Но мысли Геры по-прежнему были обращены к смерти.

– Скажи мне, Орион, какова смерть? На что похоже это самое опасное в жизни приключение?

Я вспомнил свое падение по бесконечному жерлу шахты в расплавленные недра земли… Вспомнил когти пещерного медведя, раздиравшего мое тело на части…

– Главное – это боль, – сказал я. – Все мои смерти были мучительны.

– А потом все начинается сначала: новая жизнь, потом новая смерть. Какое это имеет значение?

Она стала Герой и не изображала больше колдунью-Олимпиаду. Сбросив личину, она явила мне облик богини, одной из творцов. Подперев голову рукой, согнутой в локте, Гера царапнула красным ногтем по моей груди:

– В чем дело, тварь? Только не говори мне, что ты устал от жизни.

– Зачем я живу?

– Зачем? – Она расхохоталась. – Чтобы служить тем, кто тебя сотворил. В этом смысл твоей жизни. Исполняй мою волю.

Я смотрел на темный потолок, стараясь не видеть ее, и спросил:

– И какова же она?

– Проследишь, чтобы юный сорвиголова царевич Александр протянул свою руку как можно дальше.

– Твой сын?

– Сын Олимпиады, – поправила она.

– А каково было тебе рожать? – осведомился я.

– Не знаю, – отвечала она надменно. – В этом я не участвовала. Мне и в голову не пришло становиться настолько женщиной.

– Итак… – я помедлил, отыскивая слова, – ты обитаешь в теле Олимпиады, лишь когда хочешь?

Снова зазвучал презрительный смех:

– И не старайся понять тех, кто выше тебя, Орион. Мы – иные.

– Кто это – мы?

– Творцы. Твой рассудок не в состоянии осознать, насколько велика наша мощь, не стоит даже пытаться. – Потом Гера прижалась ко мне и повела рукой по животу, опуская ее все ниже и ниже. – Твое дело исполнять мои желания, тварь.

– В постели это сделать достаточно просто, – отозвался я, все еще не глядя на нее. Я смирил в себе желание, стремясь узнать побольше. – Что мне делать с Александром и Филиппом?

– Служи Филиппу как подобает, – сказала она. – Защищай Александра, как ты защищал его в Афинах. И жди.

– Ждать? Чего?

– Никаких вопросов, – пробормотала она.

– Есть еще один. Зачем ты подослала убийц к Александру?

Я ощутил, как она вздрогнула.

– Как ты?.. – Гера, утратив на мгновение дар речи, осеклась и посмотрела на меня. Наконец я услышал иронический смешок. – Итак, жалкая тварь проявила некоторый интеллект.

– Смерть Александра не сулила никому выгоды, – рассуждал я. – А вот то, что я спас царевича, кое-кому сулит преимущества.

– Я хотела, чтобы Александр доверился тебе. Выезжая в Афины, он считал тебя человеком отца. А теперь он знает, что обязан тебе жизнью.

– Едва ли он так думает.

– Я знаю, что он думает, лучше, чем ты, Орион, – отвечала она. – Александр теперь доверяет тебе.

И вновь я спросил:

– Так почему же ты?..

– Я сказала – никаких вопросов! – Гера припала ко мне, гибкая, словно одна из ее змей, а в глазах богини пылала страсть женщины… И нечто большее.

Армия вновь вышла в поход, на этот раз путь наш лежал на юг, в сторону Аттики. Длинные колонны войск поднимали над извилистой дорогой заметные издалека облака пыли. Всадники шли вдоль дорог, поднимались на склоны, где лошади могли найти траву. Конные полки первыми, словно нитки, тянулись сквозь узкие горные ущелья, а пешие глотали пыль. Позади двигался длинный обоз, запряженные мулами и быками повозки были нагружены панцирями, оружием и припасами.

Я радовался, оставив дворец, оказавшись вдали от Олимпиады. Чистый горный воздух, пусть и смешанный с пылью и запахом конского пота, казался мне сладким нектаром.

Я был назначен в охрану Александра и ехал вместе с его Соратниками. Они добродушно обсудили достоинства Грома и даже сравнивали моего коня с Александровым Буцефалом, но только когда царевича не было поблизости.

Александр был из тех молодых людей, которые поддаются настроениям. Я видел, как он мечется. Царевич восхищался своим отцом и одновременно ненавидел его. Олимпиада вбила ему в голову, что Филипп не любит его и не видит в нем достойного сына и наследника. Александр же мечтал, чтобы отец гордился им, и при этом опасался, что подобное желание мать сочтет предательством.

Молодой, честолюбивый, неуверенный ни в себе самом, ни в любви своего отца, Александр поступал так, как нередко поступают зеленые юнцы: он обратился к крайностям и хвастал, что истинный отец его – Зевс или уж по меньшей мере Геракл. Изображал юного Ахиллеса, который долгой жизни предпочел славу. Ему постоянно приходилось быть отважнее и смелее всех остальных, и он часто рисковал.

И я должен был оберегать его жизнь!

– Александр молод и горяч, – сказал мне Филипп в тот день, когда мы выступили на юг. – Его Соратники благоговеют перед ним, даже дочиста выбриваются, как это делает он. Только прошу тебя, пригляди, чтобы царевич не сломал свою дурацкую шею.

Нелегкое дело.

Пока конница прохлаждалась на склонах холмов Пиерии, Александр занимался вербовкой новобранцев. Заезжая вместе с Соратниками в каждую ничтожную, крохотную деревеньку, попадавшуюся на пути, он обращался к собравшимся.

– Мы едем к славе! – кричал царевич жиденьким тенорком со спины Буцефала. – Кто пойдет вместе со мной?!

Конечно же кое-кто из молодых селян делал шаг вперед, в глазах храбрецов зажигался огонек, им уже виделась слава и почести… и пожива. Старики немедленно утаскивали безрассудных обратно в толпу. Или, хуже того, это делали матери под общий хохот. Все же Александр сумел собрать по пути небольшой отряд новичков.

Мы приближались к Фессалии, и отношение к нам сделалось самым враждебным. В одном из горных ущелий местные козопасы даже попытались устроить засаду. Должно быть, заметили только отряд безбородых парней, ехавших верхом на лошадях в богатых сбруях. Эти кони стоили целого состояния для людей, всю свою жизнь выжимавших скудный урожай из каменистых холмов.

Мы должны были обследовать перевал, убедиться в том, что он безопасен для прохода основного войска. Было понятно, что горсточка решительных воинов способна задержать здесь целую армию на дни или даже недели, как это некогда сделал Леонид в Фермопилах. Филипп намеревался выйти к Фивам, прежде чем афиняне успеют привести туда свое войско. И промедление на перевале могло привести к беде.

Здешние горцы в какой-то мере соблюдали верность Фивам, но в основном их заботили лишь собственные селения. Для них мир кончался за пределами родных гор и долин. Они ничего не знали о начавшейся войне. И, заметив с полдюжины молодых знатных воинов в одном из ущелий, решили, что боги явили к ним свою благосклонность. Горцы выбрали удачное место, где скалы едва не смыкались, и всаднику приходилось направлять коня вокруг камней, заваливших проход.

Как всегда возглавлял отряд Александр, Гефестион держался позади него. За ними цепочкой ехали Птолемей, Неарх и Гарпал. Птолемей распевал непристойные песни, наслаждаясь эхом собственного голоса, гулявшим среди скал. Я замыкал цепочку, внимательно обшаривая взглядом зубчатые края скал над головой. И все же не увидел, какая опасность нам угрожает, зато услышал, как наверху загрохотало. От края скалы по крутому склону отвалился камень, увлекая за собой новые.

– Осторожно, – возопил я, осаживая коня.

Александр тоже услышал звук, но лишь послал Буцефала вперед. Гефестион последовал за царевичем, остальные повернули назад, подальше от камнепада.

Камни грохотали, разбиваясь о дно ущелья, поднимая тучи пыли и разбрасывая осколки. Наши кони пятились и жалобно ржали. Гром бежал бы отсюда, и мне с большим трудом удалось удержать его на месте.

Наверху послышались незнакомые воинственные клики, я увидел мужчин, бежавших с вершины утеса. В мою сторону полетело копье. Я смог проследить его полет: медленно, колеблясь, древко плыло в воздухе. По обеим сторонам от нас вниз спускались люди.

Александр остался по другую сторону завала.