Вот и сегодня мама окружила меня неусыпной заботой и повышенным вниманием. Усадила в свое любимое кресло-качалку, укрыла мне ноги пледом, принесла из кухни огромную чашку чая и кусочек домашнего кекса. У нее всегда есть какая-нибудь выпечка – для нее это символ уюта, домашней заботы, тепла. Мама уселась напротив меня, на краешке кровати, и принялась выспрашивать, как дела, как работа, как Кирилл. Голос ее был сладенький-сладенький, улыбка ласковая-преласковая. Если бы я хоть на секунду могла поверить в ее искренность! Но я всегда помню, что в самые тяжелые для меня времена мама была во главе тех, кто старался меня растоптать и уничтожить. Сегодня я задумалась – почему? Последний раз я задавалась этим вопросом, когда мне было пятнадцать. Тогда ответ нашелся сразу и казался мне очевидным – просто мама меня ненавидит, вот и все. Сейчас я решила спросить об этом ее саму, выяснить, как говорят, у первоисточника.

Я отставила чашку с чаем в сторону и спросила – Мама, почему тогда, пятнадцать лет назад, ты не дала мне оставить ребенка? Я спросила это тихим и мягким голосом, совершенно спокойно. Я спросила о том, что действительно было в моей жизни. Но мама повела себя так, как будто бы я возвела на нее какую-то чудовищную напраслину. Она вскочила, убежала на кухню. Через минуту вернулась. Заплакала. Закричала на меня, что я неблагодарная дочь, что я хочу ее смерти, что вот умрет она, и я пожалею о своих вопросах. Я встала с кресла, подошла к ней, села рядом. Обняла ее костлявые плечи. И сказала – Я люблю тебя, мама. Я не хочу твоей смерти. Я благодарна тебе, за то, что ты вырастила меня. Но я не понимаю – почему пятнадцать лет назад ты заставила меня отдать твою внучку в детдом?

Мама плакала. Она не из тех, кто признает себя виновной. Раскаяние – слово, смысл которого ей не знаком. Она не сказала мне ничего нового. Все это я уже слышала – и про трудные времена, и про маленькую зарплату, и про негодяя – бывшего мужа, бегавшего от алиментов, и про позор, и про «тебе учится было надо». Я возразила – мы не голодали. Да, с ребенком нам было бы труднее материально, да, заботиться о младенце тяжело. Но реально. Мы с Сергеем любили друг друга и готовы были пожениться. Вам – тебе и его родителям – пришлось бы несколько лет содержать нас с младенцем, но вы и так нас, своих детей, содержали. Возможно, я не пошла бы после школы в институт, но и что? Есть заочное образование, есть вечернее. Разве стоило ломать нам жизнь, обрекать ребенка на жизнь в детдоме ради того, чтобы избежать временных трудностей? Которые бы прошли, а счастье бы осталось? Мама плакала. На все мои вопросы она ответила так – Я знала, что ты никогда не поймешь, я ведь для тебя старалась…

Я смотрела на ее плачущее сморщенное личико преждевременно состарившейся обезьянки и вдруг вспомнила кое-что еще! Я поняла! Я все поняла! И я спросила ее – Это ты из-за дяди Славы так поступила, да? Ты думала, он вот-вот женится на тебе, а если появится ребенок, внучка – то не женится, да?

По тому, как вздрогнули мамины плечи я поняла, что попала в точку. Все было именно так! Тот год, когда мне было пятнадцать, был счастливым не только для меня. Мама моя была еще молодая, она родила меня в двадцать лет, вот и считайте, сколько ей тогда было. С отцом моим, никуда не годным пьяницей, она развелась так давно, что в моей памяти не сохранилось никаких его примет. Я не узнаю его, если встречу на улице. Так вот, в тот год у нас стал часто-часто бывать в гостях дядя Слава, мамин сослуживец. Он был высок, красив, обаятелен и заставлял мою строгую маму смеяться. Рядом с ним она расцветала, становилась другим человеком.

Поглощенная своей любовью, я не задумывалась об их отношениях. Меня радовало, что мама веселая, не лезет в мою жизнь и легко разрешает мне ночевать у подружек. Конечно, ни у каких подружек я не ночевала, а проводила все ночи с Сергеем. Сначала мы с ним просто гуляли ночи напролет, затем открыли для себя волшебный мир секса. К сожаленью, ни у него, ни у меня не было никакого опыта. Поэтому простая мысль о том, что от секса бывают дети и поэтому надо предохраняться, не приходила нам в голову. Мы, конечно, слышали сотни раз о браках по залету, о случайных детях, но, во-первых, нам казалось, что все это страшилки, придуманные взрослыми, и с одного-двух-трех-десяти-и более раз уж точно ничего не будет, а во-вторых, мы ничего не имели против того, чтобы стать родителями. Ну, поженимся, что тут такого? Мы все равно собирались пожениться, просто не сейчас, а после школы. А так сразу поженимся, и все.

Когда я забеременела, я была взволнована. Я, конечно, была уверена, что мама будет меня ругать, что в школе на меня будут показывать пальцами… Но я была рада, да-да, рада! Я была женщина, у меня был любимый мужчина, у нас должен был появиться ребенок. Все было просто и радостно в моей жизни. В Сергее я не сомневалась. Я знала, что он тоже рад. Я до сих пор думаю, что если бы взрослые отнеслись к нам тогда по-другому, мы с Сергеем были бы хорошей парой и были бы счастливы в браке. В теорию единственной половинки я не верю, это все чушь, моя жизнь ее опровергает. Тогда я любила Сергея, сейчас люблю Кирилла. С любым из них можно быть счастливой, а можно быть несчастной – все зависит от того, чего ты хочешь и как себя ведешь. Да, Сергей предал меня тогда, а Кирилл готов предать сейчас, но такова вообще человеческая природа. Разве я никого не предавала? Я дочь свою в роддоме бросила!

Мамочка – ласково спросила я – а не потому ли дядя Слава тебя бросил, что ты свою внучку в детдом сдала? Что в этот момент он понял, что ты чудовище и вся его любовь испарилась? А?

Я устала – сказала мама. – Не мучай меня, дочь.

Мама спала, а я сидела на ее кухне, и вспоминала.

Как только я призналась маме, что беременна, она заперла меня дома. Запретила встречаться с Сергеем – я сказала ей, что он – отец и мы хотим пожениться. Родителям Сергея она устроила чудовищный скандал. Они ничем не отличались от моей мамы – такие же ограниченные и трусливые люди, для которых самое главное – сохранение своей унылой стабильности. Немедленное убийство нашего с Сережей ребенка казалось им единственным возможным выходом. Я плакала и стояла перед матерью на коленях, просила оставить жизнь моему ребеночку. Мама поджимала губы и требовала у меня «прекратить безобразие» – так она называла мои мольбы. Грозила мне, что если я не перестану «кривляться», то аборт мне сделают без обезболивания. На приеме у гинеколога мама, не стесняясь, называла меня шлюхой. Врач, пожилая пергидрольная грымза, была полностью согласна с мамой – раз нагуляла ребенка в 15 лет, то кто же еще? Конечно, шлюха. Но направление на аборт мне не дала – срок был слишком большим. Дать ей денег моя мать то ли не додумалась, то ли не захотела из жадности. Я получила отсрочку, а мой ребенок остался жив.

Мать заявила мне, что ребенка нужно будет оставить в роддоме. Я не понимала – как это? Он же маленький, ему нужна мама, он же пропадет без мамы? На эти вопросы я получала ответ, что раньше надо было думать. А теперь все будет, как она сказала. Я взбунтовалась. Заявила, что не буду есть, ходить в школу. Что уйду из дома. Мать только посмеялась надо мной. Она знала, что я малодушна и труслива и что у меня не хватит сил осуществить свои угрозы. Последняя надежда моя была на Сергея. Его родители тоже запретили ему со мной общаться, что не преминула сказать мне мать. Но мы учились в одной школе, хоть и в разных классах, и встретиться было не проблемой.

Я подстерегла его на лестнице в столовую. Вокруг бегала шустрая мелюзга из младших классов, орали подростки лет тринадцати, все шумело, громыхало, двигалось, а мне нужно было провести самый важный разговор в своей жизни. Мы с Сергеем перестали встречаться, напуганные ненавистью, вылитой на нас родителями. Но он был моей последней надеждой. Я предложила ему убежать – есть ведь какие-то приюты для бездомных подростков, я читала в газете. Потом мы могли бы пожениться, работать, ребенок жил бы с нами.