"Хитрость, – напомнил мне внутренний голос, – хитрость, а не сила; помни, что он не должен узнать о том, что кто-то побывал в его доме!"

Подумав так, я улыбнулся: хитрость может заменить силу.

Я подошел к угасавшему очагу, взял щипцы и вынул дымившийся уголек. Собака зашевелилась и начала поскуливать, а я принялся раздувать слабый огонек. Когда он разгорелся, я быстро пересек комнату и ткнул огнем в занавеси, в одежду, наваленную на сундуке, в постельное белье. Вещи задымились. Я бросил уголь обратно. Разбрасывая искры, он описал красную дугу. Потом я стряхнул спящего старика на пол возле постели. Пока он поднимал голову, я успел выскочить в открытое окно и повис снаружи под дождем, держась за край подоконника.

– Пожар, дураки! – завизжал купец, подгоняя удивленных стражников. – Воды! Скорее!

Потом он метнулся к большому шкафу, сорвал с шеи ключ вместе с цепочкой, дрожащими руками отпер замок и распахнул дверцы. В свете от пламени пожара я разглядел внутри шкафа несколько сундучков, по полкам было расставлено с десяток небольших шкатулок. Еще там лежали свитки, как я понял – деловые бумаги.

После того как оконную занавеску охватило пламя, пес поднялся и вылетел мимо купца за дверь. Пламя охватило волосы на тыльной стороне моих рук и заставило опустить голову ниже подоконника. Когда я вновь высунулся, работорговец уже подхватил несколько шкатулок и, с трудом удерживая их, попытался вновь запереть дверцу. Пламя разгоралось все сильнее, балдахин над постелью с треском обрушился, тогда купец наконец отказался от своего намерения и бросился вон из комнаты.

В моем распоряжении имелось буквально несколько мгновений. Я вновь перебросил свое тело через подоконник и направился прямо к шкафу. Распахнув его дверцы настежь, я схватил несколько шкатулок. Все они были наполнены монетами. Добежав до окна, я сбросил их на землю и вновь ринулся к очагу. Схватив одну из самых больших головешек, я раздул ее и как факелом поджег свитки, лежавшие внутри шкафа.

Тяжелые шаги загрохотали по лестнице, послышались на балконе. Раздавались громкие голоса, лаяли псы, кричали женщины. И все это перекрывал пронзительный визг работорговца, распекавшего лежебок и винившего нерадивых слуг в случившемся несчастье.

Удостоверившись в том, что шкаф вспыхнул, я метнулся к окну и спрыгнул на землю. Подобрав две шкатулки с монетами, во мраке под дождем я побежал к стене и только там остановился, чтобы бросить взгляд на дело своих рук. Из окна валил дым, пробивалось пламя. При удачном стечении обстоятельств сгорит весь дом. Отперев задвижку, я вышел на улицу через ворота, словно хозяин навстречу друзьям. Они меня ждали.

– А теперь пора уходить, – сказал Гаркан, – соседи уже просыпаются.

Я не спорил, только показал им шкатулки с монетами.

Глаза Бату округлились.

– У себя в Африке я жил бы с такими деньгами как вождь.

Гаркан пробурчал:

– Что-то ты чересчур искусный вор для паломника.

С хохотом мы удалились от горевшего дома.

"Торговец не догадается, что был ограблен, – подумал я. – Но даже если такое случится, он не сможет узнать, кто это сделал".

На рассвете мы еще видели с пристани столб дыма.

Мы отыскали паром, готовый отойти от причала. Я недолго поторговался с перевозчиком и вместе с десятью своими спутниками поднялся на борт. Кормчий был рослый мужчина, за долгие годы солнце насквозь пропекло его кожу, а седина тронула его волосы и бороду. Он подозрительно оглядел нас, но, взвесив полученный от меня мешочек с монетами, приказал поднимать якорь.

Мы находились на открытой палубе неуклюжего пузатого суденышка с одной мачтой. Капитан выкрикивал приказы с помоста, приподнятого над кормой. Тесный загон на носу был забит козами, густой запах животных бил в ноздри. Наши люди уселись на палубе, привалившись к тюкам ткани, свитым в бухты канатам или деревянным шпангоутам.

Гребцы-рабы вывели суденышко в пролив, ветер наполнил треугольный парус и понес корабль по могучим волнам Боспора. Началась качка, и наши люди сразу позеленели. Моряки посмеивались, глядя на пассажиров, припадавших к бортам.

– Не блюй против ветра, – съехидничал капитан, когда разбойники один за другим принялись перегибаться над бурлившей водой.

Я тоже подошел к борту – подальше от страдавших от морской болезни разбойников. Передо мной открывалась Европа, выстроенные из сырца бурые домики Бизантиона купались в лучах утреннего солнца. Откуда-то мне было известно, что это ничем не примечательное скопление лачуг со временем станет могущественным городом, столицей империи, и дворцы его, мечети и церкви во все стороны закроют горизонт великолепными куполами, изящными минаретами.

Ну а пока Бизантион оставался всего лишь стратегически важной гаванью, в которой теперь властвовали македонцы Филиппа.

– Мы возвращаемся, – буркнул Гаркан мне на ухо.

Удивленный, я повернулся к нему. Лицо разбойника было мрачным. Вату подошел ко мне с другой стороны:

– Что это… мы поворачиваем?

И действительно – мы направлялись назад, в гавань Халкедона. Остальные люди Гаркана слишком страдали, чтобы это заметить: кто распростерся на палубе, кто перегнулся через борт. Парус беспомощно хлопал, а вонь от коз лишь более ухудшала положение. Позеленевший Гаркан обеими руками держался за поручень, пальцы его побелели.

Я смотрел на кормчего: он вывесил какие-то сигнальные флажки. Потом пристально рассмотрел пристань, оставленную нами не более часа назад. Над ней на высоком шесте реяли полотнища флагов. Тут я заметил, что моряки уже вооружились мечами. Даже рабы засунули дубинки за пояса. А наше оружие оставалось возле козьих загонов, и никто из людей не мог им воспользоваться.

Я отправился к кормчему на помост, но двое вооруженных мореходов остановили меня возле лестницы.

– Перевозчик! – крикнул я. – Что ты делаешь?

– Возвращаю шайку разбойников в руки правосудия. – Он хохотнул.

– А почему это ты решил считать нас разбойниками? – выкрикнул я.

Он указал на сигнальные флаги:

– Сегодня ночью кто-то сжег дом важного господина. А вы слишком дорого и почти не торгуясь заплатили за проезд.

Я обдумывал ситуацию всего три секунды. Люди Гаркана не были в состоянии биться, да и сам он едва стоял на ногах. Все моряки уже вооружились и приготовились к схватке. Капитан был очень доволен собой. Он вернет купцу часть денег, которые я ему дал, и еще получит за нас награду от городских властей.

Матросы, стоявшие возле меня, ухмылялись; возможно, их самодовольство толкнуло меня на решительные действия.

Схватив обоих за подбородки – они даже не успели поднять руки, – я стукнул их головами, которые загудели, словно старый дуб, по которому ударил топор. Потеряв сознание, они повалились на палубу, а я выхватил оба их меча и перебросил растерявшемуся Гаркану и Бату. Гаркан принял меч неловко и уронил оружие, но чернокожий точно поймал клинок и вонзил его прямо в живот первого из моряков, бросившихся на нас.

Я крикнул, и Гаркан очнулся. Он поднял меч и вместе с Бату начал сражаться против двух дюжин моряков, пробиваясь к своим людям, еще валявшимся на палубе.

В два прыжка я преодолел лестницу и поднялся на помост, выхватив кинжал из ножен под юбкой. Моряк в рваной тунике обеими руками держал кормовое весло. Рядом с ним застыл кормчий, проявивший признаки крайнего удивления. Тут на пути моем встал первый помощник хозяина корабля с мечом в руке. Мир вокруг меня, как всегда, словно бы замедлился. Я заметил, как дрогнули мышцы его руки, как напряглись его ноги, – он готовился ударить меня в левый бок, который я, как ему казалось, не мог защитить. Я остановил левой рукой его разящий меч и, шагнув вперед, вогнал кинжал ему под подбородок. Отбросив оседавшее тело, я повернулся лицом к перевозчику. Теперь у него в руке тоже появился меч, но он как будто не очень хотел пускать его в дело. Взглянув через плечо, я заметил, что Гаркан и Бату бились, защищая страдавших морской болезнью разбойников от матросов и рабов, размахивавших мечами и дубинками. Но рулевой по-прежнему направлял ладью в сторону Халкедонской гавани.