В темноте за окном бесконечное раскачивание затуманенной земли, сумятица снега. Гудованцев поглядел туда. Что-то беспокойно защемило внутри. Почему Лена не пришла? Не смогла? Ему так не хватало перед отлетом ее пристального и теплого взгляда, бесконечно верящего в его умение, знания, удачу… Лена! Она ворвалась в его жизнь, как врывается в полете ветер, свежий, уносящий, попутный…

Их встречи всегда были неожиданными. У него что ни день полеты, подготовки к ним, никогда не знал заранее, когда будет свободен. Вырвавшись, мчался к Лене в Москву и, оторвав ее от нескончаемых занятий, подготовок к сессиям на ее геологическом в университете, увозил в Долгопрудный. Тут в двух шагах лес. Они убегали на лыжах за тридевять земель, так что обратную дорогу находили с трудом. Возвращались затемно, покачиваясь от усталости, и до чего же рады были ожидающей их дома горячей картошке!

Бродить по лесу Лене не в диковину. Она, как и он, таежный бродяжка. С начала лета всегда в экспедиции. И ему ли, сибиряку, не знать, каково пробираться по таежному бездорожью с тяжелым рюкзаком! «Подожди немного, облегчим вам жизнь, – обещал он ей, – будем вас и ваше хозяйство в самую глушь на дирижаблях забрасывать!» Все аэронавты уверены, что дирижабли и тут сослужат добрую службу.

Ясноглазая, светловолосая его Лена! Казалось, нет между ними этого все увеличивающегося расстояния…

…Снежные заряды за окнами рубки по-прежнему резали их путь. Ветрочет[5] упрямо не хотел менять показания. Впрочем, Николай мог и не смотреть на его диск, и так было ясно: на корабль беспрестанно жмет боковой ветер. Корабль сопротивляется ему, кренится, бросается в стороны, идет наперекор.

«Во время остановки в Мурманске надо будет позвонить на главный почтамт, – подумал Гудованцев. – Лена наверняка догадается дать туда телеграмму».

– Как моторы, Николай? – спросил он сидевшего тут же, у корабельного телеграфа, старшего бортмеханика.

– В порядке, – обернулся к нему Коняшин. И уверенно добавил: – Моторы не подведут, командир, каждый час проверяю.

У штурманского столика с циркулем и тяжелой штурманской линейкой работал над навигационной картой первый штурман Алексей Ритсланд. Делал аэронавигационный расчет – учитывал ветер, снос корабля, выбирал курс. Уловив короткий миг относительно спокойного положения широко раскачивающегося корабля, умудрялся нанести на карте нужные линии. Подверженность дирижабля ветру из-за большой его парусности и сравнительно небольшой скорости заставляет непрерывно вносить поправки в проложенный курс.

Ритсланд, налетавший на самолетах больше десяти тысяч часов, на дирижабле летел впервые. Он быстро свыкся и с размашистой болтанкой, и с тишиной, которая сопутствует полету дирижабля – моторы гудели где-то далеко, снаружи, совсем не то, что в самолете, – и с ощущением необыкновенной легкости корабля. И уже чувствовал себя здесь как дома.

Его участие в этом полете было крайне необходимо. Испытанный полярный штурман, он до тонкости знал Арктику, избороздил ее вдоль и поперек. На всем протяжении северного побережья страны от Берингова пролива до Баренцева моря нет, пожалуй, места, острова или островка, над которыми бы он не пролетал. Не раз, прихваченный пургой, «куропачил» – зарывался в снег, чтобы не замерзнуть. Проводя ледовые разведки в Баренцевом и Карском морях, часами летал над бесконечными однообразными льдами, когда глазу не за что было зацепиться, ухватить хоть малозаметный ориентир, и в слепящей белизне невозможно было понять, высоко летишь или лыжи самолета вот-вот зацепят за торос.

Когда его старый друг и наставник, замечательный полярный летчик Герой Советского Союза Василий Сергеевич Молоков, вместе с которым он прокладывал северные воздушные трассы и вместе с которым совершил незабываемый полет на Северный полюс (за эти полеты Ритсланд был награжден орденом Трудового Красного Знамени и орденом Ленина), предложил ему отправиться на дирижабле для спасения папанинцев, он с радостью согласился.

Люди, на помощь к которым они сейчас спешат, ему особенно близки. Он ведь сам причастен к тому, что они оказались в центре Арктики, на полюсе…

…Год назад, в марте 1937 года, с московского Центрального аэродрома поднялись четыре заново выкрашенных в ярко-оранжевый цвет четырехмоторных самолета и взяли курс на Северный полюс. На борту четверо полярных исследователей, которым предстояло, обосновавшись на льду Северного полюса, долгие месяцы вести там научные исследования.

Тогда, как и сейчас, они пробивались сквозь непогоду, их так же трепало, так же валил снег, только мокрый, с дождем. Правда, тогда можно было не так спешить, и они делали остановки, выжидали улучшения погоды. На Маточкином Шаре выдержали двенадцатибалльный шторм. Взбесившийся ветер валил с ног, забивал легкие, не давая дышать. Тяжелые самолеты подскакивали, рвались со швартовых. Чтобы не сорвало, пришлось крепить их якорями, вмораживая якоря в лед.

Последний бросок был с острова Рудольфа, самого северного острова архипелага Земля Франца-Иосифа. Первым к полюсу вылетел флагманский корабль Героя Советского Союза Михаила Водопьянова. Остальные три машины смогли вылететь через шесть дней. Нелегко было отыскать среди бесконечных ледяных полей в нагромождениях торосов крошечный лагерь у полюса, который к тому же еще и не стоял на месте, а дрейфовал вместе со всей массой льда. Ритсланд первым из трех привел к лагерю их с Василием Сергеевичем Молоковым самолет.

Это были первые в мире самолеты, опустившиеся на лед Северного полюса.

За два месяца нелегкого пути до ледовой «макушки» земного шара и десять дней, проведенных там до возвращения самолетов на материк, крепко привязались они к четверке папанинцев. Люди эти были удивительные.

Начальник научной станции – деловитый, с хитринкой в глазах, не теряющийся в самые трудные минуты, заботливый и хлебосольный – настоящий «хозяин полюса» – Иван Дмитриевич Папанин.

Эрнст Кренкель – высокий, мощный, с густым хрипловатым басом бывалого полярника, с виду суровый, а на самом деле золотая душа, непревзойденный ас в своем радиоделе. И острослов! Не дай бог в чем-то оплошать, тут же попадешь к нему на язык.

Ненасытные исследователи Петр Ширшов и Евгений Федоров, молодые, горячие, наконец-то дорвавшиеся до своей заветной цели – этой недоступной точки Земли, – тут же поделили между собой два океана: Ширшов «завладел» водным, с его неведомыми глубинами, течениями, дрейфом льда; Федоров – воздушным, с ветрами, циклонами, магнитными бурями. В нетерпении скорее начать исследования они, не дожидаясь прибытия остальных самолетов, которые должны были привезти оборудование, принялись за работу и заразили своим рвением всех, вплоть до летчиков, бортмехаников, штурманов, радистов.

Все вместе долбили они лунку во льду, ставили над ней лебедку. Пилили из крепкого, как сахар, снега метровые кирпичи, строили из них снежные домики для радиостанции и магнитной обсерватории. Поставили на льду ветряк с динамо-машиной, укрепив его вбитыми в лед костыльками с растяжками, установили жилую палатку, собрали ее из алюминиевых трубок, обтянули теплыми чехлами. Прямо в снежных завалах соорудили хозяйственные и продовольственные базы. Строительство шло с размахом, как на Большой земле. Скоро на льдине вырос целый научный городок с улицами: Самолетной, Складской, Советской…

6 июня 1937 года под трехкратный ружейный залп они подняли над полюсом Красный флаг Союза ССР, открыли первую в мире научную станцию «Северный полюс».

И сразу же, одно за другим, последовали научные открытия. С затаенной гордостью, как будто ничего особенного в этом не было, Кренкель отстучал ключом на Большую землю первую в истории человечества сводку погоды Северного полюса. С утра до ночи работающий со своей лебедкой Ширшов вначале даже не поверил приборам, когда обнаружил под двухсотметровым слоем холодной океанской воды мощный слой теплого течения Гольфстрим, пришедшего сюда, к самому полюсу, от тропического Карибского моря.