Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Нет, – ужаснулся я, – не может этого быть!

– Чего не может быть? Что ты так удивляешься? Что тут особенного? Это же совершенно нормально. Мамы обожают сплетничать, секретничать о детях. Естественно не относились к этому так уж серьезно. Разве ты никогда не подслушивал, о чем говорят взрослые, как обсуждают нас? Я всегда старалась подслушать.

Это было для меня новостью. При всей моей тщательно разработанной «технологии» слежения, мне не приходило в голову, что мамы обсуждают нас между собой. То есть в этом смысле. А подслушать не случалось. Это был существенный и уже невосполнимый пробел в моих «секретных материалах».

– Ну и что? Что ты еще подслушала? – заинтересовался я. – Я имею в виду – обо мне… – Я не договорил. Я хотел сказать: «обо мне и Наталье». Но Ванда и так все прекрасно поняла.

– О тебе и о Наталье – больше ничего. Пошутили немного – и вот весь разговор…

– Значит, больше ничего? А вообще?

– Да так. Ничего особенного.

– Ну, например?

– Например, обсуждали, не слишком ли много наши мальчики онанизмом занимаются.

Я обомлел.

– Неужели и это обсуждали?!

– А ты думал, твоя мама этого не знает? Не смогла бы догадаться, даже если бы не рассматривала твоих трогательных забрызганных простынок? Не могло же это так часто случаться во сне!

Я, глупый, действительно искренне полагал, что для мамы это осталось тайной. Интересно, когда она это заметила? Наверняка, не тогда, когда это началось. А когда это началось? По крайней мере, не тогда, когда ко мне прибежал Павлуша, дико возбужденный неким открытием. Срочно позвал уединиться в укромном месте, в потайной нише на чердаках, которую мы называли «штабом». Затхло-сладко пахнущая каморка, впоследствии оклеенная порнографическими картинками, засоренная скомканными обрывками бумаги со следами засохшего семени. Позвал, чтобы показать, чему его научил летом один приятель. И начал показывать. «Берешь так и делаешь. Это классно!» – сказал он. Я притворился, что удивлен. Нам было уже лет по 12, но у меня уже и у самого был «стаж». Стало быть, я начал гораздо раньше, чем мой друг, и, кажется, дошел до всего сам, собственными поисками. Ничего сложного в этом не было. Но я экспериментировал, как средневековый алхимик, совершенно наугад и в атмосфере строжайшей секретности. Сам факт, что это не только ощущение, но, главное, процесс, я познал исключительно опытным путем. Таинственные догадки, осколки мнений и представлений направляли. В частности, особое значение мы придавали одной из витрин в аптеке, у которой не хватало духу остановиться, чтобы рассмотреть разложенные там предметы. Словно орудия оправления сакральных культов. Самая обыкновенная, вопиющая дремучесть. Мы толком не знали, что, собственно, имеет отношение к запретному. Гораздо большее впечатление производили не презервативы, к тому же упакованные, а предметы, не имевшие никакого отношения к запретному: резиновые бинты, спринцовки, грелки. До этого я, наверное, считал, что мое собственное открытие – вещь сокровенная, больше никому не ведомая. Может быть, и в самом деле все наши сокровенные тайны не так уж «сокровенны»? Рассуждая логически, я пытался представить, как ощущается это легендарное проникновение в женское тело. Перебирал различные образцы, пытаясь отыскать материал, подходящий по своим «технологическим» качествам, чтобы имитировать соответствующий женский орган. Таким материалом в конце концов оказался тот же прозаический резиновый бинт. Впоследствии все хрестоматийно упростилось… Я уже не мог и вспомнить, сколько мне было тогда лет. Отчетливо помнил тот первый опыт и гигантскую радость великого первооткрывателя. Это была своего рода «эврика!». Но в отличие от Павлуши, я все-таки засекретил свое открытие. По крайней мере, я был таким маленьким, что, когда кончал, еще ничего, ни одной капли не выходило. Сколько я ни старался, не мог вспомнить того, когда это появилось. Наверное, это произошло постепенно и потому незаметно, и не отпечаталось в памяти…

– Да вы, наверное, с Павлушей много чем, шутя, по-детски занимались, – услышал я шепот Ванды. – Думали, почему бы не попробовать, если кто-то этим занимается? Значит, это должно быть очень приятно. С этого все и начинается. Мальчик у мальчика. Девочка у девочки. Интересно, как далеко заходило? Я вот Павлушу-то расспрошу об этом. Он мне все расскажет! Мне очень интересно!

– Ну-ну, – сказал я.

– Я бы сделала это тебе не хуже, – продолжала шептать она. – Почему бы не сравнить, а? Нет, я сделала бы это гораздо лучше!

– Что сделала бы? – переспросил я, отрываясь от своих мыслей.

– Потрогай, какие у меня горячие ладони! Вообще, есть много способов. Ты, естественно, знаешь. Как говорится, всякие извращенные формы и так далее. Хочешь попробовать? Просто ради эксперимента? Кстати, я не против, если ты при этом будешь думать, например, о вашей Наталье. Ты знаешь, есть такой закон: если женщина просит, ей нельзя отказывать. Я удивляюсь, почему мы с тобой это раньше не попробовали…

Эксперименты! Я стал всерьез ее побаиваться. Да в своем ли она уме?

Но еще больше побаивался себя. Мне это ужасно нравилось. Почему бы ни попробовать? Вот уж действительно – хотелось так хотелось! Разве не к этому я так стремился? Если существует такое выражение «терять память», то в этот момент, по-моему, со мной как раз это и происходило.

Что-то не сходилось. Если человек действительно «венец природы», божественное, высшее духовное существо, он смог бы соединяться (и уж тем более испытывать оргазм) ни с кем, кроме любимой женщины. Если же человек такое же животное, как и прочие твари, ему достаточно любой женщины. Любой.

С другой стороны, (то есть если человек – животное) он не был бы способен на все те бесчисленные извращения, в которых, вместо женщины, выбирают самые невероятные и неожиданные объекты, в том числе воображаемые… В самом деле, трудно представить жеребца, например, или пса или кота совокупляющихся с животным другого вида, пола или, и того удивительнее, – с какими-то неодушевленными предметами (с землей!).

Значит, мы и не животные. Более того, если бы у меня и появилась возможность обладать любимой женщиной, я бы еще подумал, бросаться на нее, как кобель на сучку, – или все же повременить? Но не потому что животная похоть выглядит «некрасиво», «не цивилизовано» и так далее. Возможно, это единственный способ почувствовать себя тем, кто ты есть на самом деле.

Снаружи доносился пустопорожний разговор Киры и старухи Цили. Бесконечное пережевывание одного и того же. Дороговизна, еда, шмотки, лекарства, болезни, похороны. Болезни, лекарства, похороны, дороговизна, еда, шмотки. К этой унылой словесной жвачке прекрасно подходил шизофренический телевизионный бред. Это Павлуша, видимо, уже насытившийся, включил телевизор и теперь, наверное, улегся на софу с пультом и от нечего делать принялся скакать с канала на канал. О нас с Вандой они забыли через пять минут.

Не знаю, что могло бы произойти. Может, ничего бы и не произошло. Да и что могло произойти, если рядом в комнате находились другие люди?

Но лучшей атмосферы для разжигания страсти, нельзя и придумать. Это то же самое, что украдкой, когда взрослые не видят, залезать друг к другу под одеяло.

Но тут я вспомнил о своем решении – об абсолютном воздержании. Смысл, назначение, а главное, пафос этого бунтовщического замысла опять как бы ускользали. Воздержание теряло всякую актуальность. Нет, формально я помнил: целью была победа над плотью.

– Хочешь, притворись спящим, – предложила Ванда. – Сделай вид, что спишь. Не двигайся. У меня отличное тело! А когда проснешься, просто скажешь, как тебе это понравилось… – Я молчал. – Ну, братик, – заговорщицким шепотом произнесла она, – ты спи-ишь?..

Я и сам не мог точно сказать, что со мной происходило. Вполне возможно, что я действительно спал. По крайней мере, как это часто случается во сне, в самый ответственный момент начало твориться неладное. Какой-то сдвиг в пространстве и времени. А затем, уже с новой точки отсчета, начали разбегаться секунды и метры, и в этой новой реальности заверещал, задергался с клекотом звонок у входной двери.

41
{"b":"430025","o":1}