— Кто неделю тому назад кричал «жидовская морда?» — вопрошал Курдюмов, давая поджопник Бугаеву.

— Сраный интеллигент, — отвечал Бугаев и, изловчившись, посылал Курдюмова в нокаут. — Вы не кричите, вы думаете! Но то, что вы думаете, я никогда в жизни не смог бы произнести!

Силы претендентов были равны, и борьба за роль Тевье могла бы затянуться надолго, если бы однажды в театре не появился сияющий Бугаев с какой-то бумажкой в руке.

Он ей размахивал как знаменем перед решающей атакой.

— Вот оно, откуда твое сраное благородство, — орал Бугаев, — от бабушки!

Курдюмов побледнел. Бугаев продолжал размахивать бумажкой.

— Вот она — твоя Лея-Рейзл из аристократического рода! Не могли бы вы нам напомнить, ваше высочество, кем она была — принцессой, княжной? — Бугаев саркастически рассмеялся. — Княжна Лея-Рейзл Бухбиндер!..

Курдюмов плакал, как ребенок, Кнут пожалел его и тут же предложил другую роль.

— Будете играть мужа Хавы, — сказал он, — писаря Федьку Галагана.

— Странное какое-то имя для еврея, — удивился Курдюмов. — Да и фамилия тоже.

— Он — русский, — пояснил Адольф. — Одна из дочерей Тевье вышла замуж за русского.

Но Курдюмова вдруг заклинило. Поговаривали, что в детстве он перенес психическую травму.

— Хочу играть еврея! — потребовал он. — Или дадите мне еврея — или ухожу из театра!

Возможно, он надеялся, что за еврея в его карман потечет больше валюты, чем за русского.

— Не артачьтесь, — попросил Кнут. — Федька — вылитый вы, верзила с копной волос на голове. К тому же он очень похож на Горького.

Сходство с великим пролетарским писателем несколько успокоило Курдюмова.

— Ладно, — согласился он, — так и быть, сыграю вашего Федьку-Горького.

И тут же стал окать и прихрамывать.

— А хромать-то зачем? — удивился Кнут.

— Возможно, вы не знаете, — объяснил вновьиспеченный Федька, — но Горький после попытки самоубийства начал хромать на левую ногу.

Адольф действительно ничего об этом не знал, но хромать разрешил.

— Хотя Галаган не хромал, — добавил он.

После распределения ролей принялись за поиски лошади. Кнут хотел, чтобы она обязательно появлялась на сцене.

— Если уж у меня на сцене была доменная печь, — сказал он, — почему бы не вывести на нее настоящую лошадь? Из нее хотя бы пламя не вырвется!

Найти лошадь оказалось гораздо труднее, чем подобрать кандидата на роль Тевье, хотя от кобылы не требовалось, чтобы она была русской и коммунисткой. Кнуту предлагали породистых, откормленных рысаков, за аренду которых просили двух-трехгодовой бюджет театра. Наконец он догадался съездить в какой-то отстающий колхоз ленинградской области, где крестьянин продал ему за гроши старую клячу.

— Полгода проживет, это точно, — пообещал крестьянин.

— Вы уверены? — неуверенно спросил Адольф, рассматривая кобылу.

— Как пить дать! — заверил колхозник. — Я проживу еще год. Минимум!

— Какая связь? — деловито поинтересовался Кнут.

— Кобыла должна подохнуть после меня, — объяснил старик.

Этот странный довод почему-то убедил Кнута, и он привез лошадь в театр. Кобыла оказалась неплохой актрисой — Бугаев-Тевье ее спокойно, слегка подталкивая, выводил на сцену и столь же легко уводил. На третьей репетиции она подохла. Прямо на сцене. Ее впервые запрягли в телегу, она ее выволокла — и испустила дух.

Кнут погоревал и принялся искать новую лошадь. Вскоре он ее нашел — более молодую, здоровую и за ту же цену.

Но тут вмешалось министерство и категорически запретило лошади играть роль лошади. И в этом была виновата она сама — ее почему-то звали Сарра. Кнут клялся, что лошадь переименуют, что ничего еврейского в ней не будет — министерство категорически стояло на своем.

— Хватит, что мы вас выпускаем за границу, — сказали ему. — И потом — у вас достаточно актрис, которым мы платим зарплату. Нечего бросать деньги на ветер! Возьмите двух актрис — вот вам и лошадь!

А замминистра Петр даже добавил, что в виде исключения разрешает половине лошади быть еврейкой. Но только задней половине.

В труппе была всего одна еврейка — здоровая, мускулистая, где-то под два метра. Раньше она была баскетболисткой, забрасывала мячи в сетку не подпрыгивая, но после тяжелой травмы переквалифицировалась в актрисы. Обычно она играла ядреных русских баб, тех самых, которые коня на скаку остановят.

И вот теперь она сама становилась лошадью, вернее, ее половиной.

Русских актрис ее роста в труппе не было — травмированные баскетболистки разбрелись по разным театрам — и лошадь получалась разновеликой: задняя ее половина была гораздо выше передней.

Кнут предложил поменять половинки местами — так лошадь лучше монтируется, сказал он — но в министерстве заартачились.

— Русский народ — первый среди равных, — напомнили ему, — и потом — задняя часть немного картавит.

— Но лошадь не будет говорить, — возразил Адольф, — она будет ржать!

— Кому надо — услышат! — отрезал Петр. — К тому же немного абсурда не помешает.

Вскоре в театре появился муж передних ног — надменный, в форме капитана первого ранга, с кортиком на боку.

— Моя жена не будет играть ноги! — твердо заявил он и зачем-то погладил кортик.

— Так передние же, — вяло возразил Кнут.

— Жена командира подводной лодки, — резко произнес капитан, — никогда не станет ногами лошади!

Режиссер знал, что командир живет в коммуналке и мечтает купить квартиру. Но денег хватало максимум на двухкомнатную, и то где-то на окраине.

— Вы все еще хотите купить квартиру? — поинтересовался он.

— Да! — отчеканил командир. — Но я капитан первого ранга! Я не могу позволить себе квартиру на окраине. Мне это не к лицу!

Кнут взглянул на лицо подводника.

«— С таким надо бы жить в Мухосранске», — подумал он.

— Мне кажется, — осторожно начал Кнут, — что передние ноги помогут командиру подводного корабля купить квартиру на Невском.

Невский проспект был голубой мечтой капитана. Как-то он побывал там у контр-адмирала в его четырехкомнатной квартире, с окнами, выходящими на проспект — и вдруг почувствовал, что если у него не будет такой же — можно смело считать, что жизнь не удалась. Если говорить по большому счету. А капитанских денег хватало только на какое-нибудь Купчино.

— Четырехкомнатную хотите? — поинтересовался Кнут.

Иногда, в особо ответственные моменты, ему удавалось читать мысли собеседника.

— Хочу, — выдохнул командир. — С балконом. С окнами на проспект.

— Будет! — твердо пообещал режиссер. — Через полгода можете покупать. Только не берите последний этаж — чтобы не протекало.

Капитан засуетился, чуть было не подарил Адольфу кортик, но вовремя спохватился и пригласил его в кафе «Лягушатник», съесть по порции мороженого.

— Я всегда его ем в ответственные моменты, — объяснил он. — Последний раз съел целый килограмм, перед плаванием к берегам Америки.

Подводник поглощал мороженое быстро и жадно, и Кнуту показалось, что он съел килограмма полтора — очевидно, квартира для него была важнее разведывательного плавания к чужим берегам.

Наконец капитан кончил заглатывать, рыгнул пару раз и доверительно произнес:

— Пусть это останется между нами — но моя жена не актриса. Не дал Бог! После просмотра спектаклей с ее участием я сразу же отправляюсь на несколько месяцев в дальнее плавание — не могу ее видеть! Передние ноги лошади — это максимум, на что она способна, это ее вершина!.. Но у меня к вам маленькая просьба — пусть она сыграет эти проклятые ноги под псевдонимом! Чтобы никто не догадался. Ну, там что-нибудь типа Михельсон, или Шмулевич. Я согласен даже на это, — тяжело вздохнул капитан.

— Не пойдет! — отрезал Кнут. — Никаких еврейских псевдонимов! Если уж вам так необходимо — выбирайте русский.

Командир задумался, зашевелил усами и вдруг разгоготался.

— Нашел, — закричал он, — Пупсикова! Была такая стерва! Три месяца ее обхаживал, а она… Пусть жена будет Пупсиковой!