— Какие заботы! У меня одна забота — за тобой углядеть. А то убежишь в тайгу, потом тебя разыскивай, безногого!

— Теперь уж далеко не убегу…

Когда принялись за чай, Цырен спросил безразличным тоном, как бы к слову:

— Помнишь, ты рассказывал про сокровища какого-то Отрара?

Дед удивился.

— Гляди ж ты, запомнил! А ведь был совсем клоп.

— Расскажи-ка еще раз, я запишу. В школе разные предания да легенды собирают для музея.

Дед сердито блеснул глазами.

— Знаю тебя, для музея, как же! Мало ему было в шторм попасть, лодку утопить да в пещеру к черту на кулички забраться! Теперь ему сокровища Отрара подавай. Нет уж, внучек дорогой, много знать будешь — скоро состаришься. А я хочу, чтобы ты еще молодым по земле побегал. Так то оно вернее.

— Ну и не надо, — проворчал Цырен. — Жалко ему рассказать…

— Рассказать не жалко! — отрезал дед. — Тебя, дурня, жалко. Непременно искать помчишься. А с Байкалом да с тайгой не шутят. Все шутки до поры до времени…

Чай допивали молча. Только когда Цырен начал убирать посуду, дед сказал:

— Схожу-ка я на аршан, ноги попарю, а ты через часок прибегай, домой отведешь. Назад больно тяжело одному.

— Ладно, уж чего там!

Они прошли в комнату. Вдруг дед с неожиданным для него проворством подскочил к столу, за которым работал над своей «медицинской книгой», и торопливо сунул что-то в папку. Но взгляд внука оказался проворнее: это была карта! Карта Байкала, сложенная таким образом, что сверху остался лишь кусочек острова Ольхон да участок побережья — как раз их места! Дед завязал папку, заткнул пузырек с чернилами, все убрал в шкаф и повернул ключ.

Сердце у Цырена отчаянно заколотилось: так вот она, карта, увиденная во сне! «Древние книги полны отзвуков, и стоит нанести те отзвуки на карту…»

С какой стороны не подходи, все-таки дед — странный человек. К чему бы, кажется, писать обыкновенной деревянной ручкой с ржавым пером? Сколько раз предлагал ему Цырен купить авторучку, раз даже подарил шариковую, но дед был непреклонен: «Прежде гусиными перьями царапали, и ничего, получалось. Так что не в ручке дело».

Или к чему было запирать шкаф, если там ничего особенного нет? Полка медицинских книг и журналов, полка с письмами, полка с рукописями, остальные две забиты «препаратами». Ан нет, запирает, значит, есть что скрывать. Значит, карта Байкала чего-нибудь да стоит! Недаром же дед отказался повторить легенду об Отраре. Неужто боится, что Цырен выболтает его тайну? А тайна-то уже не тайна. Яснее ясного: вовсе не за травками ходит старик в тайгу. Ох уж этот неугомонный пенсионер Константин Булунович Булунов!

Дед собрался, ушел на аршан.

Всякие сомнения отпали. Смутное подозрение, зародившееся после того очень кстати увиденного сна, стало уверенностью, твердой и непреложной. Не хватало лишь малости, пустяка, чтобы убедиться окончательно. И тогда тайна окажется в руках Цырена.

У него будет дело, самое заманчивое из всех, какие только можно представить! Куда там разным школьным музеям!

Перспектива завладеть картой на миг вспыхнула перед Цыреном и погасла. Влезть без спросу в замкнутый шкаф все равно что украсть. Нельзя! Но он же ничего не возьмет… только посмотрит… посмотрит и убедится. А уж потом сумеет уговорить деда вместе искать пещеру.

В ящике с инструментом валялась связка ржавых ключей. Дед еще не добрался до источника, значит, в распоряжении Цырена час. Торопливо совал он в замочную скважину ключ за ключом, наконец, один подошел. Дверца скрипнула, открылась. На Цырена пахнуло острой прелью осеннего луга. Книги. Травы. Коренья. Толстая рукопись «медицинской книги» в трех обтрепанных папках.

Цырену вспомнилось… В прошлом году дед сильно заболел. Осунувшийся, почерневший, лежал в постели. Перед ним на одеяле — папка с рукописью. «Если бы верил в бога, ничего бы у него не просил, только одно: дай мне, господи, закончить книгу! Эх, внучек, внучек, боюсь, не успею. А надо. Забывается искусство травников. Может, теперь эту книгу и не напечатают. Однако придет время — о травах вспомнят. И тогда пробьет час этой книги! — Дед уронил на рукопись корявые пальцы, прикрыл глаза. — Если что случится со мной, пуще всего береги книгу. В ней, в ней, а не здесь, — он ткнул себя в грудь, — жизнь твоего деда. И не только моя. Знания передавались издалека, от человека к человеку. За мной стоят другие, мои предшественники, учителя. Не подвести бы…»

Цырен взял верхнюю папку рукописи, положил на стол. Он знал, в этой папке — карта. Но сначала книги. Раскрыл наугад одну, в старинном кожаном переплете, и ахнул. По желтым полуистлевшим страницам расползлись не буквы — черные извивающиеся козявки. Что за язык?! И неужели дед его знает? Следующая книга — иероглифы. Третья — еще какие-то непонятные письмена. Может быть, древний язык монголов? Закладка. На ней нацарапано железным пером: «О пещерах Байкала». Другая закладка— «Следы». Так вот она где, тайна! И никак до нее не добраться! Впрочем, все это лишь «отзвуки», уже нанесенные на карту.

У Цырена тряслись руки, когда он развязал папку. Так и есть — десятки значков по берегам: крестики, кружочки, стрелки, вопросительные и восклицательные знаки… Цырен готов был поклясться, что пометки не имеют никакого отношения к лекарственным травам. Все деляны не только дед, Цырен наизусть знает, до самой дальней километров двадцать пять, не больше, а тут чуть ли не четверть Байкала! Цырен отыскал восковку. Теперь на окно — и свести. Хотя бы ближайший к Сохою участок…

Дело продвигалось медленно. Тяжелая карта перегибалась, накрывала с головой, ползла вниз по стеклу, восковка сбивалась. Цырен даже вспотел от усердия. А когда закончил и глянул на часы, оказалось, его время давно вышло! Он торопливо сложил все на место, стараясь ничего не перепутать, припрятал восковку, замкнул шкаф и забросил ключи в ящик. Наспех одевшись, помчался к аршану.

Как же он так? Дед волнуется, пора возвращаться, а внука нет, кто поможет обуть распаренные ноги? Еще встанет босой на снег, вовсе простудится… Стыдно было Цырену, так стыдно, как никогда в жизни. Забыть про деда, единственного на свете родного человека! И ради чего? Ради какой-то карты, которая, может, ни малейшего касательства к сокровищам Отрара не имеет.

Вот, наконец, и аршан! Издали заметно — парит. Водоем в полметра глубиной, толстый лед вокруг, густая пористая изморозь на деревьях. Дед обернулся, проговорил слабым голосом:

— Прибежал, внучек? Уж я думал, ночевать здесь придется.

Помогая деду встать, Цырен бережно приподнял его — и едва не вскрикнул. Дед оказался совсем легкий. Точно не человека держал в руках Цырен — одну пустую старенькую шубейку.

Приехав домой в следующее воскресенье, он обнаружил на шкафу новый висячий замочек. В груди — у Цырена похолодело. Дед не смотрел на него, почти не разговаривал, только самое необходимое: сходи в магазин, разгреби снег во дворе. И так неуютно стало Цырену в родном доме, что он решил наколоть дровишек на две недели и в ближайший выходной не приезжать.

Но и в интернате было не лучше. Часами слонялся Цырен из угла в угол, учебники валились из рук, даже на лыжах кататься не хотелось. Во внутреннем кармане пиджака похрустывала карта, и тем не менее никогда еще не жилось ему так скучно, как теперь, когда он стоял на пороге разгадки древней тайны Чингисхана. Весь мир, казалось, отвернулся от Цырена.

Правда, иногда он ловил на себе пытливый взгляд Валюхи Рыжовой, но разговаривать с нею не тянуло. Он считал ее недалекой, чересчур прямолинейной, к тому же побаивался ее требовательного прищура и острого язычка. Как-то Кешка сказал: «Валюта у нас — совесть класса». — «Скучная же у вас совесть», — ответил Цырен. — «Почему «у вас»? А у вас?»— «У нас своя есть!» Впрочем, Валюха и обязана была как староста заботиться о каждом. Еще, чего доброго, начнет приставать с расспросами…

Единственным его собеседником стала карта. Цырен забирался в пустой класс, в красный уголок, а то и на лестничную площадку под чердаком, где громоздились веники, ведра и швабры, и, озираясь, разворачивал восковку. С малых лет мечтал он заполучить такую вот карту, вволю поломать над ней голову — и разгадать хитроумно зашифрованную тайну. Но здесь не за что было даже уцепиться. Наверное, потому, думал Цырен, что в этой карте и не зашифровано ничего, просто делал человек пометки для себя — попробуй теперь пойми, что к чему.