Ранним утром 14 февраля Геббельс и его офицер по связям с прессой Рудольф Земмлер поехали на встречу с Гиммлером, который отдыхал в санатории своего старого друга, доктора Гебхардта. Это укромное местечко в Гогенлихене, в 110 километрах к северу от Берлина, стало неофициальной штаб-квартирой Гиммлера, который любил здесь бывать в одиночестве и тишине. Официальным предлогом для его пребывания здесь было лечение воспаленных миндалин, но на самом деле рейхсфюрера беспокоили нервы — его потрясло совещание у Гитлера накануне, когда Гудериан и Гитлер не на шутку сцепились из-за него.

За несколько дней до этого Геббельс за обедом по секрету сказал Земмлеру, что собирается заручиться поддержкой Гиммлера в его далеко идущих планах по изменениям в правительстве, в котором сам Геббельс хотел занять пост рейхсканцлера, а Гиммлеру предстояло стать главнокомандующим вооруженными силами. Именно в этот момент певец стал петь по радио отрывок из оперетты Легара "Не хватай звезд, дорогой". Фрау Геббельс расхохоталась, и Геббельс раздраженно попросил выключить радиоприемник.

Земмлеру не разрешили присутствовать на встрече Геббельса с Гиммлером, и на обратной дороге в Берлин царило молчание. Земмлер догадался, что беседа прошла не очень хорошо.

В полдень к Гиммлеру пришел еще один посетитель, генерал Венк, начальник штаба, которого ему навязал Гудериан. Ставший фактически командующим группой армий «Висла», Венк хотел как можно быстрее вернуться на фронт, где вот-вот должно было начаться наступление на правый фланг войск Жукова, но Гиммлер, прежде чем приступить к рассмотрению дел, предложил пообедать.

— После обеда я не смогу вести разговор. Мне надо торопиться на Одер, туда, где я должен быть, — прямо ответил Венк.

Зная, что его враги в Берлине распространяют анекдоты о том, что командный пункт Гиммлера находится в недосягаемой дали от линии фронта, Гиммлер прямо спросил Венка:

— Вы хотите сказать, что я трус?

— Я ничего не хочу сказать, рейхсфюрер. Я хочу быть там, где смогу выполнить свой солдатский долг, — ответил Венк.

Он объяснил, что будет вести боевые действия на восточном берегу реки, с тем чтобы выиграть время для укрепления линии обороны к западу от Одера и дать возможность спастись беженцам.

Проблемы, с которыми предстояло столкнуться Венку, еще не имели прецедента в боевых уставах. Группа армий «Висла» фактически представляла собой два фронта: первый, и самый главный, протяженностью 250 километров по реке Одер предназначался для защиты Берлина; второй защищал Померанию слабая, извивающаяся линия обороны по Одеру на западе и далее к востоку, к реке Висла. Еще дальше на востоке находились немецкие очаги сопротивления, одни совсем маленькие, другие побольше — на всем пути до Латвии. Одним из крупных оборонительных точек был Данциг, куда устремились несколько потоков беженцев из Восточной Пруссии, однако войска под командованием Рокоссовского, также устремившиеся к Данцигу, уже отрезали им пути отхода. Единственной надеждой оставалось перейти реку по льду к Нерунгу, узкой полоске земли, отделявшей Хафф от Балтийского моря.

Неожиданная оттепель ослабила лед в узком заливе, и единственный безопасный маршрут был отмечен знаками через каждые пятьдесят метров. Накануне ночью сотни фургонов, водители которых потеряли ориентиры в плотном тумане, провалились под лед, а толпы людей, ожидавших на южном берегу, были слишком напуганы, чтобы продвигаться вперед. Однако нарастающий гул русской артиллерии наводил еще больший страх и, как только туман рассеялся, тысячи людей пошли по льду в направлении косы Фрише-Нерунг, находящейся в восьми километрах. К утру первая группа беженцев увидела дюны, и по колонне пронесся крик: "К Нерунгу, к Нерунгу!". Люди бросились вперед, поскольку лед быстро таял под солнцем. В этот момент со всех сторон стали рваться снаряды, и возникла паника. Беженцы продолжали беспорядочно бежать, не обращая внимания на границы безопасного прохода. Многие добежали до берега, но около трети провалилось под лед.

Контрнаступление Венка на правый фланг Жукова планировалось совершить в направлениях: первое в семидесяти километрах восточнее Одера, а второе еще глубже на семьдесят километров в том же направлении. 11 — я армия должна была ударить на юг в сторону Вугартена и продвигаться на несколько километров к месту слияния рек Варта и Одер. На следующий день или позднее, в зависимости от успешного продвижения первой ударной группы, наносила основной удар 3-я танковая армия, которая должна была вынудить Жукова отступить или, в крайнем случае, сдержать натиск наступления советских войск на Берлин.

Когда молодой и импульсивный командующий 11-й армией генерал-лейтенант СС Феликс Штейнер получил приказ, то поразился: было просто невозможно сделать стремительный бросок на юг к Варте, имея лишь 50000 солдат и 300 танков. Он решил, что будет лучше ударить в юго-западном направлении по менее значительной цели. Его войска в этом случае не попадали под контрудар войск Жукова, который обязательно должен был последовать. Кроме того, у него появились бы лучшие позиции для защиты Померании. Он позвонил напрямую Гудериану, и между ними началась перепалка.

Наконец Штейнер закричал в трубку:

— Утвердите мой план или освободите меня от должности!

— Делайте как считаете нужным, — сдался Гудериан и бросил в сердцах трубку.

Утром 16 февраля Штейнер оставил штаб, размещавшийся в поезде, и отправился на юг, на виллу, возвышавшуюся над Штаргардом в шестидесяти километрах к северо-западу от Вугартена. Именно там должно было начаться наступление. К наступлению темноты все дороги вокруг Штаргарда были забиты колоннами бронемашин. Пушки, грузовики и танки заняли позиции для предрассветного наступления. Солдатам прочитали листовку рейхсфюрера Гиммлера, в которой говорилось:

"Вперед! Вперед через грязь! Вперед через снега! Вперед днем и ночью, только вперед! Вперед к освобождению земли рейха!" Маскируя свой собственный пессимизм, Штейнер приказал поставить указатели с надписями: "здесь антибольшевистский фронт!" и лично подбодрил каждого командира дивизии.

— В этом году мы снова будем у Днепра, — поделился он своими мыслями с полковником Леоном Дегреллем, командиром дивизии бельгийских добровольцев, и дружески похлопал его по плечу. "Совместное контрнаступление с севера и юга, — добавил он, — ослабит главные ударные силы Жукова". Дегрелль подумал, что это слишком смело сказано и в этом была определенная театральность. Атмосфера, царившая в штабе, была, наверное, такой же, как в штабе Наполеона, когда он в последний раз пошел в наступление.

Дегрелль был эмоциональным мужчиной тридцати восьми лет, одним из миллионов добровольцев из других стран, веривших, что на карту поставлено будущее Европы. Враги в Бельгии называли его фашистом и нацистом, но он не причислял себя ни к тем, ни к другим.

Когда Гитлер вторгся в Россию в 1941 году, Дегрелль сказал своим товарищам, что жители завоеванных стран, таких как Бельгия и Франция, должны вступить в легионы Гитлера и принять активное участие в борьбе с большевизмом. Только из такого боевого братства могла, по его мнению, родиться новая Европа, основанная на справедливости. В своих фанатических устремлениях он шел еще дальше — он утверждал: если другие народы не вступят в священную войну против большевизма, то у них не будет права голоса в новой Европе, а Германия станет слишком могущественной. Он сам записался рядовым, несмотря на то, что ему предлагали более высокий чин. "Я увижу Гитлера, — сказал он своим последователям, — только тогда, когда он наградит меня рыцарским крестом. Тогда у меня будет право разговаривать с ним на равных. Тогда я спрошу его: будете ли вы создавать объединенную Европу или только Великую Германию?"

За четыре года сражений на фронтах Дегрелль был семь раз ранен и когда наконец получил рыцарский крест, то задал вопрос об объединенной Европе. Гитлер выслушал Дегрелля и высказал мысль, что через одно поколение все молодые люди Европы будут знать друг друга и будут братьями. России предстояло стать огромной лабораторией, населенной молодежью со всей Европы, живущей в экспериментальном единении.