В какой-то момент я не выдержал и бросил Сашку одну на растерзание этим мегерам. Нестерпимо хотелось курить, и я ушел. Выкурил три сигареты подряд. На улице меня чуть-чуть отпустило. Пели птицы, солнце жарило вовсю, пахло чебуреками из ближайшей шашлычной. Я вдохнул полной грудью то, что в Москве заменяет воздух, и решил, что пора браться за дело мне. Иначе мы не уедем из этого дурдома до вечера.

Я не хочу никого критиковать, но Сашка сразу сделала ошибку, решив начать поиски дочери с переговоров с руководством роддома. С руководством нужно разговаривать, если ты весь в белом, желательно при этом ты тоже какое-нибудь руководство. А если ты весь в дерьме, если ты какая-нибудь дрянь, например, мать, бросившая ребенка – ищи такое же жалкое, презираемое всеми существо. Не рассчитывай, что тебе будут помогать нормальные люди. Алкаши и прочая деклассированная отрыжка человечества – вот те, на кого ты можешь попробовать опереться.

Я нашел бабу Нюру на заднем дворе роддома. Она подметала двор возле помойных баков. По ее лицу я сразу понял, какие напитки она предпочитает. За денежный эквивалент стоимости одной бутылки водки эта святая женщина поведала мне, что брошенных младенчиков и сейчас, и пятнадцать лет назад отвозили в ближайший дом малютки – вон он, видишь, через дорогу? – и баба Нюра победно помахала в воздухе своими грязными клешнями. И точно, на противоположной стороне дороги за высоким забором пряталось двухэтажное здание, похожее на детсад.

На поиск информатора, разработку операции и получение информации я потратил от силы двадцать минут. Сашка все это время спокойно рыдала в архиве, надеясь разжалобить крокодилицу, этим архивом заведовавшую. Операция эта была заведомо обречена на провал – крокодилица ненавидела таких, как Сашка, ненавистью столь лютой, что закрадывалось подозрение, что ее саму когда-то бросили в роддоме. Я сгреб Сашку в охапку, сказал крокодилице все, что я думаю о ней лично и о крокодилах в общем, и мы покинули этот чертов роддом, чтобы никогда туда не возвращаться.

Я сидела в машине, шмыгала носом и думала о том, что всегда знала, что Кир умнее меня, что он лучше разбирается в людях, что он способен достичь успеха там, где у меня не получается ничего. В животе у меня урчало от голода, глаза опухли от слез, голова болела так, что казалось, вот-вот боль проломит виски – но я была почти счастлива – Кирилл только что сделал чудо – за пять минут выяснил то, что мне казалось узнать просто невозможно.

Мне удалось уговорить Сашку продолжить поиски завтра. Во-первых, мы должны были поесть и отдохнуть, во-вторых, она должна оформить отгулы официально, как полагается – не хватало еще на работе испортить репутацию. Конечно, уволить беременную невозможно, но зачем портить отношения с людьми? Да и мне есть чем заняться – если ты бизнесмен, тебя, конечно, никто не уволит за прогулы, вот только бизнес твой, оставшись беспризорным, через какое-то время умрет. У меня маленькая фирма, мы довольно всеядны: немножко торгуем кровлей, немножко строим коттеджи, немножко скупаем землю. Миллиона долларов у меня нет, но на достойную жизнь хватает. Живем в своей четырехкомнатной квартире, которую купили без ипотечной каторги, ездим на приличных машинах, отдыхаем два раза в год в пяти звездах. Счет опять же в банке немаленький. Чтобы так и дальше продолжалось, я должен стоять у руля, а не гулять незнамо где. Лето у нас – самая горячая пора, то, что мы зарабатываем летом, не идет ни в какое сравнение с заработками в другие сезоны. Я прямо-таки кожей чувствовал, что мне пора появиться в офисе, порешать вопросы, кого-то похвалить, кому-то устроить нагоняй, указать сотрудникам путь, по которому они должны брести в мое отсутствие – и у меня появится передышка еще в несколько дней, чтобы возиться с Сашкой.

Мы вернулись домой, я заставил Сашку принять душ и лечь в постель. Черт ее знает, какие таблетки ей сейчас можно, а какие нельзя. Лучше никакие не пить. Я принес ей бокал белого вина и бутерброд с красной рыбой. Вино она выпила, а бутерброд положила на тумбочку. Я заметил, что она не просто зареванная, а очень бледная. Под глазами у нее чернота, как будто синяки. Мне снова стало страшно, что она угробит нашего ребенка. Я спросил ее, что она хочет съесть, она попросила пожарить ей куриную грудку. Я отбыл на кухню, минут сорок возился там – сначала искал, где прячется курица – Сашка сказала, что курица в холодильнике, но там было столько всего, ужас! Потом искал у курицы грудь, потом эту грудь отделял и жарил, потом выложил на тарелку, украсил помидорками черри, долькой лимона, туда же положил огурчик свежий и огурчик малосольный, туда же кусок хлеба с семечками – Сашка ест только такой. Потом я надел на лицо улыбку и понес все это Сашке – смотрю, а она спит. Свернулась калачиком поверх одеяла и дрыхнет. Я поставил тарелку на тумбочку, туда же положил подсохший бутерброд и тихо вышел. Вернулся на кухню, сварил себе килограмм пельменей, найденных в морозилке – Сашка сердилась, что я их купил, но я очень люблю дешевые магазинные пельмени. Съел их. В животе стало мерзко, как будто туда кирпичей в тесте накидали. Я выпил две бутылки пива по 0,33 и подумал – почему мне кажется, что моя жизнь катится ко всем чертям?

Я не думала, что мне будет так тяжело. Эти люди облили меня таким презрением. Я его заслужила, конечно. Но неужели ни у кого из них нет ни капельки доброты? Добр со мною только Кир. Только в нем я нахожу те черты, которые так долго искала – доброту, способность понять. Способность просто, без лишних слов, принести бутерброд. Моя мама никогда этого не умела. Ее забота всегда была приправлена руганью. Ее хлеб для меня всегда был горек.

Когда —то я прочитала – мы всегда любим ровню себе. Мы можем полюбить только того, у кого проблем не больше, чем у нас. Иначе говоря, принц может полюбить Золушку, т. е. девушку с низким социальным статусом, только в том случае, если у него есть такие же большие проблемы в других сферах жизни – ну, например, он импотент, или наркоман, или с ним еще что-то сильно не в порядке. А если принц в порядке, то он влюбится не в Золушку, а в принцессу. Так вот, я для Кира еще недавно была принцессой. А теперь я стала Золушкой. Вопрос, что будет дальше: либо Кир полюбит другую, настоящую принцессу, либо он обзаведется какой-то проблемой, которая нас уровняет?

И вот еще вопрос на засыпку – что бы предпочла я: чтобы у моего любимого все было хорошо, и при этом он меня разлюбил, или чтобы у него возникли проблемы, такие же мучительные, как та, с которой столкнулась я? Вот о чем приходится думать мне, бедной беременной, вместо того, чтобы просто радоваться прибавленным – пока еще – граммам!

В доме ребенка с нами были еще «приветливей», чем в роддоме. Хорошо, что к Сашке вернулось какое-то количество здравого смысла и она позволила вести переговоры с противником мне, не вмешивая в это дело сопли и прочие эмоции. Глупо пытаться вызвать жалость у тех, кто таких, как она, готов лично расстреливать. Короче, Сашка с комфортом ревела в кондиционированном салоне моей машины, разглядывая издалека гуляющих под присмотром воспитательниц малюток, а я искал слабое звено в обороне противника. Мне опять помог случай – водитель дома ребенка как раз привез какой-то груз, когда я бродил вокруг. Я угостил его сигаретой, наврал, что моя сука-жена сначала развелась со мной, потом лишила меня родительских прав, а потом умерла, и вот моя дочь в детдоме. Я не знаю, возможно ли такое по закону, водитель тоже не знал, но я был хорошо одет и вертел в руках бумажник, поэтому он кивал мне вполне сочувственно. Я попросил мужика о помощи – он должен был познакомить меня с кем-то из персонала, кто мог навести справки о том, куда была отправлена моя дочь из этого дома ребенка – я, типа, точно знал, что она была тут. Водила подумал, затем взял пятьсот рублей, потребовал еще столько же по окончанию операции, сказал – Обожди тут – и исчез в недрах дома.