Верхом на лошади появился пикадор, этот броненосец тавромахического флота. Бык доверчиво подошел к пикадору, словно подставляя себя под копье, но едва острие вонзилось ему в крестец, как бык, подпрыгнув на невероятную высоту, выбил из рук пикадора копье, и оно, пролетев изрядное расстояние, пробило соломенную шляпу фотографа, намеревавшегося увековечить эту сцену. Пикадор подобрал копье и снова ринулся в бой, но бык словно взбесился: он поддел лошадь рогами, и пикадор всей тяжестью своих ста двадцати килограммов плюхнулся на бычий загривок. Каким-то чудом ему удалось ухватиться за рога, и так он продержался несколько секунд, в то время как бык скакал и брыкался, словно одержимый. Нормальное течение корриды было нарушено, однако правила есть правила, и квадрнлья Эль-Лимонсито перешла к третьему этапу боя.

Первый бандерильеро вонзил в круп быка две пары бандерилий; третья пара упала на арену, потому что бык побежал, делая зигзаги; другого бандерильеро он догнал, свалил и покатил по арене как мяч. Зрители закатывались хохотом и не могли остановиться — такого не было еще ни на одной корриде; но настоящие любители возмущенно требовали, чтобы им вернули деньги за билеты. А невзрачный человек за камерами кинохроники лихорадочно вертел в это время переключатели чего-то похожего на транзистор.

Началась завершающая часть боя — злополучней всех, описанных доном Хосе Мария Коссио в его фундаментальном труде «История корриды». Острие шпаги все время соскальзывало с боков животного, и в какой-то миг она по самую рукоять врезалась в землю. Эль-Лимонсито застыл в странной позе, словно выполняя трудное гимнастическое упражнение. И тут произошло самое комическое событие этой незабываемой корриды: коварно взмахнув рогами, бык сдернул с Эль-Лимонсито одежду, и тот остался в одном нижнем белье, а потом, когда тореадор бросился бежать, бык сорвал с пего и то малое, что на нем еще оставалось. Смеялись мужчины, иностранки хихикали, а скромные испанки прятали лица за веерами. Эль-Лимопсито бежал с арены, сопровождаемый градом подушечек для плетения кружев и нелестных замечаний по адресу его родословной. Для Эль-Лимонсито это был конец. Теперь он мог рассчитывать только на место клоуна в цирке, с ним уже никто не подписал бы контракта.

Настал черед Эль-Наранхито. Если бы внимание зрителей не было поглощено тем, что происходило на арене, они, возможно, заметили бы все того же человечка. Только на этот раз он не отрывал глаз от листка бумаги — на нем был записан план, разработанный до мельчайших подробностей сеньором Карраско, тореадором и, разумеется, им самим.

Если Элъ-Лимонсито потерпел позорный провал, то работа его соперника, напротив, была великолепной. Бык шел туда, куда ему надлежало идти. Десять миллионов испанцев, затаив дыхание, смотрели, как он мирно обнюхал лицо Эль-Наранхито и стал перед ним на колени. Все бандерильи вонзились куда полагается, на взмахи плаща бык отвечал так, как от него ожидали, и наконец после одного-единственного виртуозного укола шпагой он упал как подкошенный. Никто не знал, что смертоносный электромагнитный импульс разрушил большую часть его подкорковых центров, а произвести вскрытие никому не пришло в голову.

Не стоит рассказывать, что произошло с остальными быками. Эль-Лимонсито был так деморализован, что доктору Гонсалесу почти не пришлось пускать в ход свой передатчик: из рук вон плохая работа окончательно погубила репутацию доселе знаменитого матадора. А Эль-Наранхито одержал блестящую победу над своими тремя быками и получил всего шесть ушей и три хвоста только потому, что у этих быков больше не было ни хвостов, ни ушей. Его осыпали дождем цветов и любовных записок, и, когда он уходил с арены, полиции пришлось спасать его от почитателей.

Тем временем странная личность с транзистором подошла к сеньору Карраско. Они обменялись несколькими фразами, а потом человечек, сжимая в руке сложенный банковский чек, стал проталкиваться к выходу. Выбравшись наконец из толпы, он осторожно разогнул чек, взглянул па него — и его лицо вспыхнуло: в проставленной сумме было на два нуля меньше, чем они условливались! Лицо человечка исказила зловещая гримаса.

Импрессарио в эту минуту уже пробивался наружу, в окружении поклонников, наперебой поздравлявших его о успехом Эль-Наранхито. Вдруг кто то закричал: «Бык, бык вырвался!», и началась паника. Почувствовав, что толпа вот-вот подомнет его под себя, сеньор Карраско попытался перепрыгнуть через загородку, но его сбили с ног. И как ни больно его топтали, он был в полном сознании в тот момент, когда ощутил на затылке обжигающее дыхание быка. Потом словно два ледяных стержня вошли в его спину — и больше он не чувствовал ничего, потому что бык пригвоздил его, как высушенную бабочку, к дощатой стене прохода.

Кому не известны все эти прописные истины — от любви до ненависти один шаг, смех и слезы живут рядом и так далее?

А ведь то же самое можно сказать и об удаче. Во всяком случае, по отношению ко мне. Я один из тех, кому вечно не везет, и это несмотря на такие возможности, которые любого другого поставили бы на одну доску с Наффилдом или Рокфеллером. Чем только я не занимался: пробовал свои силы в электронике, машиностроении, гипнотерапии, экспериментальной химии, был коммивояжером и даже один сезон разъезжал с цирковой труппой. И ради чего? Старался зашибить деньжат побольше, чем я потрачу на будущей неделе. И, представьте, мне это ни разу не удалось.

Фред прозвал меня циником. Но когда вы познакомитесь с моей жизнью, вы вряд ли меня осудите. Сейчас мы с Фредом компаньоны, занимаемся «внедрением», как говорят интеллектуалы. То есть я пытаюсь убедить людей, что у нас есть товар, который нужен им до зарезу. Посмотрите-ка наш номер по телеку — по-моему, это здорово. Все это выглядит, как мы расписываем. Но мне даже не верится, что так пойдет и дальше. Все это добром не кончится. Это у меня всегда так. Откровенно говоря, точит нездоровое любопытство — страшно хочется узнать, каким блюдом угостит меня рок на этот раз.

Вот за это Фред и зовет меня циником. Он-то совсем другой. Неисправимый оптимист, каким я был когда-то. Если б я дал себе волю, то проливал бы по этому поводу горькие слезы. Эх, не надо бы Фреду ввязываться в это дело: он женат, счастлив в браке, ему бы какую-нибудь постоянную работу, без всяких неожиданностей. Впрочем, это для него не так уж важно: миссис Фред сама зарабатывает, и притом неплохо.

Кстати, и нашим теперешним процветанием мы обязаны блестящей идее, которая пришла в голову миссис Фред. Поэтому и о ней стоит сказать несколько слов. Она ведет раздел советов страдающим от несчастной любви в одном из крупнейших журналов для женщин и по-настоящему предана своему делу. Мимоходом я хотел бы опровергнуть старые басни насчет того, что подобные советы сочиняют пожилые джентльмены с бакенбардами, курящие трубки и насквозь пропахшие прокисшим элем. Вздор! По крайней мере, в данном случае. Миссис Фред — это вам не кто-нибудь!

Да, о ней одной стоит написать целую книгу. Может, я когда-нибудь и напишу, потому что я ею просто очарован. Только поймите меня правильно — все это совершенно невинно. Она высокая, брюнетка, грациозна, а главное, в ней бездна того, что у актеров называется шармом. Она прекрасна той красотой, которая постепенно берет вас в плен. При этом она наивна! И к тому же упряма! Никогда не встречал столь ребячливой и простодушной женщины. Ни капли лукавства, лживости; никогда ей и в голову не придет помыслить о ком-то дурно. Устоять против нее в споре просто невозможно. Один бог знает, как они с Фредом составили пару: он маленького роста, легкомысленный, болтливый, и в голове у него вечно роятся самые дикие мысли, которые когда-либо рождались на свет. Впрочем, такие пары возникают сплошь и рядом. Вот почему теперь я могу рассказать об одной встрече субботним вечером два месяца назад.

Мы сидели втроем в их гостиной, лениво поглядывая на экран телека, посмеиваясь над нелепой рекламой, и чувствовали себя какими-то опустошенными.