Мод была ещё на кухне. Он слушал, как она гремит тарелками.

— Отвечая вопросом на вопрос, — мистер Робертс положил ладонь на колено мистера Эванса, — какая уж сейчас индивидуальность? Массовый век порождает массового человека. Машина производит робота.

— В качестве своего раба, — отчеканил мистер Хамфриз. — Заметьте: не своего хозяина.

— Вот именно. То-то и оно. Тирания механизмов, мистер Хамфриз. А расплачиваться за все живому человеку.

— Кому ещё налить?

Мистер Робертс перевернул свой стакан вверх дном.

— У нас в Лланелли это означало: «Я тут любого уложу одной левой». Но, если серьезно, мистер Эванс прав: старомодный индивидуалист сейчас — как квадратный гвоздь в круглой дырке.

— И никаких гвоздей! — сказал мистер Томас.

— Возьмите хотя бы наших национальных — как на той неделе выразился Наблюдатель — недолидеров.

— Возьмите их себе, мистер Робертс, мы уж как-нибудь нашими крысами обойдемся, — сказал мистер Эванс и нервно хохотнул.

Кухня затихла. Мод управилась с хозяйством.

— Наблюдатель — Nom de plum Бэзила Дорс-Уильямса, — сказал мистер Хамфриз. — Кто-нибудь знал?

— Nom de guerre[17]. Видели, как он разделал Рэмзи Мака? «Овца в волчьей шкуре»?

— Знаю я его! — скривился мистер Робертс. — И блевать я на него хотел.

Миссис Эванс услышала последнюю ремарку, входя в комнату.

Это была тощая женщина с горестными морщинами, усталыми руками, остатками прекрасных темных глаз и надменным носом. Женщина незыблемая, она однажды в сочельник полтора часа выслушивала мистера Робертса, описывавшего свой геморрой, и, не протестуя, позволяла ему характеризовать последний как «гроздья гнева». В трезвом виде мистер Робертс к ней адресовался «сударыня» и ограничивал свою речь темами погоды и насморка. Он вскочил, уступая ей свой стул.

— Нет, благодарю вас, мистер Робертс, — сказал она жестким, четким голосом. — Я сейчас же иду спать. Не выношу этот холод.

Иди-ка ты спать, дурнушка Мод[18], — подумал мистер Томас.

— Не хотите ли немного согреться, миссис Эванс, перед тем как нас покинуть? — сказал он.

Она покачала головой, кисло улыбнулась друзьям и сказала мистеру Эвансу:

— Прибери за собой, прежде чем лечь.

— Спокойной ночи, миссис Эванс.

— Мы позже двенадцати не засидимся, Мод. Я обещаю. Самбо я выпущу.

— Спокойной ночи, сударыня.

Спи покрепче, воображала.

— Я не буду больше вас беспокоить, господа, — сказала она. — То, что оставлено от померанцевой на Рождество, — в обувном чулане, Эмлин. Зря её не лейте. Спокойной ночи.

Мистер Эванс поднял брови и присвистнул.

— Фью, ребятки! — Он сделал было вид, что обмахивается лопастью галстука. Но рука застыла в воздухе. — Она привыкла к большому дому, — сказал он. — Со слугами.

Мистер Робертс вытащил карандаши и вечные перья из бокового кармана.

— Где бесценные манускрипты? Темпус фугает[19].

Мистер Хамфриз и мистер Томас, положив на колени блокноты и вооружась карандашами, следили за тем, как мистер Эванс открывает дверцу напольных часов. Под качающимися гирями, перевязанная голубой лентой, лежала пачка бумаги. Мистер Эванс её положил на стол.

— Внимание, — сказал мистер Робертс. — Где мы остановились? У вас зафиксировано, мистер Томас?

— «Там, где течет Toy», — сказал мистер Томас. — Роман из провинциальной жизни. Глава первая: краткое описание города, доки, трущобы, пригороды и прочее. С этим мы разобрались. Название, на котором мы остановились: «Глава первая. Социальная жизнь города». Глава вторая будет называться «Частные судьбы», и мистер Хамфриз предложил следующее: «Каждый соавтор избирает один персонаж из одной из социальных групп или общественного слоя и представляет читателю его краткую историю до того момента, с которого мы начинаем наше повествование, то есть до зимы сего года». Эти биографии персонажей, далее рассматриваемых как главные действующие лица романа, и составят вторую главу. Есть вопросы, господа?

Мистер Хамфриз полностью согласился со своим предложением. Его герой был школьный учитель с тонкой душой и передовыми взглядами, недооцениваемый и теснимый.

— Вопросов нет, — сказал мистер Эванс. В его ведении был пригород. Он шуршал бумажками и выжидал, когда можно будет начать.

— Я ничего ещё не написал, — сказал мистер Робертс. — Все в голове. — Он избрал трущобы.

— Лично я, — сказал мистер Томас, — стою перед выбором: официантка или шлюха?

— Почему б, например, не официантка и шлюха в одном лице? — предложил мистер Робертс. — Или, может, нам каждому взять по нескольку персонажей? Я бы про члена муниципалитета написал. И про гетеру.

— Кто их выдумал, мистер Хамфриз? — спросил мистер Томас.

— Греки.

Мистер Робертс толкнул локтем мистера Эванса и шепнул:

— Я вот придумал тут себе вводную фразу: «На шатком столике, в углу загроможденного, бедного жилища, незнакомец мог разглядеть в трепещущем свете огарка, воткнутого в бутылку из-под джина, надтреснутую чашку, наполненную кремом или блевотой».

— Да будет вам, Тед, — засмеялся мистер Эванс. — Она же у вас записана.

— Нет, честное слово! Только что припорхнула! Вот так-с. — Он прищелкнул пальцами. — А кто читал мои записи?

— Сами-то вы что-нибудь уже написали, мистер Томас?

— Пока нет, мистер Эванс. — Он сочинял всю неделю историю про кота, который прыгнул на женщину в ту минуту, когда она умирала, и превратил её в вампира. Он дошел до того места, когда женщина, живая и невредимая, взята гувернанткой к детям, но не постигал, как её всадить в роман.

— Мы ведь не обязаны полностью исключать фантастику, правда? — спросил он.

— Минуточку, минуточку! — сказал мистер Хамфриз. — Давайте лучше придерживаться рамок реализма. А то мистер Томас понапустит нам в роман сплошных Синих Птиц, пока мы с вами и ахнуть не успеем. Итак, по порядку. У кого-нибудь уже есть биография персонажа? — У него в руке была его биография, написанная красными чернилами. Бисерным, четким, интеллигентным почерком.

— Персонаж у меня, собственно говоря, готов, — сказал мистер Эванс. — Только вот не все записано. Придется в бумажки заглядывать и кое-что сочинять по ходу пьесы. Ужасно смешная история.

— Тогда, конечно, вы начинайте, — сказал разочарованно мистер Хамфриз.

— Биографии смешные у всех, — сказал мистер Робертс. — Лично моя — на смех курам.

Мистер Хамфриз сказал:

— Тут я позволю себе с вами не согласиться. Жизнь этого мифического общего знаменателя, среднего человека, — уныла, как стоячая вода, мистер Робертс. Капиталистическое общество превращает его в клубок подавляемых нервов и вялых привычек под божественным символом среднего класса — под котелком. — Он быстро отвел глаза от бумажек на ладони. — Непрестанный труд ради хлеба с маслом насущного, пугало безработицы, мелкотравчатые претензии, ложь супружеских лож. Супружество, — сказал он и стряхнул на ковер пепел, — это узаконенная моногамная проституция.

— Тпр-ру! Тпр-ру! Приехали!

— Мистер Хамфриз сел на своего конька.

— Боюсь, — сказал мистер Эванс, — что я не смогу тягаться в красноречии с нашим другом. Пожалейте бедного любителя. Мне заранее стыдно за свой скромный опус.

— Ну а я все равно думаю, что жизнь обыкновенного человека в высшей степени необыкновенна, — сказал мистер Робертс. — Взять, например, мою…

— Как секретарь, — сказал мистер Томас, — предлагаю послушать мистера Эванса. Надо постараться закончить «Toy» хотя бы до весны.

— А мое «Завтра-завтра-завтра»[20] опубликовали летом, в самую жару, — заметил мистер Хамфриз.

Знаменитая фраза Макбета: «Мы вечно шепчем: «завтра-завтра-завтра»». Макбет, V, 5. Надо полагать, мистер Хамфриз написал литературное исследование под таким названием.