Однако отдел природы получился жидковатым— явно не хватало экспонатов. И прежде всего, конечно, чучела нерпы. Как-никак нерпа — главная загадка Байкала. Конечно, и медвежонок пригодился бы и лисица, и соболь, но эти потерпят до следующей зимы, теперь уж поздно, зверь в линьку пошел, а нерпу добыть — самое время весной. И начал Санька исподволь подготавливать отца. Почти месяц подготавливал…
Как ни тепло казалось среди торосов, холод проникая под ватник, приходилось поворачиваться то лицом, то спиной к огню.
— Чего не спишь? — спросил отец, подкладывая в костер пару поленьев. — Замерз, что ли?
— Я сплю, — ответил Санька. — Почти уже сплю.
Багровые отсветы блеснули на отполированных ветром боках причудливо вздыбленных льдин. Лошадь обернулась на человеческий голос — и снова принялась за свое извечное дело. Поленья почернели, взялись огнем, нагорели, подернулись пеплом, а Санька так и не мог уснуть. И о чем бы ни думал, мысли в конце концов возвращались к Валюхе: что же все-таки происходит?
А происходило действительно нечто странное. С того дня, когда они дежурили по кухне, Валюха ни с Санькой, ни с Цыреном не разговаривала. Не отвечала на вопросы — и только. Время шло, и Санька все больше убеждался, что дело, наверное, не в Цырене. Да и Цырен вел себя так, будто он тут ни при чем. А может, и верно ни при чем? Во всяком случае, теперь, помирившись с Цыреном, Санька чувствовал себя куда спокойнее: все-таки в чем-то и он был виноват. А уж перед Валюхой не виноват нисколько. Сама что-то мудрит.
Когда он примчался в метель за Цыреном, все сладилось так буднично и просто, будто они и не ссорились никогда, будто заранее договорились, что он примчится. В первые же дни после примирения Санька рассказал ему о поездке в Слюдянку, о разговоре со стариком-бухгалтером, и Цырен искренне заинтересовался Серебряным островом. Постепенно втянулся в музейные дела, помогал мастерить витрины, а теперь и нерпу фотографировать вызвался. Конечно, дружба их восстановилась еще не полностью, какая-то трещинка осталась. О Валюхе, например, не было сказано ни слова…
«Сколько можно! — одернул себя Санька и перевернулся на другой бок. — И без того уж на сто рядов передумано. Давай-ка лучше о чем-нибудь приятном. О нерповке…»
Да, вот когда, им с Цыреном повезло. Подфартило, как говорит Кешка. Не только предстоящая охота — даже сборы оказались делом увлекательным. Сколько всякого снаряжения понадобилось для нерповки! Целый воз нагрузили, думали, лошадь с места не сдвинет. Перво-наперво дрова, добрых три вязанки тяжеленных березовых поленьев, а к ним растопку. Потом три огромных, до земли, тулупа — спать-то прямо на льду. Да еды на два дня. Да ружья и бинокль. Да багор, без которого на нерпу лучше не ходи. Да специально приспособленные санки. Да белые маскировочные халаты на каждого. Да волосяные наколенники и налокотники. Понятно, на себе все это добро не увезешь, нужна лошадь. А коли лошадь, то и сено ей требуется, и овес, и попона.
Весь день шли вдоль берега на север, добираясь до того неближнего места, где зимует нерпа. Идти по льду — совсем не то, что по земле. Чувствуешь себя чуть ли не канатоходцем. У Саньки уже ноги начали подламываться от усталости, когда впереди показались черные точки крошечных островков и отец сказал:
— Вот оно, нерпичье лежбище. Земля аргалов. Теперь бы торосы найти, от ветра спрятаться.
Пока готовили ужин, отец рассказал кое-что про нерпу. Нерпа — морской зверь, детенышей молоком выкармливает, без воды жить не может, но и под водой больше двадцати минут не продержится, потому что дышит, как все звери, воздухом. Питается она рыбой, в основном бычком и голомянкой, но и омульком не побрезгует, если зазевается омулек. Зазеваться может, конечно, только больной, так что нерпа для омуля вроде как санитар. Лишь на суше кажется она неуклюжей, точно мешок с ластами по бокам, а под водой быстрая, стремительная. Летом нерпы прячутся в береговых расщелинах, а зимой протаивают лунки во льду, «пропарины», и через них спускаются в воду. В таких же «пропаринах», занесенных сверху снежком, выращивают детенышей. Детеныш у нерпы беленький или чуть желтоватый, и зовут его куматкан — малыш. А как подрастет, сбросит пух — чернышом станет. Живут они небольшими стадами, каждое стадо возглавляет аргал, опытный и осторожный отец семейства. Иногда такой аргал полтора центнера тянет, как добрый бычок, хотя мяса в нем едва половина, остальное жировая шуба.
— Ну, а главное, ребятки, — наверное, уже в десятый раз предупредил отец, — помните: где нерпа, там лед коварный. В крепком она не гнездится, ни к чему ей крепкий-то…
«Повезло мне, здорово повезло, — уже сквозь дрему думал Санька, ощущая на лице приятное тепло от костра. — И что на Байкале живу, и что отец охотник, и что на нерповку взял. Значит, никак нельзя опозориться. Промажу — вся школа узнает, засмеют ребята, скажут: тебе только по воронам стрелять.»
Лошадь фыркнула, потрясла головой, хвостом обмахнулась, словно паута во сне увидела. Санька потеплее завернулся в тулуп, пробормотал: «Аргалы, черныши, куматканы..» — и уснул…
— Вставай, засоня! Спишь, как медведь в берлоге, только пар из-под тулупа, — растолкал его Цырен.
Ослепительное солнце резало глаза. Белая пустыня окрест, нестерпимо сверкала. Вдали прорисовывалась синяя гряда гор.
Чай был готов. Отец прикрепил к санкам спереди белый маскировочный парус.
— Ну, нерповщики, быстро завтракать — и в путь, пока солнышко в лицо светит.
— А кто же на таборе останется? — спросил Цырен.
— Да лошадка. Привяжем к торосине, сенца подкинем, пущай монатки караулит. Значит, план такой. Как заметим лежбище — ни звука. Ползем цепочкой. Из-за паруса носа не высовывать, выкажем себя — пиши пропало. Вперед будем фотографировать, потом стрелять. После стрельбы она позировать не станет, дело ясное. Аппарат настраивай здесь, Цырен, там некогда будет.
— Уже настроил.
— Наколенник покрепче затяни, свалится. А ты, Санька, халат застегни донизу, ее все черное пугает. Вот еще что, ближе чем на шестьдесят метров добрый аргал не подпустит. Значит, стреляй в голову. Подранишь — уйдет в воду. Ну и самое главное — после выстрелов ни с места, что бы ни случилось. Понятно?
Забавно было смотреть на Цырена в длинном белом балахоне, с капюшоном на голове, из-под которого лишь очки торчали. Как привидение, если бы не фотоаппарат с. длиннофокусным объективом. Эту «пушку» одолжил ребятам Маринкин отец. Тяжелая труба объектива действительно смахивала на пушку, сам аппарат казался второстепенной деталью. Вместе с «пушкой» получили кучу инструкций и предостережений, которые пришлось терпеливо выслушать— обычным-то объективом нерпу не возьмешь, слишком далеко. А вообще любят же взрослые по десять раз одно и то лее твердить, хотя и без того все ясно.
Прошли с полчаса, когда отец глянул в бинокль и сказал, азартно посмеиваясь:
— Вот они, на солнышке греются.
Санька поднес бинокль к глазам. На льду лежало несколько темных мешков, большие и маленькие. Вдруг один из. мешков вытянул шею, и Санька невольно отпрянул, совсем рядом различив усатую морду с удивленными круглыми глазами.
Отец упал на лед и проворно пополз, толкая впереди себя санки, замаскированные парусом. За ним пополз Цырен, позади всех — Санька. Вот когда пригодились волосяные наколенники и налокотники! Без них наверное, сразу ткнулся бы носом в лед. Минут через десять пот уже застилал глаза.
Но охотники ползли и ползли, не поднимая головы, не сворачивая. А чуть изменишь направление — рядом появляется яркая черная тень, которую нерпы могут заметить и всполошиться. Санька совсем выбился из сил. Казалось, лежбище давным-давно осталось позади.
Но вот отец остановился возле заснеженных ледяных кочек, скользнул в сторону и слился со снегом. Санька глянул в прорезь паруса: нерпы были метрах, наверное, в восьмидесяти. Ближе всех, чуть поодаль от других, лежал крупный темный аргал. Цырен подтянулся к «пушке», приник к видоискателю, отрицательно покачал головой — и они поползли дальше.
