Опасаясь за мою жизнь, она добровольно взяла на себя роль дегустатора и пробовала всю пищу, что слуги приносили нам. Более того, в своей подозрительности она зашла настолько далеко, что пожелала лично проверить даже мою одежду из боязни, что и она может быть отравлена.

– Человека можно отравить, используя различные предметы одежды, – пояснила она, предвосхищая тем самым приемы Борджиа и Медичи. – Я сама знаю яд, который способен убить сильного воина, едва попав на его незащищенную кожу.

Кто слышал о нервно-паралитических ядах в тринадцатом столетии? Впрочем, я не собирался спорить. Ее знания об окружающем нас мире определенно намного превышали мои собственные. Мое внимание концентрировалось на другой проблеме. Я, как и Агла, думал, что никому, кроме Аримана, нет необходимости добиваться моей смерти. И все же сомнения не оставляли меня. Почему мы оба оказались в этом чуждом для нас мире? Я знал, что мое предназначение – убить Аримана. Несомненно, и он добивался того же. По всей видимости, наше общее предназначение – следовать друг за другом сквозь пространство и время, пока наконец один из нас не падет в этой затянувшейся борьбе ради развлечения Ормузда или каких-либо других богов. Стыдно было осознавать, что я не более чем пешка в чьей-то тщательно продуманной игре. Возможно, Ариман и намеревался убить меня, но вряд ли он стал бы это делать из чисто спортивного интереса. Владыке Тьмы поневоле следовало быть прагматиком. Его цель – ни больше ни меньше как уничтожение всего человечества ради нарушения существующего пространственно-временного континуума, а как следствие, и самой вселенной. Моей же задачей было помешать ему реализовать его дьявольский план, что я мог осуществить лишь путем физического устранения самого Аримана. Я не был профессиональным убийцей, а всего лишь солдатом, сражающимся за само существование человечества. После всего того, что произошло между нами, я не испытывал, да и не мог испытывать особых симпатий к своему противнику, но роль послушного орудия в чужих руках была также неприемлема для меня.

Я испытывал тревогу. Слова Ормузда о том, что конечной целью моей миссии на Земле является уничтожение Аримана, не убеждали меня. Сколько раз нам еще предстояло сойтись в смертельной схватке? Если я уже умирал, а тем не менее продолжаю жить, что вообще означает понятие смерти? Ариман убил Арету в двадцатом столетии, но сейчас она оказалась рядом со мной живая и невредимая, пусть и под другим именем. Я погиб в пламени термоядерного реактора семь столетий спустя, но никогда раньше не чувствовал себя более живым, чем сегодня.

Под бременем тягостных размышлений я без сил опустился на свою подстилку, отдавая себе полный отчет в том, что мой слабый мозг не в состоянии справиться с этой безумной проблемой.

Агла как могла попыталась утешить меня.

Наши развлечения прервал стук в дверной косяк, вежливый и одновременно решительный. Неохотно я подошел к занавеске, не понимая, кому мы могли понадобиться в столь поздний час. Наступила ночь, и открытое пространство вокруг дворца Великого хана освещалось лишь пламенем двух гигантских костров.

Передо мной стоял пожилой худощавый китаец в традиционном шелковом халате, расшитом серебряными драконами. Его голову украшал высокий колпак, из-за которого незнакомец казался почти одного роста со мной. Рассмотреть черты его лица не представлялось возможным.

– Мое имя Елю Чуцай,[12] – объяснил он мелодичным голосом. – Я советник Великого хана. Могу ли я войти в ваш дом?

При всей затруднительности для европейца определить точный возраст азиата нетрудно было заметить, что наш посетитель очень стар.

«Мандарин», как я тут же окрестил его, продолжал стоять у порога, вежливо ожидая моего разрешения войти в комнату. Стражи порядка почтительно держались в нескольких ярдах позади него, преданно пожирая глазами высокое начальство.

– Разумеется, – произнес я, почтительно наклонив голову. – Будьте добры, чувствуйте себя как дома.

С грацией, поразительной для человека его возраста, Елю Чуцай сделал несколько шагов вперед. Агла уважительно приветствовала его и, как и подобает добропорядочной монгольской женщине, опустилась на колени, чтобы раздуть едва тлевшие угли маленького очага. Кажется, я уже упомянул, что вечер был на редкость холодным. Наш гость выглядел настоящим патриархом. Длинные усы и жидкая бороденка были совершенно белы. Тонкая косичка такого же цвета опускалась на его плечи. Он стоял, чуть сгорбившись, посреди нашей небольшой комнаты, спрятав руки в широкие рукава шелкового халата.

– Пожалуйста, садитесь, мой господин, – предложил я, указывая в сторону единственного стула в комнате.

Он молча, с достоинством принял мое предложение. Растроганная Агла пыталась сделать его пребывание у нас чуть более комфортабельным, предложив ему две имевшиеся в нашем распоряжении подушки, но он легким жестом отклонил ее предложение, после чего мы сами уселись на них у ног нашего высокого гостя.

– Для начала мне следует подробно объяснить вам, зачем я пришел, – начал он так тихо, что я едва смог расслышать его голос за треском разгоревшихся поленьев. – Но прежде разрешите мне поблагодарить вас за внимание. В моем возрасте приятно чувствовать тепло очага за спиной.

– Вам нет нужды ничего объяснять, – остановила его Агла. – Всем известно, что вы правая рука Великого хана.

Он слегка наклонил голову в знак признательности.

– Я служу монголам еще с того времени, как их первый Великий хан носил имя Темучин. Я был еще зеленым юношей, когда войска Потрясателя Вселенной перевалили через Великую Китайскую стену и захватили город Янкин, где я родился. Я был оставлен в живых благодаря моему умению читать и писать, хотя и стал рабом. Монголы, конечно, дикари, но их вождь уже тогда умел смотреть на много лет вперед.

– Вы говорите о Чингисхане? – осторожно осведомился я.

– Естественно, но сейчас среди монголов не принято упоминать ни одного из его двух имен. Его называют Великим ханом, Потрясателем Вселенной, Величайшим из Величайших и еще несколькими другими именами, хотя все это не имеет прямого отношения к предмету нашего разговора. Он был отцом Угэдэя, нынешнего Великого хана, человеком, завоевавшим для монголов Китай, Сибирь и твердыни Хорезма. Воистину он был величайшим человеком в истории человечества.

Естественно, я и не собирался оспаривать его высказывания. Седой мандарин явно не был льстецом, не имел оснований произносить передо мной хвалебные речи в адрес кого угодно. Он искренне верил в то, что говорил, и многие его утверждения на самом деле соответствовали истине.

– Сегодня империя монголов простирается от Китайского моря до Персии. Хулагу готовится покорить Багдад. Субудай уже отправился в поход против русских и поляков. Кубилай замыслил захватить Японию.

– Ему лучше отказаться от этого плана, – неосторожно пробормотал я, вспомнив из курса истории, что флот Кубилая был уничтожен штормом, который японцы с тех пор величают «Священным черным ветром» или «Камикадзе».

Елю Чуцай подозрительно уставился на меня.

– Что вы хотите этим сказать? – требовательно спросил он. – Вы обладаете даром пророчества?

Агла бросила на меня предостерегающий взгляд.

– Ничего похожего, – возразил я, вспомнив ее слова о том, что монголы не жалуют предсказателей, и делая все возможное, чтобы мой голос звучал по возможности более искренне. – Просто, на мой взгляд, монголы прекрасные воины, но никак не моряки. Их стихия степь, а не море.

Китаец несколько минут изучал мое лицо.

– Вы правы, – произнес он наконец. – Монголы лучшие воины в мире, но они не моряки. Впрочем, они также не администраторы, не писцы и не мастеровые. Но для выполнения всех этих обязанностей у них есть пленники. Они найдут сколько угодно хороших моряков среди китайцев.

В знак согласия я вежливо склонил голову.