, – там у нас еще и водка осталась…

– О, это было бы очень клево!

– Я вынесу, – как можно спокойнее и тверже сказал я. – И вы уйдете.

Особой иносказательности тут не требовалось. Они переглянулись и лениво покивали:

– Само собой, командир, чего нам еще от жизни надо!

И я опрометью понесся на кухню. Распахнул холодильник. Сунул подмышку бутылку водки, которая действительно оказалась в дверце, стал набирать в охапку все, что попадалось под руку: хлеб, колбасу, консервы, сыр… Через секунду уже вернулся к дверям. А по пути, как мне показалось довольно ловко, отпихнул подальше скомканную робу.

Бритоголовые сержанты сидели в том же положении, на корточках. Увидев меня, неторопливо поднялись, приняли бутылку, распихали по карманам еду.

– Этого хватит?

– Еще бы! Вот нормальный пацан. Вот спасибо, землячок.

– Не за что.

Я был в наивной уверенности, что наша сделка состоялась. Ждал, что они уйдут. Но они не уходили.

– В чем дело, мужики? – недоуменно спросил я.

– Ты нам это, мужик, позови теперь своего приятеля, – попросил сержант.

Я возмущенно раскрыл рот, но не знал, что сказать.

– Ты, значит, думаешь, – продолжал он, – мы не люди. Должны Родине служить. А вы тут пока будете с нашими девчонками развлекаться?

Не то чтобы я чрезмерно удивился такому повороту. Но мне словно захотелось пристальнее вглядеться в них: действительно, что за люди передо мной?

– Да, – сказал я, – вот еще…

Я полез в задний карман джинсов, вытащил деньги, все, что были при мне. Не так уж мало – не то тридцать, не сорок рублей. Протянул им. Они взяли.

– Что еще, мужики? – спросил я.

– Да все то же, мужик. Приятеля позови.

Глядя на них, было ясно, что взывать к их сочувствию, человечности или совести, по меньшей мере, смешно.

– Хорошо, – сказал я. – Пойду еще принесу. Подождете?

Они закивали почти равнодушно: дело, мол, хозяйское, а мы подождем, отчего ж не подождать.

Я отправился к себе в комнату. Про себя лихорадочно размышлял, куда бы спрятать Павлушу. В шкаф его засунуть, что ли? Или под кровать?

Старуха Циля, поклевывая носом, дремала прямо за столом. Кира все еще продолжала ей что-то горячо втолковывать. О том, какая хорошая девочка Ванда. Ванда и Павлуша сидели на софе перед телевизором, покачивали головами в такт музыке. Павлуша все еще был в одних черных армейских трусах. Вообще-то, учитывая, что было довольно жарко, длинные трусы можно было считать летними шортами. Пока меня не было, Павлуша и Ванда успели, вероятно, как следует выпить. Тут же при Кире.

– Да выключите музыку, бессовестные! – кивая на меня, прикрикнула на них Кира, на секунду отрываясь от разговора с Цилей. – Не положено в такой день музыку включать! Ничего святого, ей богу!

– Они уже здесь! – торопливо и вполголоса сообщил я Павлуше, не обращая ни на музыку, ни на Киру. – Может быть, тебе под кровать спрятаться? Попробую дать им еще денег. Может, все-таки отвяжутся?

Я принялся выдвигать ящики трюмо.

– Давай, давай! – Я толкнул Павлушу ладонью в плечо. Выпивший дуралей лишь ухмылялся. Или смирился с участью. Наконец, мне удалось поднять его. Он зашептался с Вандой.