Мнѣ не замедлятъ, конечно, возразить, что кредиторы государства только получаютъ законный процентъ со своихъ капиталовъ и потому вовсе не похожи на барышниковъ, монополистовъ или взяточниковъ. На подобное возраженіе я даю такой отвѣтъ: государственные займы вообще заключаются на лихвенные проценты, по 6, 7, 8 и даже по 10 на 100. Мало того: при законномъ процентѣ 5 на 100, капиталы буржуазовъ, отданные въ займы правительству, все‑таки приносятъ барыша вдвое больше, чѣмъ земля даетъ дохода; въ этомъ обстоятельствѣ и кроется главная причина непомѣрнаго возвышенія процентовъ за ссуду денегъ, возвышенія, которое имѣетъ своимъ послѣдствіемъ страшное вздорожаніе цѣнъ на квартиры и на всѣ товары вообще, что разоряетъ, разумѣется, массу народа и обогащаетъ однихъ ростовщиковъ.

И такъ, отсюда ясно видно, что политика консерваторовъ, поддерживаясь долгами, конечно, не заботится погашать ихъ. Унитарная система нуждается въ долгахъ.

— Однако, скажутъ мнѣ, не могутъ же долги возростать безконечно? Если уже сумма ежегодныхъ процентовъ въ 500 милліоновъ стала теперь для насъ тяжелымъ бременемъ, то намъ не будетъ никакой возможности взять на себя уплату милліарда процентовъ…

Тутъ именно и слѣдуетъ дать себѣ отчетъ въ той финансовой системѣ, какая господствуетъ въ каждомъ правительствѣ, основанномъ на централизаціи и единствѣ.

Нѣтъ сомнѣнія, что кредиторы государства понимаютъ очень хорошо, что государственные долги не могутъ увеличиваться безъ конца: рано или поздно, путемъ долговъ всегда доходятъ до банкротства. Кредиторы соображаютъ это; но чего имъ опасаться? Подписавшись на разные займы, изъ которыхъ послѣдовательно образовался долгъ государства, развѣ они, кредиторы, не помѣщали своихъ капиталовъ на такіе проценты, которые вдвое, втрое, а иногда и вчетверо выше обыкновенныхъ доходовъ съ земли? Развѣ они, публичные лихоимцы, не получали этихъ процентовъ въ теченіе пятидесяти, семидесяти пяти, ста и ста пятидесяти лѣтъ? Развѣ они не успѣли вернуть своихъ денегъ десять или двадцать разъ? Развѣ, при этомъ, они не умножали своихъ барышей ажіотажемъ и биржевой игрою? Развѣ, наконецъ, имъ неизвѣстно, что, даже въ случаѣ государственнаго банкротства, они потеряютъ не все, потому что сокращеніе долговъ будетъ не общее, и такимъ образомъ, послѣ ликвидаціи, положеніе ихъ станетъ еще сравнительно гораздо лучше прежняго?!

И такъ, на сколько централизація и политика ея запутывается въ долгахъ, на столько не боится она пострадать отъ банкротства.

«Исторія представляетъ множество примѣровъ частныхъ банкротствъ. Не говоря уже о поддѣлкѣ монетъ при Филиппѣ Красивомъ, мы находимъ въ позднѣйшія времена слѣдующіе факты:

«Царствованіе Генриха IV. – Сюлли понижаетъ проценты, которые уплачивались кредиторамъ при прежнихъ короляхъ.

«Царствованіе Людовика XIV. – Въ управленіе Демаре прекращается уплата капитала и процентовъ множества займовъ, а именно вкладовъ заемной кассы.

«Царствованіе Людовика XV. – Послѣ взрыва банка Ло, произвольно сокращается сумма государственнаго долга. Вскорѣ за тѣмъ, аббатъ Терре отказываетъ въ уплатѣ значительнаго числа долговыхъ обязательствъ государственнаго казначейства.

«Французская революція. – Кредитные билеты и ассигнаціи, выпущенные во время Революціи, падаютъ въ цѣнѣ. – Въ 1798 г. министръ Рамель сокращаетъ государственные долги на двѣ трети ихъ суммы.

«Временное правительство. – Въ 1848 г. правительство республики, получивъ въ наслѣдство огромный дефицитъ, оставленный орлеанскою монархіей, предлагаетъ вкладчикамъ сберегательныхъ кассъ и кредиторамъ казначейства, взамѣнъ настоящихъ денегъ, новые процентные билеты. Это была просто правительственная сдѣлка; при этомъ люди даже очень почтенные совѣтовали правительству объявить себя банкротомъ на–чисто.» (См. Руководство биржевого спекулятора. «Manuel du Spéculateur à la Bourse.» 1857).

И вотъ теперь, послѣ всего, что такъ часто повторялось въ нашей исторіи, развѣ намъ не придется испытать, рано или поздно, старыхъ бѣдствій, старыхъ золъ? И вотъ теперь, предвидя этотъ роковой часъ расплаты, я спрашиваю: развѣ удастся рабочимъ классамъ обезпечить свою будущность и поддержать свои интересы, если станутъ ихъ подстрекать на выборы, которые могутъ, въ концѣ концовъ, сдѣлать народъ сообщникомъ ненавистнаго для него экономическаго порядка, отъ котораго онъ такъ страдаетъ?

Свобода слова и печати; свобода ассоціацій и сходокъ: вотъ еще предметы, о которыхъ любитъ распространяться конституціонная Оппозиція, гоняясь за славой и популярностью и нанося большой вредъ правительству, которое не знаетъ, что отвѣчать, и конституціи, которая попадается въ просакъ, и самой странѣ, которая терпитъ злоупотребленія своихъ повѣренныхъ, либераловъ Оппозиціи. По истинѣ, эти люди, какъ видно, очень мало размышляли о событіяхъ послѣднихъ семидесяти пяти лѣтъ нашей исторіи, если они рѣшаются толковать еще о свободѣ, которая отрицаетъ ихъ политику! Или они убѣждены, въ самомъ дѣлѣ, что имъ приходится краснобайничать передъ публикой глупцовъ!

Какъ! – со времени изобрѣтенія Гуттенберга, съ 1438 г. до французской Революціи, печать считалась дьявольскимъ навожденіемъ и возбуждала противъ себя ненависть не только со стороны Инквизиціи, которая стала теперь почти безопасна, но со стороны всѣхъ правительствъ, всѣхъ партій, всѣхъ сектъ, всѣхъ буржуазовъ и дворянъ. Какъ! со времени французской Революціи и до настоящей минуты, печать преслѣдовалась во Франціи всѣми правительствами, не взирая на принципы 89 года и на всѣ обѣщанія даровать ей свободу. – И что же? До сихъ поръ находятся еще люди, которые не знаютъ и даже не догадываются, что подобное единодушное и ожесточенное гоненіе на печать вызывается не личною прихотью государственныхъ людей, а фатализмомъ извѣстнаго порядка вещей!

Конвентъ обуздалъ (a terrorisé) прессу. Директорія, въ свою очередь, должна была, для своей защиты, неустанно преслѣдовать журналистику и клубы. Консульство покончило съ ними однимъ ударомъ: на всѣхъ журналистовъ были надѣты намордники. Реставрація завела противъ печати цѣлый арсеналъ законовъ. Іюльская монархія разгромила ее сентябрскими уставами, на которые стала опираться потомъ и февральская Республика, четыре мѣсяца спустя послѣ своего появленія. Правительство 2–го декабря, наконецъ, увидѣло себя въ безопасности только послѣ изданія указа 17–го февраля 1852 года.

Право сходокъ и ассоціацій имѣло такую же печальную участь, какъ и свобода печати. Вписавъ это право въ число принциповъ 89 года, всѣ полицейскія власти постоянно только о томъ и хлопотали, чтобы ограничить его разными правилами, уставами или, наконецъ, даже вовсе исключить. Во всемъ, что касается права собираться, составлять общества и вообще всякіе кружки, все равно какъ и выражать мысль словомъ или печатью, – во всемъ этомъ наше законодательство представляетъ, въ теченіе семидесяти пяти лѣтъ, огромный сводъ самыхъ возмутительныхъ, насильственныхъ мѣръ, которыми дѣйствовали послѣдовательно другъ противъ друга всѣ партіи, вышедшія изъ Революціи, всѣ партіи либеральныя и консервативныя, республиканскія и монархическія. Никогда, положительно никогда настоящая свобода не признавалась конституціонною и законною: всегда она была призракомъ, пустой мечтою.

И что же? При такомъ безпрерывномъ повтореніи всякихъ карательныхъ, предупредительныхъ, запретительныхъ, короче – насильственныхъ дѣйствій, до сихъ поръ еще видятъ во всемъ этомъ одно лишь ослѣпленіе, одну лишь врожденную безсовѣстность того анонимнаго существа, которое называется «Правительствомъ!» Во всемъ этомъ обвиняютъ только государей и министровъ, только ихъ однихъ, какъ будто партіи, кружки, директоріи, республики демократическія и буржуазныя вели себя гораздо лучше и были сноснѣе разныхъ императоровъ и королей! Прошло слишкомъ четыре вѣка явной несовмѣстности политической и религіозной власти съ печатнымъ словомъ; прошли семьдесятъ пять лѣтъ революціоннаго противорѣчія, и что же? – Тѣ самые представители народа, тѣ самые ученые, философы, законовѣды, которые обязаны просвѣщать публику, доходя до причинъ зла и обнаруживая борьбу идей, повторяютъ, какъ попугаи, всѣ общія, нелѣпыя, избитыя фразы, какія только извергались продажными журналистами, клеветникам и демагогами, безстыжими адвокатами, пошлыми педантами и сотню разъ yжe ставились ни во что политическими дѣятелями всѣхъ партій и школъ! До чего же мы дошли, въ самомъ дѣлѣ, и какую пользу извлекаемъ изъ всей нашей опытности? Говорятъ о падшей византійской имперіи, которая на французскомъ языкѣ называется «bas‑empire», то есть подлая имперія, и намекаютъ на нашу: мнѣ думается, право, что слѣдуетъ сказать – подлая демократія, подлая буржуазія, подлая журналистика. Кто избавитъ насъ отъ подобной кучи мерзостей? Когда изгонится у насъ это гнусное и безчестное словоизверженіе, эта зараза трибуны, эта язва печатнаго слова и свободной мысли?