И какъ легко, однако, понять и выставить на видъ явную, осязательную истину объ отношеніяхъ власти и печати!… Правда, что сама власть, которая глубоко чувствуетъ эту истину, не осмѣлится сказать о томъ ни слова, потому что опасается, чтобы публика, понявъ въ чемъ дѣло, не рѣшилась бы, наконецъ, поступить съ правительствомъ точно такъ же, какъ оно поступаетъ со своимъ врагомъ, то есть съ печатью. Вотъ почему правительство предпочитаетъ лавировать на просторѣ, отдѣлываться загадочными объясненіями, обвинять дерзость партій и утверждать, будто оно не посягаетъ ни на свободу, ни на знаніе, ни на права народа, а только преслѣдуетъ злоупотребленіе, ложь, клевету, оскорбленіе религіи и нравовъ. Вотъ почему правительство заботливо зажимаетъ ротъ писателямъ, которыхъ не можетъ подкупить, и, подъ видомъ умѣренности и безпристрастія, стремится управлять идеями, запугивая умы.
Что же касается тѣхъ, ремесло которыхъ, возведенное почти на степень конституціонной привилегіи, состоитъ въ томъ, чтобы противорѣчить всему, что ни скажетъ правительство, позорить все, что оно ни сдѣлаетъ, – эти люди также не осмѣлятся обнаружить сущность дѣла: что станется тогда съ ихъ разсчетами и замыслами честолюбія? Вѣдь они хотятъ захватить, въ свою очередь, правительственную власть, не измѣняя, разумѣется, самой системы; а пока еще не добились этой цѣли, они преслѣдуютъ министровъ, побуждаютъ ихъ прибегать къ насилію и, притворяясь либералами, гоняются за популярностью. Они взываютъ къ священнымъ принципамъ 89 года, ратуютъ за неотмѣнимыя права человѣческой мысли, возбуждаютъ ненависть къ насилію, презрѣніе и смѣхъ ко всякому полицейскому запрещенію и приписываютъ грубому произволу власти, ея нелѣпымъ правиламъ и гнусной политикѣ тотъ страхъ, который наводитъ на нее общественное мнѣніе и, вмѣстѣ съ тѣмъ, ту войну, которую она ведетъ съ печатью и разными ассоціаціями и собраніями мирныхъ гражданъ. И все это выставляютъ они на видъ обществу, пока не распоряжаются сами его дѣлами; но лишь только власть достанется имъ въ руки, они станутъ громко говорить о своей благонамѣренности, не замедлятъ отыскать крамольниковъ и заговорщиковъ и свалить на нихъ всю вину свою, желая оправдать тѣ насильственныя мѣры, которыя принимаются будто бы во имя спасенія высшихъ государственныхъ интересовъ! Начиная съ 89 года, на нашихъ глазахъ не перестаетъ разыгрываться эта балаганная комедія, въ которой полицейскій всегда побивается, а шутъ прославляется.
Желаешь ли, читатель, узнать, наконецъ, ту позорно–скрытую правду объ отношеніяхъ власти къ печати, ту правду, которую всѣ чувствуютъ въ глубинѣ своей души, а никто не рѣшается высказать? Припомни, о чемъ я говорилъ и на что указывалъ, разсматривая вообще образъ дѣйствій правительства, оппозиціи и прессы, и ты угадаешь самъ эту правду. Дѣло въ томъ, что система государственной централизаціи, какую мы завели у себя, какую имѣли призваніе развивать и поддерживать всѣ наши правительства и какую утверждаетъ теперь наша Оппозиція, существенно и радикально несовмѣстна съ тѣми правами, какія обѣщала намъ Революція, т. е. несовмѣстна ни съ правомъ свободы, ни съ правомъ на трудъ и пособіе, ни съ правомъ на образованіе и занятіе, ни съ правомъ сходокъ и ассоціацій, a тѣмъ болѣе ни съ правомъ выражать мнѣнія и убѣжденія путемъ печати.
Дѣло въ томъ, говорю я, что во Франціи заявляется роковая несовмѣстность системы централизаціи съ печатнымъ словомъ:
Во первыхъ, со стороны власти, потому что на перекоръ принципамъ, дающимъ народу самодержавіе, на самомъ дѣлѣ царствуетъ одно правительство, которое не только дѣйствуетъ самовольно, но и заставляетъ признавать себя за настоящаго самодержца. Придавая себѣ это верховное значеніе, правительство смотритъ, разумѣется, съ негодованіемъ на всякое обсужденіе, на всякую повѣрку, оцѣнку и критику своихъ дѣйствій; ко всему этому питаетъ оно тѣмъ болѣе отвращенія, чѣмъ выше считаетъ свое положеніе, чѣмъ болѣе усложняетъ свои отношенія къ обществу и, наконецъ, чѣмъ обширнѣе и хищнѣе его власть, которая дѣлается предметомъ зависти и гнѣва.
Во вторыхъ, со стороны прессы, потому что при той политико–экономической системѣ, анархической и, вмѣстѣ съ тѣмъ, монопольной, какой она слѣдуетъ и какая служитъ подспорьемъ правительству, при такой системѣ, разумѣется, пресса является неизбѣжно, за весьма рѣдкими исключеніями, недобросовѣстною, оскорбительною, продажною, пристрастною, падкою на клевету и тѣмъ болѣе готовою преслѣдовать правительство, что, даже не взирая на ложь, она находитъ въ томъ прямую выгоду и пріобрѣтаетъ расположеніе публики. При такомъ образѣ дѣйствій, пресса стремится, конечно, къ той же самой цѣли, какъ и Оппозиція; a цѣль эта, какъ извѣстно, состоитъ въ томъ, чтобы захватить правительственную власть въ свои руки.
И такъ, состояніе и образъ дѣйствій журналистики явно обнаруживаютъ совершенную ея несовмѣстность и неизбѣжную вражду съ правительствомъ, которое, при своемъ несообразномъ значеніи, какъ будто нарочно стало приманкою для всевозможнаго сорта честолюбцевъ.
Мнѣ слѣдуетъ представить въ особенно яркомъ свѣтѣ эту по–истинѣ странную сторону нашей политической системы.
Замѣтьте, прежде всего, что правительство, благодаря своему необузданному вмѣшательству въ дѣла общества и своей возмутительной централизаціи, устроилось такъ, что возбуждаетъ противъ себя самую ярую зависть и досаду. Между тѣмъ, какъ одни желаютъ уничтожить его, – другіе помышляютъ только о томъ, чтобы овладѣть имъ. Повторяю еще разъ и не перестану повторять: такое положеніе неизбѣжно: 1) вслѣдствіе государственной централизаціи, которая даетъ правительственной власти всеподавляющее значеніе; 2) вслѣдствіе того, что каждый гражданинъ имѣетъ право выражать свое мнѣніе о политикѣ министровъ и, наконецъ, 3) вслѣдствіе того, что противъ деспотизма правительства придумана только систематическая борьба парламентскихъ либераловъ съ консерваторами.
Обратите, за тѣмъ, свое вниманіе на то, что правительство стоитъ одно противъ всѣхъ и для самозащиты должно поневолѣ опираться на большинство, потому что безъ него оно безсильно. Какъ ни громадны наличныя силы правительства, ему все‑таки нельзя удержаться при напорѣ народной массы; но по необходимости вещей, народъ постоянно и все болѣе и болѣе негодуетъ на правительство и стремится отдѣлаться отъ него; поэтому, рано или поздно, наступаетъ всегда желанная пора, когда народъ подавляетъ всякое возстаніе и сопротивленіе своего правительства. Не забудьте еще, что такую неизбежную развязку подготовляютъ и ускоряютъ постоянные промахи, безразсудныя меры и дерзкія выходки государственныхъ людей, стоящихъ въ главѣ правительства.
Сообразите теперь, что правительство не терпитъ никакой критики, никакого контроля надъ собою, не терпитъ тѣмъ болѣе, чѣмъ сильнѣе его власть и многочисленнѣе его составъ. Кто пользуется властью, тотъ стремится стать неприкосновеннымъ. Хартія 1814 г. поставила въ такое положеніе даже депутатовъ, явныхъ противниковъ государя.
Такимъ образомъ, на сторонѣ главы государства стоятъ: государственная администрація, государственная юстиція, государственная армія, государственный флотъ, государственныя промышленности, университеты и т. д. Весь наличный составъ этихъ учрежденій, подражая государю, придаетъ себѣ значеніе государственной власти и не желаетъ вовсе считать себя шайкою наемниковъ, которыхъ вербуетъ промышленникъ за извѣстную плату. Этотъ міръ чиновниковъ проникнутъ сознаніемъ власти, величія и неприкосновенности. Судья несмѣняемъ и почти священъ на своемъ судейскомъ креслѣ; сыщикъ и жандармъ могутъ доносить правительству что угодно: имъ вѣрятъ на слово; за оскорбленіе личности чиновника наказываютъ иначе, чѣмъ за оскорбленіе чести простого гражданина.
Весь этотъ правительственный міръ, на зло нашей конституціонной метафизикѣ, представляетъ на самомъ дѣлѣ настоящій организмъ, одушевленный однимъ разумомъ и одною волею. Трудно, почти невозможно обнять взоромъ его огромное тѣло и слѣдить за всѣми его движеніями. Да, малѣйшее нападеніе на систему правительства, или на его представителей кажется государственнымъ преступленіемъ! Подумайте теперь сами, что можетъ значить для правительства сужденіе частнаго гражданина, который рѣшается судить о дѣлахъ государства по своему здравому смыслу!… Всякая власть, будто отецъ посреди своего многочисленнаго семейства, не любитъ выслушивать никакихъ замѣчаній, даже благонамѣренныхъ; что же будетъ, если во всякомъ замѣчаніи она станетъ видѣть оскорбленіе? Что же будетъ, я повторяю, если власть заранѣе убѣждена, что всѣ нападки на нее ведутъ къ тому, чтобы смѣнить ее? При одной этой мысли, власть уже трепещетъ и готова подняться во всеоружіи, чтобы предупредить всякую попытку нападенія: чѣмъ живѣе станутъ ее преслѣдовать противныя партіи, тѣмъ сильнѣе и отчаяннѣе будетъ защищаться армія правительства, чтобы удержать свое положеніе. И въ этой борьбѣ, если только большинство, по крайней мерѣ парламентское, приметъ сторону власти, то дѣло разрѣшится, смотря по обстоятельствамъ, или изданіемъ Сентябрскихъ законовъ, или указомъ 17 февраля 1852 г. Начнется судебная расправа, и правительство избавится на время отъ своихъ непримиримыхъ враговъ осужденіемъ ихъ, заточеніемъ, ссылкою, штрафами и закрытіемъ типографій. Въ противномъ случаѣ, если власть почувствуетъ, что общество готово отъ нея отложиться, то поневолѣ умѣритъ свой деспотизмъ.
