– Мы с тобой взрослые люди. Объясни, почему пропускаешь школу?

– А я работать хочу. Хочу быть мотористом.

Коля не стал его уговаривать. А наутро разбудил не в семь, как обычно, в школу, а в шесть:

– Вставай, работничек.

Сашке ох как не хотелось вставать, а встал. Поработал недельку, другую. Промывал в керосине части от моторов, другой работы не доверяли. Вскоре уразумел: не очень-то это веселое занятие, а чтобы суметь в моторе разобраться, знаний не хватает. Седьмой класс Сашка закончил. А потом все же пошел работать на верфь мотористом.

Коля все дни в порту, в полетах. И дома до полуночи над чертежами сидит. Худой, вот как Томка. Хотела подкормить его получше – сил-то ведь ему надо много, один ведь работник, – стала готовить ему посытнее. Так чуть не рассорились. Подаст ему блинков, горячих, румяных. Он обязательно спросит:

– А дети ели?

– Ели, ели…

А что ребятам – они и картошки поедят, и каши, вон какую кастрюлю сварила, что тебе ведро.

Только Колю не проведешь. Подозвал Томку:

– Томусик, поди сюда.

Та рада, бежит. Все ее зовут – кто: «шкода», кто «кощей», только Коля – Томусик!

– Вы это ели?

Томка глянула, повела носом – пахну-у-ут!.. Слюнки сразу потекли. Молчит. Только глаза моргают. Знает: скажет – не ели – от матери трепка будет, а неправду она Коле сказать никак не может.

– Мама, наверно, забыла нам дать…

Анна Федоровна только глянула на Томку.

Коля отодвинул миску.

– Я так и знал. Сколько раз я, мама, говорил, что всем, то и мне. Или я дома вовсе есть не буду.

Схватил миску и к ребятам.

– Ешьте, пока горячие.

Сейчас в их новой квартире, в доме инженерно-технических работников, у Коли уже своя комната есть. Анна Федоровна строго следит, чтобы ребята туда ни ногой. Колин письменный стол завален бумагами и чертежами. Во всю стену висит карта Союза, на ней флажки наколоты – это маршруты, по которым уже летали дирижабли и по которым еще предстоит летать, осваивать новые трассы. Москва – Ленинград, Москва – Смоленск, Москва – Киев… Харьков… Севастополь… Казань… Архангельск… Свердловск… Новосибирск… Этих флажков все прибавляется, все дальше уходят они от Москвы. Ребят только впусти туда, они такие там свои «маршруты» наведут, все флажки перетасуют!

Томка смотрела на пробегавшие за окном столбы, обсыпанные снегом деревья.

В Кисловодске ох и скучно было, думает она, и поиграть не с кем. А дома!.. Их, ребят, там много, и всегда то игра, то драка. И в самый разгар – тут как тут – Коля! Идет по улице, в большущих унтах, заложив руки за спину, насвистывает свою любимую «Ноченьку». А в комнате!..

Все опрометью бросаются застилать сбившуюся постель, собирать все с пола, приглаживают всклокоченные волосы, вытирают носы.

Когда Коля входит, они все уже сидят на стульях, чинно, как на фотографии. И как он догадывается, что у них тут было?

– Когда уж вы научитесь в мире жить? – с горечью скажет Коля. И махнет рукой. – Марш по углам!

Он очень не любит драки и раздоры.

Хорошо Сашка уже большой, а то раньше у них и углов не хватало.

Коля достанет из кармана французский словарик, заглянет в него, заложит руки за спину и начинает ходить по комнате, повторяя:

– Л'анфан, ле паран, ле гарсон, ля физ…

Остановится, наморщит лоб, припомнит и опять:

– Ле гарсон, ля физ…

Французские слова ужасно смешные, Коля говорил их в нос и картавя. Наверно, трудно ему было, у него, должно быть, язык во рту переворачивался. Попробуй тут, удержись, не засмейся! Все терпят-терпят, а потом как прыснут разом. И остановиться не могут.

Коля смотрит на них растерянно, ничего не понимает. А строгости уже нет.

– Мама, – крикнет, – да возьми их, с ними много не наработаешь!

А когда он приходит домой и у них по-настоящему мир, они все гурьбой бросаются раздевать его.

Томка с Нюсей стягивают унты – Томка всегда правый, Нюся – левый. Витька отстегивает тугие пуговицы комбинезона. Лида снимает шлем.

Раздевать Николая после полета стало у них обычаем, обязательным и приятным для всех. А началось это с того дня, когда он вернулся из полета с перебинтованными руками и долго потом не мог ничего ими делать.

Они тогда не сразу все узнали. Коля не хотел пугать их, главное, маму, и, придя домой, быстро прошел в свою комнату, запрятав руки в карманы. Ужинать не стал, сослался на срочную работу.

Анна Федоровна все же понесла ему в комнату поесть. Приоткрыла дверь… Коля сидел на кровати к ней боком, дул на ладони, осторожно снимая окровавленные бинты. Кожа на пальцах и ладонях была содрана страшно. У Анны Федоровны потемнело в глазах, она схватилась за косяк двери.

– Ну что ты, мама, – стал успокаивать ее Коля, – это же я головешку у костра схватил. – И засмеялся: – И чего, дурак, хватал?!

Она не поверила про головешку. Потом его товарищи рассказали ей совсем другое. А вскоре прочитала в газете «Центральный Исполнительный Комитет Союза ССР 9/Х с. г. постановил: «За героизм, проявленный при спасении дирижабля В-2 «Смольный» 6 сентября 1935 года, наградить командира дирижабля т. Гудованцева Николая Семеновича орденом Красной Звезды».

…Это был один из многих агитперелетов, которые они совершали в разные города, чтобы множество людей своими глазами могли увидеть, каков он, дирижабль, какие огромные возможности таит он в себе. Об этом дирижаблисты увлеченно рассказывали прямо на аэродромах, в клубах, Дворцах культуры, на предприятиях, куда их приглашали.

Полет был по маршруту Ленинград – Донбасс. Последним пунктом был Донецк. Корабль медленно плыл над городом, над возвышавшимися прямо посреди улиц копрами шахт, черными конусами терриконов. Они сбрасывали идущим внизу людям пачки листовок, тоненьких брошюр. Сверху видно было, как кидались к ним люди, подхватывали на лету. Останавливались, читали. Задирали головы, махали этими листовками.

На аэродроме было полно народу. Сбежались посмотреть на дирижабль, а может, и помочь. Начальник аэроклуба – в спортивной майке и форменной фуражке с «крабом»[11] на бритой голове – энергично отдавал распоряжения наскоро организованной им швартовой команде. Тут же рабочие порта ввинчивали в землю метровой длины авиационные штопоры. Причальной мачты на аэродроме еще не было, эти штопоры должны были временно заменить ее.

Посадка прошла вполне благополучно. Десятка три хлопцев ловко подхватили сброшенный с дирижабля гайдроп, а потом и причальные тросы, подтянули корабль к земле.

Большая часть экипажа сошла с корабля. Гудованцев отдал рапорт о завершении агитперелета. Восторженные возгласы, громкие аплодисменты были ему ответом.

Экипаж занялся швартовкой. Корабль без экипажа значительно облегчился и, натягивая канаты, тянул вверх.

– Эй, хлопчики, – окликнул Николай толпившихся тут же, таращивших глаза мальчишек, – хотите в гондолу?

Ребята замерли.

– А можно?

– Можно, влезайте, заодно балластом будете.

Они засверкали голыми пятками по шаткому трапу.

Несбыточной мечтой было их желание хотя бы одним глазом заглянуть внутрь. И вдруг влезайте!..

Их набралось в гондоле больше десятка. Разбежались по сторонам, все осматривают, дивятся.

Неожиданно вдали громыхнуло. Небольшое облачко у горизонта, которое они видели еще до посадки, разрасталось в тучу. Надвигалась гроза.

Гудованцев посматривал на нее, на рабочих, которые ввинчивали последние штопоры. Их уже было ввинчено больше полусотни. Руководил работой начальник аэроклуба.

– Быстрее, ребята, – поторапливал он, – надо кончать швартовку. – Илья-пророк не будет ждать!

Он то и дело стаскивал фуражку, вытирал вспотевшую голову. Было невероятно душно и как-то отрешенно-тихо, ни малейшего ветерка…

И тут, в один миг, закрутив, перемешав все, на них обрушился шквал. Вздыбился серый вихрь пыли, сухой травы, хлестко ударил в лица людей, в дирижабль мгновенно все пришло в движение, забились платья, рубахи, всплеснули сорванные с голов платки, тут же затерявшись в несущейся колючей мути. Свист ветра, испуганные голоса детей, женщин, треск лопающихся канатов и чей-то пронзительный крик: