– Скорее? – саркастически оборвала она. – Вы не думаете, что я обеспечиваю их вам сейчас, нет?

– Успокойся, – фыркнул он. – Твое негодование неуместно. Я не могу отпустить тебя, чтобы ты сообщалась с этим дьяволом, и я вовсе не уверен, что у вас нет секретного посланника, который передает сообщения. Мне теперь надо будет спросить людей, чтобы узнать, кто входил и выходил отсюда. Будь благодарна, что я не засадил тебя в темницу.

– Благодарной за этот гроб, где я не слышала ни слова ни от одной живой души в течение месяца? Да, я благодарна, – язвительно проговорила она.

Последовало молчание. Она не оборачивалась посмотреть, произвели ли на него впечатление эти слова. В своем гневе он приговорил ее, не проверив своих подозрений, даже не спросив ее, виновата ли она. Эта проклятая боль, о которой Ровена думала, что она утихла, стала опять острой, дрожала у нее внутри, комом сжималась в ее горле.

Наконец она услышала, что он вздохнул.

– Ты вернешься к своим обязанностям, которые у тебя были вначале. Но тебя будут сторожить. И тебе никогда не будут доверять.

– Когда это, интересно, мне доверяли? – спросила она горько.

– Когда ты была со мной в постели, я доверял и не думал, что ты предашь меня.

– И я не предавала. Это была предосторожность – то, что я делала.

– И когда ты изображала, что хочешь меня?

Ровена хотела бы ему ответить: «Да это тоже», но она не собиралась врать, чтобы причинить ему боль.

– Нет, я имею в виду свое молчание. Но вы можете не беспокоиться, что мое непристойное поведение в прошлом грозит вам опять. Что бы я ни чувствовала тогда, этого уже нет.

– Черт возьми, Ровена, ты не заставишь меня сожалеть о моих действиях. Это ты…

– Избавьте меня от дополнительных обвинений. Я не желаю больше ничего от вас слышать, кроме… скажите, что вы сделали с моей матерью?

Уоррик молчал так долго, что она думала, он не ответит ей. Он был достаточно жесток, чтобы оставить ее в неведении, но нет – не так жесток.

– Я поручил ее заботам моего друга, Шелдона де Вера. Она помогла мне при взятии Эмбрея. Поэтому я отплатил ей благодарностью. Она помогла мне также открыть оставшиеся твои владения, что ты должна была сделать. Людей д'Эмбрея выгнали оттуда почти без кровопролития. Он больше не имеет контроля над тем, что твое.

Она не поблагодарила его за это. У него теперь контроль над всем, что ее, также, как и над ней, и непохоже, что он собирается от этого отказываться.

Спокойно, не оборачиваясь к нему, с равнодушием к тому, что с ней будет, она сказала:

– В тот день, когда вы вошли в Киркбург, я собиралась дать вам вассальную клятву – несмотря на вашу ужасную репутацию – если окажется, что вы лучше Гилберта… но вы не оказались лучше. Вы послали меня прямо в темницу. Неудивительно, что я никогда не решалась вам признаться, кто я.

Он ушел раньше, чем слезы брызнули из ее глаз.

Возвращение Ровены к ее прежним обязанностям не подняло унылого настроения, которое царило в Фулкхесте. Мэри Блуэ счастлива не была. Мелисант часто плакала. Милдред непрерывно ворчала.

Эмма смотрела на отца таким взглядом, что ему бы следовало наказать ее, но он этого не делал.

Ровена отказывалась разговаривать с кем бы то ни было, включая Милдред, на которую она была сердита за то, что она предложила ей тот план, который так жестоко ударил по ней самой. Уоррика это не задело, задело ее. Поэтому она теперь слушала Милдред, закрыв глаза и уши, и едва ей отвечала, если отвечала вообще.

Недели тянулись, похожие на ее первые дни у Уоррика, за некоторыми существенными исключениями. Она не прислуживала Уоррику ни в ванне, ни в постели. И он не улыбался ей больше той жестокой улыбкой, которую она ненавидела.

Он вообще едва ли глядел на нее, а когда все же глядел, то без всякого выражения. Она была тем, чем он и хотел ее вначале сделать, служанкой, которую не замечал. Она перестала надевать свою одежду, хотя он ей этого и не запрещал.

Она все еще иногда инструктировала Эмму, когда находилось время. Ей нравилось это, и она старалась скрывать свои чувства от девушки. Ее чувства колебались между подавленностью и горечью. Потом осталась только горечь.

Но пришел день, когда Эмма уехала. Она отправилась в дом Шелдона к молодому Ричарду. Ровене не позволили ее сопровождать. Она сшила свадебное платье для Эммы, но была лишена возможности ее в нем увидеть.

Затем наступил день, когда Ровена перестала сдерживать свои негодование и обиду.

Уоррик заметил перемену незамедлительно. Дважды за этот день еда падала к нему на колени, а не в тарелку. Его одежда больше не была вычищена и выглажена. К концу недели в комнате лежал слой пыли. Простыни на кровати постелены кое-как. Его вино становилось все более кислым, эль все более теплым, пища все более пересоленной.

Он не говорил ей ничего. Он не доверял сам себе, боясь, что, заговорив с ней, немедленно потащит ее в кровать. Он хотел ее настолько, что все силы у него уходили на то, чтобы не дотронуться до нее.

Но он не должен. Она обманула его. Она была в сговоре с его врагом против него. Ее смех, ее веселье, ее желание – обман. И все же он не мог ненавидеть ее.

Он мог никогда не простить ее, никогда не дотрагиваться до нее, никогда не показывать ей, как она заставила его страдать, но он не мог ненавидеть ее – или перестать желать ее.

Он не понимал, почему остается здесь и мучает сам себя. Он должен был бы сам охотиться за д'Эмбреем, а не посылать других. Или посетить Шелдона и его новую жену.

Но он остался, поэтому был дома, когда три дня спустя появился Шелдон со своей новой женой.

Уоррик встретил их на ступеньках крепости. Шелдон просто улыбнулся ему и прошел в зал, оставив Уоррика наедине с леди Анной. Ее дрожащие губы предупредили его о том, что сейчас последует. Это произошло без преамбул.

– Я здесь, чтобы повидаться с дочерью, и не отказывайте мне, сударь. Ваша собственная дочь призналась мне, какому жестокому обращению вы подвергаете Ровену. Я не знаю, смогу ли я простить Шелдону, что он мне ничего не сказал. Если бы я знала об этом, я устроила бы вам ловушку, вместо того чтобы помогать вам захватить замок Эмбрей. Что какой-либо человек может быть столь…

– Довольно, леди! Вы ничего не знаете о том, что было между Ровеной и мной. Вы ничего не знаете о том, что ваша дочь причинила мне. Она моя пленница, и ею и останется. Вы можете видеть ее, но не можете забрать ее отсюда.

Анна открыла было рот, но потом передумала. Она взглянула на него еще раз, потом коротко кивнула и пошла мимо него, но, не пройдя и двух шагов, обернулась.

– Я не боюсь вас, лорд Уоррик. Мой муж убеждал меня, что у вас есть причины так поступать. Я сомневалась в этом, но он сказал мне также: вы считаете, что Ровена добровольно помогала Гилберту.

– Я не думаю, я знаю это, – холодно ответил Уоррик.

– Значит, вас обманули, – настаивала леди Беллейм и добавила более спокойным тоном: – Моя дочь любит меня. Неужели вы думаете, что она могла сопротивляться Гилберту, увидев, как он избивает меня, чтобы добиться ее согласия?

Уоррик замер.

– Согласия на что?

– Гилберт заключил контракт с Годвином Лионсом на нее. Она отказалась. Я тоже с презрением отвергла этот брак. Он старый развратник со скандальной биографией и ни в чем не равен ей. Однако Лионс обещал Гилберту армию, которая была ему нужна для войны с вами. Поэтому он привез Ровену в Эмбрей и заставил ее согласиться на брак, избивая меня.

– Почему вас? Почему тогда не ее?

– Потому что, я думаю, в своем извращенном роде, он беспокоился о ней. Он не мог испортить ее красоту, поскольку свадьба должна была произойти тут же, как они приедут в Киркбург. Но ему ничто не мешало избивать меня, и он вынудил ее дать согласие на брак с Лионсом. Я была уверена, что она откажется от выполнения обещания, как только они уедут. Но он хвастался мне, когда вернулся, что Ровена полностью подчиняется ему и выполняет все его требования, потому что он пригрозил ей, что убьет меня, если она не будет его слушаться. Я не уверена, что он решился бы. Он не настолько невозможно жесток, как его отец. Но она поверила ему. И она должна была ненавидеть его за… Что слу-слу-чи-лось? – вздохнула леди Анна увидев, что Уоррик мертвенно побледнел.