Меня разбудили пораньше,

Хотели успеть накормить,

Но я оказался уставшим

Еще до начала пути,

Поэтому творог не пища;

И мир точно мраморный сон:

Когда все вокруг что-то ищут,

Реальности нет за окном.

Родители бегали долго,

Забыв для чего и зачем.

А я, ожидая их робко,

Один в коридоре сидел.

Они безнадёжно держались,

Хотя понимал, что-то есть:

Отец, как змеёю ужален,

Не мог говорить или есть.

А мама, возможно, не спала,

Ведь ночью звонил телефон.

Тогда же, развеяв ударом,

Ушел в никуда ее сон.

И вот она слабой рукою

Не может рубашку надеть.

От слабости тело все ноет,

От горя нежданных потерь.

Негоже так выглядеть плохо

Возлюбленной русской жене:

От слез очи ясные сохнут.

Себя не даёт пожалеть.

Мы вышли довольно нескоро,

И путь не составил труда,

Но не было раньше такого,

Секунды чтоб шли в никуда.

Был путь нескончаемо длинным,

Размеренно шел каждый шаг.

И вместо минуты невинной,

Мы час добирались, спеша.

Меня посадили к Мальвине

С неведомой целью для нас.

Мужчины скорей удалились,

На белой машине умчав.

А мамы затихли на кухне —

Подругу хотят поддержать,

Но сердце разбитое глухо,

Как после удара ножа.

Я слышал порою мычанье,

Тогда не узнав в этом плачь.

С Мальвиной мы просто молчали,

Хоть фразу боясь рассказать.

Так робко слова прозвучали,

Разрезав в момент тишину:

Мальвина шепнула случайно,

С трудом не расплакавшись тут:

«Так жалко, что папы не будет.

И он не придет никогда».

Их счастье голубкой загульной

Направилось вдаль на юга.

Напишут «потеря кормильца»

На тысяче разных бумаг,

Которые будут храниться

В запаянных ложью столах.

И выпишут пенсию детям,

Лишь четверть на руки вручив:

Достаток порой очень вреден

Сиротам – погубит он их.

Чиновник боится за деток,

Поэтому очень суров,

И в шубу из норки одет он,

И любит далекий курорт.

Я видел, как мама с подругой

Направились с скатертью в зал.

Им даже шагать было трудно

И прямо направить глаза.

Нас тетя гулять отпустила,

Снежане чтоб дать отдохнуть.

Мы молча отправились мимо,

Надеясь придумать игру.

На улице солнце сияло,

Но грело других, а не нас.

Возможно, светило устало

От грустных обиженных глаз.

Во двор прикатила машина

С наклейкой большой «ритуал».

В окне разглядел я мужчину,

Которого вовсе не знал.

Увидел, что папа с другими

Тягает неведомый груз.

За ними мы не поспешили,

Оставшись сидеть также тут.

Я помню размыто мгновенье

Прихода к Светлане домой,

И путаю я, к удивленью,

Две разных картины порой.

Входя в коридор невеселый,

Мне нужно увидеть венок,

Услышать печальное слово

О том, кто «отныне высок».

Однако не слышится речи,

А детский младенческий крик —

Малышка неясно щебечет,

Пуская из уст пузыри.

Аркадий сидит очень близко,

Ведь дочке всего один день.

Мальвина с затаенным риском

Сестренку желает смотреть.

Все мило с рожденьем ребенка:

Кормление, крики и сон.

И в комнате криками звонко

Напевы сестры разнесло.

Ослаблена родами мама —

Аркадий на кухне творит,

А мы в виде лишь панорамы

Вокруг нарезаем круги.

Но это не боле, чем призрак —

Прошло с этих пор много дней,

А крики сменились на визги

Уставших от слез матерей.

Все люди раскинулись в зале

Вокруг раскидного стола;

Меня же туда не позвали,

Но видел достаточно сам:

В коробке неправильной формы

В костюме парадном прилег,

Смиренно, печально и гордо

Отправившись в вечный полет.

Эмоции разуму чужды,

И мимики более нет.

Дышать ему даже не нужно,

А кожу схватил синий цвет.

Синюшные губы поблекли,

Пытаясь прощанье сказать,

Надеясь, что дети окрепнут,

И вновь улыбнется их мать.

Оковы желают иначе:

Молчанье – единственный грех.

И справиться с этой задачей

Не в силах любой человек.

Все взрослые заняты были;

К Мальвине направился я.

Детишки о чем-то гласили,

Диктуя слова нехотя.

Бессмысленно дети сидели.

Явился еще юный гость.

И, в глупость несносну поверив,

Такой задала нам вопрос:

– А кто целовал его в губы?

Ну, кроме, конечно, меня?

– Я с ним целоваться не буду! —

Ответил какой-то сопляк.

Увидел, как слезы сестренки

Скатились по мягкой щеке.

Злодейка словами ребенка

Продолжила гнусную речь:

– Не видела губ таких синих

Холодных и твердых, как лед.

Слова меня так разозлили,

Что дурой назвал я ее.

Она растерялась немного,

Ни звука теперь не издав.

Затем покосилась сурово,

Обиженно вон уползла.

Сестре моей стало приятно;

От горя ушел прошлый след,

Но что-то сидело осадком,

Не дав улыбнуться в ответ.

Родители делись куда-то,

Незримо покинули дом.

Случился отъезд так внезапно,

Что я не успел одного.

И больше не видел я папу,

Мой крестный уже среди звезд.

Как все мужики, я не плакал.

Возможно, не принял всерьез.

Сейчас уже поздно, наверно;

Все грузы пропали в годах.

Забвенье волною победной

По нашим прошло головам.