Машина с лебедкой в глубоком овраге. Крутится барабан, то сдавая, то выбирая трос привязного аэростата. В корзине – там, в вышине, – двое: командир аэростата Вера Демина и капитан-артиллерист. По нескольку раз в день поднимаются они для наблюдения за противником и корректировки огня нашей артиллерии.

Раньше Вера не представляла себе, какая это акробатика – быть на привязи. Ей доводилось много летать на самых разных аэростатах, даже на «игрушечных» шарах-лилипутах, сидя на дощечке, как на качелях, ничем не огражденной – на ужас всем, кто смотрел с земли. Но это – в свободном полете. А здесь!..

Когда в первый раз поднялись на восемьсот метров, сразу попали в страшную трепку. Ветер рвал аэростат, гнал дальше, а трос не пускал. Ивовую корзину с ними вместе швыряло из стороны в сторону, кренило, вскидывало вверх и тут же бросало вниз, как в пропасть. Не заметила, как вцепилась в борт обеими руками. Глянула на капитана и вспыхнула от стыда. Она-то воздухоплаватель, а он впервые в воздухе. Побледнел до синевы, невмоготу ему, но ни за что не держится – нечем и некогда. Смотрит в бинокль, в другой руке прибор для корректировки, на коленях планшет с картой, а тут еще телефонная трубка. Чем помочь?..

– Держись за строп.

Сама схватила трубку.

– Говори координаты.

Как он нашел противника при неистовой пляске корзины?! Но нашел. Крикнул:

– Есть цель.

И стал называть координаты. А она передавать в трубку. Кричит и чувствует, как сжало голос, должно быть, от волнения. Снизу ей в ответ:

– Кто там пищит, у вас что, детский сад? – и дальше, не выбирая выражений.

Разозлившись, гаркнула как надо, почти по-мужски:

– Прицел сто сорок!

Поняли. Орудие ударило. Эх, недолет! Передала поправку. Перелет. На третий – в самый раз.

Капитан выхватил трубку.

– Цель накрыта! Беглый огонь из всех орудий!

У него даже краска к лицу прилила. Сунул Вере бинокль.

– Смотри, товарищ командир, такое надо видеть!

Бинокль у капитана сильный, но Вера никак не могла найти. А потом поймала: там, далеко, вспыхивают дымки и летят вверх колесами, кутаясь в поднятую разрывами снарядов пыль, вражеские машины, бронетранспортеры, минометы, пушки…

– Вижу за холмом вспышки орудийных стволов. Прошу огня. К корректировке готов, – передал капитан.

А по аэростату уже била фашистская батарея осколочным. Им, конечно, было понятно, для чего он здесь. Снаряды сначала рвались далеко, а потом – совсем рядом, осколки с визгом резали воздух. Хотелось сжаться в комочек, стать с воробышка. На земле можно где-то укрыться, в траншее, в канаве… Они болтались на виду, будто дразнили: вот мы, открыты со всех сторон!.. Но спускаться рано. Надо маневрировать. Вера отдала команду на лебедку:

– Дать высоту.

Взлетели. И опять вниз. Парни на машине с лебедкой старались вывести их из-под огня. Но фашисты вновь нащупали, стали бить по оврагу фугасными, стараясь уничтожить лебедку.

Взрывная волна швырнула хуже ветра. Земля дыбом встала.

…Все время жаркие дни. Боевые подъемы. Разведка. Вера уже свободно читала землю, как военную карту по еле заметным оттенкам на ней.

Почти у горизонта, километрах в пятнадцати разглядела темнеющую полоску на желтом поле. Пригляделась: танки, даже сосчитать смогла – шестнадцать. Отыскала мост, солнце било сбоку, и от него ложилась четкая тень. Когда передали координаты и ударила наша батарея, вместе с осевшим дымом и обломками исчезла и эта тень. Крутые изгибы окопов прослеживались по освещенным и теневым их сторонам и зубчикам траверсов. Не по себе стало, глядя на них. Это были наши окопы, их оставили три дня назад. Теперь в них враг.

Ударила где-то пушка – и сразу бинокль в ту сторону. На высоте все звуки земли слышны хорошо. Когда же тихо, что, правда, редко бывает, короткие автоматные очереди все время откуда-нибудь доносятся, даже забавно слышать, как внизу Почекин распекает нерадивого, кто-то отдает команду, кто-то крикнет: «Кухня приехала!» Вот только запахи кухни наверх не долетают. Там лишь запах тротила от рвущихся вблизи снарядов, но его лучше бы не знать.

Когда они прибыли сюда, их встретили довольно прохладно. Косо посматривали на аэростат – зачем нам этот «пузырь»? Его, как ни маскируй по оврагам, фриц все равно усечет, будет бомбить. Но, когда в первый же подъем они помогли артиллеристам подавить две вражеские батареи и рассеять скопление другой немецкой техники, отношение к ним резко переменилось. Их стали уважительно называть «глаза и уши артиллерии», О результатах их работы наземные части узнавали по тому, как стихали вражеские батареи.

«Пузырик» в очередной раз залатали, подкормили газом. Раздалась команда:

– Наблюдатели, в корзину!

Аэростат пошел вверх. Теперь там Коля Голиков. С ним Вера летала еще на В-1. Бесстрашный человек, недаром Сережа Демин для испытаний новых конструкций обычно брал его. Снаряды рвались вблизи корзины, зажимая ее в кольцо. Смотреть на это с земли, когда там не ты, а кто-то другой, было жутковато.

Вера обернулась на шум подъехавшего «газика». Выскочивший из него Сергей Попов светился радостью, как луна в полнолуние. Только что в штабе дивизии ему вручили письмо от жены, из Бузулука. Лена родила ему сына. Назвала Сережей.

– Я, Вер, счастливый, – похвастался он, – если убьют, живет уже в Бузулуке новый Сережка Попов.

«Горе у меня, Люда! Убили моего капитана.

Пишу тебе в «никуда», не веря, что письмо дойдет, но не могу не поделиться, ведь всегда радость и горе делили пополам…

Мы столько раз поднимались с капитаном вместе для корректировки. Пережитая вместе опасность роднит. А мы в корзине, под огнем врага – вдвоем, никого рядом. Не раз доводилось прыгать с горящего аэростата. И сегодня пришлось прыгать. Фриц подкрался, паразит, со стороны солнца, так что мы и ребята на земле не сразу его заметили. Зенитная батарея прикрытия открыла огонь. Но поздно. Чувствую, падаем – значит, горим, только из корзины нам это еще не видно.

Капитан крикнул мне:

– Прыгай!

Он старался меня уберечь. Он старший по званию. Но я – командир. Поэтому приказываю:

– Прыгай первым, капитан.

Он вывалился из корзины. Я – за ним. Считаю до пяти… до восьми – высота позволяет. Дергаю за кольцо. Парни на лебедке помогают нам, пускают машину на аварийной скорости, стараются оттянуть от нас пылающий почти в три тысячи градусов факел, его жар на расстоянии достает. Все же от беды не ушли. Фриц, сделав свое черное дело, не убрался восвояси, вернулся и дал несколько очередей. Я приземлилась благополучно. А капитана смертельно ранило. Глянула в его сторону – ветер парашют треплет. Надо погасить его, может поволочить за собой. Но капитан не шевелится. Кинулась к нему.

– Василь Иваныч, миленький, как же так?..

Чуть дышит, гимнастерка в крови. Положили мы его на плащ-палатку, осторожно подняли в полуторку. За всю дорогу он лишь раз открыл глаза. Было в них удивление и как бы чувство вины: вот, подвел я вас, лежу…

Мы надеялись: довезем. Не довезли.

Обязательно будь жива, Люда!

Твоя Вера».

Экипаж Людиного самолета неожиданно вернули в Москву, и тут она узнала, что Вера и другие дирижаблисты отправлены с воздухоплавательными отрядами артиллерийского наблюдения на фронт. Затосковала. Захотелось быть с ними.

Но для грусти времени не оставалось. Начались полеты. Опять на транспортном, но уже переоборудованном. Мягкие кресла на нем были заменены скамьями, наверху оборудовано место для «шкаса» (скорострельного пулемета – турель. С ними стал летать еще один член экипажа, стрелок. Они были уже не так беззащитны, как прежде, когда не имели возможности отвечать огнем фашистским «мессерам».

Саша тоже летал на транспортном, в другом отряде. Люда со Свердловска его не видела. На аэродроме спросит – говорят: был вчера. Или: полчаса назад вылетел на задание. Главное – цел!

Полетов много: в тыл врага, к партизанам. Доставляли оружие, боеприпасы, десантников для подкрепления.