Первое, что он увидел, были тучи, бегущие над головой. Потом бросились в глаза ярко-зеленые вершины лиственниц, и, наконец, взору открылся окружающий пейзаж — тесный и мрачноватый. Но Санька не успел ничего разглядеть, его внимание приковала покосившаяся и вросшая в землю избушка, крыша которой густо схватилась мхом. Зимовье как зимовье, он немало встречал таких на бесконечных охотничьих тропах. Но здесь…

Это был замкнутый самостоятельный мирок, со всех сторон отгороженный от белого света отвесно уходящими вверх скалами. Оазис среди скал. Нет, не ущелье, не трещина, скорее чаша, даже стакан, и на дне — два десятка стройных, как по линейке, лиственниц, зеленая лужайка, заросли кустарника с теневой стороны, родничок в камнях и сама избушка. Больше ничего. А вокруг мрачно-серые, точно топором обрубленные скалы. Площадка, на которой стоял Санька, находилась сравнительно высоко над долиной, лиственницы вздымались выше, но еще выше громоздилась скала, тяжело нависшая над всем этим крохотным мирком. Едва он успел осмотреться, сзади раздался голос Валюхи:

— Саня, помогай!

И вот они остановились перед спуском в долину, Валюха удивленно вскинула ресницы, быстро, как белочка, огляделась по сторонам, покачала головой. А Цырен разом схватил обстановку своими узкими, зоркими, всевидящими глазами и тут же нашел меткое слово: «провал». Действительно, как еще угораздило крохотный пятачок земли, едва ли двести метров на триста, так опуститься по сравнению с окружающими горами?

— Провал. Там была пустота, огромная пещера — продолжение нашей. Выходит, и сокровища того… провалились.

— Не выдумывай, — остановил его Рудик. — Если это и провал, ему никак не семьсот лет, а, по крайней мере, миллион.

— Пусть миллион. Но все равно это провал, — угрюмо настаивал на своем Цырен. — Избушке тоже не семь сотен лет, самое большее — сто. Значит, будем считать, с сокровищами уважаемого Чингисхана мы потерпели провал. — Он помолчал и закончил как можно бодрее: — Но экспедиция продолжается. Узнаем хоть, что за избушка. Авось да и найдем что-нибудь интересное.

— Едва ли, — скептически заметил Рудик. — Это я от неожиданности обалдел, а таких зимовьюшек в тайге ой-ей-ей сколько.

— Если зимовье строил охотник, — рассмеялась Валюха, — богатый был человек. На вертолете на охоту летал; Иначе сюда не забраться.

— Ладно, вниз! — скомандовал Цырен. — Исследователь глазам не верит.

…Вход зарос высокой травой. Когда ее примяли, оказалось, что дверь, осевшая и подгнившая, приперта колом. Обошли избушку вокруг — она скособочилась, обомшела, между бревнами зияли щели. Крыша, крытая прочной лиственничной дранкой, тоже, кое-где прохудилась. В чурбаке неподалеку торчал ржавый топор с остатками гнилого топорища. Крошечное оконце затянуло пылью. Ничем, буквально ничем не выдавало зимовье своих секретов.

Наконец Цырен отпнул кол. Дверь жалобно скрипнула, приоткрылась. Цырен втиснулся в нее до половины — и сразу подался назад. Глаза его заблестели.

— Братцы, пулемет!

Общими усилиями дверь распахнули во всю ширь, Санька протер оконце пучком травы. На грубом, топором рубленном столе стоял пулемет — тот самый, который они столько раз видели в фильмах про гражданскую войну. Только за много лет облетела с него защитная краска, и от ржавчины стал он рыжим.

— «Максим»! — узнал Рудик.

— Ветеран, — сказал Санька, погладив шершавый кожух.

Под колесом пулемета Валюха обнаружила записку — полуистлевший клочок желтой бумаги с почти выцветшими буквами. Человек, писавший ее, то ли вообще не привык держать карандаш, то ли старался из последних сил: буквы были крупные, перекошенные, наполовину письменные, наполовину печатные. С трудом удалось разобрать:

«Товарищи!

Открылас рана, чуфствую плох, боюс не дождаца. Оружие наготове, до конца остаюс на посту. Если не дождус, прошу щитать меня большевиком. Да здравствуит Республика Советов!

Михаил 14 марта 19… г».

Звонкий голос Валюхи, читавшей записку, смолк — и невольно все четверо склонили головы перед памятью безвестного красного партизана Михаила, до конца оставшегося на посту, перед памятью всех тех, кто отдал жизнь молодой Республике Советов.

— Я все понял, — тихо сказал Цырен, не поднимая головы. — Это знаменитая партизанская база. Каратели целый год не могли ее найти. А потом партизаны ушли в рейд, многие погибли, если не все… вот и затерялись следы. Дед рассказывал… — И добавил после паузы, — Константин Булунович.

Долгое молчание прервал Санька.

— Возвращаться в пещеру нет смысла. Надо обследовать зимовье. Не одним же пулеметом были богаты партизаны.

— Верно, — согласился Рудик, — давайте располагаться, готовить ужин.

— Крыша-то протекает. Надрать бы корья, да прикрыть на ночь.

— Правильно, Санька, займись крышей, — вступил в свои командирские права Цырен. — Рудик — в распоряжение Валюхи. Уборка и ужин. А я дровишек натаскаю, печь затоплю.

Через час, когда в долине стемнело, над крышей зимовья вился дымок. Внутри жарко топилась сложенная из камней печь, сквозь щели виднелся огонь, жадно пожирающий хворост. Булькал котелок, постукивал крышкой чайник. На подметенных нарах ворохом громоздился пахучий пихтовый лапник — привычная постель таежника. Валюха зачерпнула из котелка, подула на ложку, попробовала, причмокнула — и пригласила:

— Ну, прошу к столу. Только добавки не просите, котелок маленький. Налегайте на сухари.

Под утро опять хлынул ливень, наспех залатанная крыша протекла, на нары как из лейки бежала вода. Уже в половине седьмого все были на ногах.

— Вот что, братцы, — растапливая печь, заявил Санька. — Это зимовье, да и вся Долина Партизан — прекрасный экспонат для нашего музея. Только перенести нельзя. Так что предлагаю открыть здесь филиал.

— А экскурсанты будут на парашютах прыгать?

— Ну, во первых, над сделать фотографии. А во вторых… кто захочет, доберется. Не так уж сложно.

— Вот я и предлагаю, — продолжал Санька, — оставим все как было. А чтобы музейное имущество не испортилось, подремонтируем зимовье. Дверь наладим, крышу кое-где перекроем.

— Так уж перекрывал вчера.

— Какое там, я наспех перекрыл, шалашным методом. А теперь сделаем по уму, дранки надерем.

Ключ бил в двадцати шагах от избушки, узеньким ручейком пересекал лужайку и терялся в камнях. «Из земли вышел, в землю же ушел, — подумал Санька. — Да и то, куда ему больше деться, выхода-то из долины нет.»

Он еще раз оглядел рваные края глубоченного «стакана», и вдруг его осенило: «Как же попали сюда партизаны? И как ушли? Вход в пещеру был завален, значит, только через верх. Но ведь скалы совершенно отвесные. разве что все партизаны были альпинистами? И все-таки зимовье — вот оно, стоит себе…»

Он набрал воды в чайник, в котелок — и невольно мысли его перескочили с партизан на дела экспедиции. Чего уж тут о высоких материях рассуждать, когда сами-то, можно сказать, попали в ловушку. Понадеялись, что выход из пещеры ведет в тайгу, стало быть, домой. А он привел в долину. Из долины им не выбраться, значит остается один путь — через пещеру. А ведь в прошлом году Цырен не рискнул слезть. Теперь еще хуже — камни ослизли и дождь, похоже, надолго зарядил. Правда, Цырен предлагал спуститься, съездить домой за веревками, но дело это рисковое. Да и Валюха не позволит.

«Валюха! — у него защемило в груди. — Съестного осталось всего ничего, скоро опять на голодную диету. Мы-то ладно, нам не привыкать, ее жалко — девчонка!» Однако он тут же одернул себя. Чего, в самом деле, запаниковал? Дождь рано или поздно перестанет. К тому же знают дома, куда они поехали, потеряют — наверняка приедет кто-нибудь попроведовать. Надо только дежурить в пещере, пост учредить…

Он даже подпрыгнул: пост в пещере! А ведь и правда, где больше быть посту! Записка лежала на столе, значит после Михаила никто в избу не заходил. А пост, если понимать это слово буквально, как, наверное, понимали его партизаны, — значит наблюдательный пост!