– Это что – допрос? – изменившимся голосом спросил Кормилин.

– Иван Трофимович! Еще в древности Платон ввел в свои философские произведения жанр диалога, назвав его диалектическим, то есть вопросно-ответным. Великий мыслитель полагал, что такой метод в наибольшей мере выражает драматизм поиска истины. Считайте, что мы с вами будем заниматься установлением истины. Согласны?

– Ну, разве что из уважения к Платону, – кисло улыбнулся Кормилин. – Платон мне друг, но истина дороже! Спрашивайте, что именно вас интересует.

– Вот это другой разговор. Расскажите, кто у вас был в гостях в субботу вечером и чем вы занимались?

– Позавчера вечером? Сейчас вспомню, раз это так важно для милиции. Ко мне пришли Николай Михайлович Баринов, Георгий Никодимович Эльяков и Фима, отчество и фамилию, извините, запамятовал. Мы разыграли в преферанс пару бутылок шампанского. Надеюсь, вы не находите в этом состава преступления?

– Сколько времени вы пробыли вместе?

– Честно признаться, ребята засиделись у меня допоздна и разошлись где-то под утро.

– Хорошо. А теперь постарайтесь вспомнить, кто был у вас из друзей в четверг, восемнадцатого октября?

– Так сразу я затрудняюсь ответить, – Кормилин пожал плечами. – Вы сами могли бы быстро сказать, что вы делали ровно в полдень две недели назад?

– Давайте условимся, Иван Трофимович, что вопросы буду все-таки задавать я, – жестко произнес майор, умышленно повысив голос. – Но вы уходите от конкретного ответа.

– Что вы! Я не собираюсь ничего скрывать. Восемнадцатого… восемнадцатого. Вспомнил! Был тот же коллектив, только вместо Эльякова играл Коржов.

– И часто у вас собираются такие компании?

– Пару раз в месяц. Летом мы иногда встречаемся в лесопарке, так сказать, на лоне природы.

– Играете по-крупному?

– Да нет, господь с вами! Так, больше для собственного удовольствия, – протестующе замахал руками Кормилин, лихорадочно прикидывая в уме: «Неужели кто-то настучал? Ефим мог накапать. Он в субботу завалил больше штуки в пулю, а потом еще в деберц попал Николаю. Стоп! Какой же я осел! Майор морочит мне голову с игрой, чтобы притупить бдительность. Думай, Ваня, думай!»

– А у кого из ваших партнеров имеются собственные машины?

– У Баринова – «Жигули», а у Эльякова – горбатый «Запорожец».

– Восемнадцатого Николай Михайлович приезжал на своей машине?

– По-моему, да, хотя утверждать не берусь.

– А во время игры никто не отлучался под каким-нибудь предлогом?

– Товарищ майор, вы играете в преферанс?

– Немного. Но вы опять не ответили на мой вопрос.

– Если вы знакомы с правилами игры, то должны знать, что отлучиться можно только тогда, когда сидишь на прикупе, да и то на пару минут. А вас, как я догадываюсь, интересует гораздо больший промежуток времени.

– Вы прекрасно все понимаете. И все-таки постарайтесь припомнить, Николай Михайлович Баринов никуда не уезжал в ту ночь?

Кормилин задумался, но мысли его были о другом: «Вот сволочь Николай! Из-за него сиди теперь тут и ломай голову. Похоже, нас действительно дернули в связи с игрой. Ну, ничего, пусть сначала докажут что-нибудь. Остальные тоже болтать не будут, не маленькие».

– Нет, я отлично помню, Баринов ушел около шести часов утра.

– Вашей памяти можно позавидовать.

Кормилин развел руками: дескать, что мое, то мое.

– А кто-нибудь из ваших партнеров мог видеть, приехал ли Баринов на своей машине?

– Откуда мне знать. Спросите у них.

– Обязательно спросим, – резко сказал Голиков. Анализируя поведение Кормилина, майор обратил внимание, что тот, отвечая на последние вопросы, сохраняет спокойствие. «Неужели он ни при чем? Или успел взять себя в руки и так уверенно держится?» Голиков решил, что пора переходить к основному вопросу.

– А с Николаем Михайловичем вы давно дружите?

– Да мы, собственно говоря, с ним не друзья. Так, шапочное знакомство.

– Это вы в том смысле, что помогли ему на вашей фабрике справить новую шапку?

– Не придирайтесь к слову, – насупился Кормилин.

– И тем не менее вы несколько лет назад попросили Баринова об одной небольшой услуге: посодействовать некоему Моисееву Петру Сергеевичу в получении паспорта. Напрягите еще раз вашу отличную память, Иван Трофимович, и расскажите мне подробно об этом давнем эпизоде.

Кормилин откинулся на стуле. В его округлившихся глазах поочередно отразились страх, изумление, злоба и другие оттенки эмоций.

– Что за чушь? Какой паспорт? Какой Петр Сергеевич? Да я в жизни ни о чем подобном не просил Баринова! Кому-то понадобилось меня скомпрометировать. Предупреждаю, это даром не пройдет!

– Значит, вы отрицаете, что обращались к Николаю Михайловичу с такой просьбой? – спокойно переспросил майор, прервав поток словоизлияний Кормилина.

– Категорически отрицаю.

– Странно. Ваши слова расходятся с имеющимися у нас данными. Придется, видимо, все-таки составлять протокол, а потом устроить вам очную ставку с гражданином Бариновым.

– До каких пор вы будете надо мной издеваться? Средь бела дня меня, заместителя директора фабрики, регулярно перевыполняющей социалистические обязательства, как какого-то преступника привозят сюда и битый час морочат дурацкими расспросами. Это нарушение Конституции! – взорвался Кормилин, хотя его крик скорее напоминал вопль отчаяния, нежели законное возмущение невинного человека.

«Что же делать? – размышлял Голиков. – Кормилина придется отпустить. Кроме показаний Баринова против него ничего нет, и держать его мы не имеем права».

– Иван Трофимович, возможно, я несколько погорячился, но войдите и в наше положение, – майор сделал вид, что напуган бравадой своего визави. – Совершено тяжкое преступление, в ходе расследования приходится опрашивать многих людей, и мы очень надеемся на помощь населения.

– Опять вы заладили: тяжкое преступление, тяжкое преступление, – Кормилин мгновенно уловил перемену в тоне майора. – Поймите же, наконец, при всем желании я ничем не могу вам помочь.

– Хорошо, – Голиков решил, что дальнейший разговор бесперспективен. – Вот ваш пропуск, можете быть свободны. Если что-нибудь припомните, обязательно нам сообщите. До свидания.

– Нет, уж лучше прощайте! – проворчал Кормилин, пытаясь скрыть истинные чувства. «Фу ты, кажется, пронесло! Еще один такой случай – инфаркт обеспечен!»

«Много бы я дал, – рассуждал, оставшись один, Голиков, – чтобы определить, где в показаниях Баринова и Кормилина правда, а где – ложь. Несомненно одно – в момент убийства Моисеева Баринов играл в преферанс у Кормилина, что снимает с обоих подозрение в прямом участии в убийстве. Сложнее с паспортом. Кто-то из них безусловно сказал неправду. Скорее всего, Кормилин. Если Баринов замешан в преступлении, у него было достаточно времени, чтобы продумать свою позицию и преподнести нам что-нибудь более убедительное. А какой смысл указывать на Кормилина? Выходит, уважаемый Иван Трофимович имел веские основания скрыть связь с Моисеевым. Кстати, и вел он себя достаточно нервозно: то бросался в штыки, то занимал круговую оборону. С другой стороны, Баринов мог знать, что за его карточным партнером водятся кое-какие грешки, скажем, на той же фабрике, и тонко рассчитал, что, попав к нам, Кормилин начнет паниковать, навлекая тем самым на себя подозрение. А это, в свою очередь, еще больше запутает и затянет расследование. В любом случае Кормилиным следует заняться вплотную. Вот только с «Жигулями» по-прежнему ничего не получается. Полосухин машину «узнал», да и мнение экспертов тоже однозначно. Так кто же, черт возьми, сидел за рулем машины? Чья невидимая тень упорно прячется в самой дальней точке следственного лабиринта?»

Закурив которую уже за день папиросу, майор поймал себя на мысли, что разговор с Кормилиным оттеснил на какое-то время на второй план убийство Северинцевой, преступление неординарное по способу совершения и жестокости. Голиков отдавал себе отчет, что связь между убийствами пока бездоказательна, но интуитивно чувствовал чью-то безжалостную руку, чью-то преступную злую волю, не останавливающуюся ни перед чем для достижения своих низменных целей.