– Николай Иванович, вы уж больно круто берете. Наш друг может неверно вас понять, – попытался смягчить обстановку Леонов.

– Я не нуждаюсь ни в защите, ни в опеке! – возмутился Борисов. – Мне больше по душе прямой разговор, чем всякого рода намеки или дипломатические жесты.

Николай Иванович с достоинством поднялся. На еще крепких, почти квадратных плечах неплохо сидел добротный твидовый костюм. Даже духота не могла заставить его, как и прочих присутствующих, снять пиджак, словно они опасались утратить некое реноме.

– К сожалению, я вынужден покинуть вас. У меня на двадцать один ноль-ноль назначено деловое совещание.

Селезнев и Шульман присоединились к нему. Борисов попытался в суматохе проскользнуть в коридор, но Леонов остановил его.

– Валентин Владимирович, я прошу вас уделить мне несколько минут.

Проводив гостей, он вернулся в комнату: – Я понимаю, в каком щекотливом положении вы оказались, – Леонов вплотную подошел к Борисову и опустил свою тяжелую руку ему на плечо. – Давайте-ка без фокусов, батенька!.. Не стоит ни в моих словах, ни в словах Николая Ивановича усматривать какую-то угрозу, – он был слегка пьян, белки глаз заметно отливали желтизной – вероятно, печень давала о себе знать, по лицу блуждала самодовольная улыбка. – Лучше худой мир, чем добрая ссора, – это мое правило.

– Великолепно!.. Это звучит особенно убедительно, после того как вы состряпали иезуитский план шантажа беспомощной женщины, – зло рассмеялся Валентин.

Суть плана состояла в следующем. Месяц назад по просьбе Леонова Ольга короткое время замещала заболевшего кладовщика. Управленческий персонал на фабрике был небольшой, и просьба Леонова была в порядке вещей. Не имея опыта работы на складе, заваленная всевозможными накладными, доверенностями, письменными распоряжениями, задерганная телефонными звонками, Ольга, откровенно говоря, проморгала момент, когда со склада обманным путем вывезли продукции значительно больше, чем полагалось по документам. На проходной машину задержали, был составлен соответствующий акт – попытка хищения была предотвращена. Валентин всполошился и настоял, чтобы Леонов «замял» этот случай. Тот подозрительно легко согласился. Однако несколько дней назад вдруг припугнул Борисова, что вынужден будет извлечь на свет божий некий неблаговидный документ, и тогда Ольге не избежать крупных неприятностей. Только теперь, Борисов раскусил ловкий ход Леонова: на складе находилась «левая» продукция, которую по какой-то причине не успели вывезти, и Леонов воспользовался этим, чтобы скомпрометировать Ольгу…

Борисов вскочил с нар и затравленно заметался по камере. Потом снова сел, обхватив голову руками, и начал горестно раскачиваться. «Компания Леонова никому не прощает промахов, – мелькало в сознании. – Одним ударом рассчитались с Олей… А теперь настойчиво и бесшумно убирают меня со своей дороги… И шансов выйти отсюда нет… Кто поверит убийце?…»

Даже в самых страшных снах возмездие не являлось Валентину в образе следователя, обвиняющего его в убийстве любимой девушки. «Я просто обязан защитить себя_} – окончательно решил Борисов, – и отомстить шайке Леонова… Терять больше нечего…»

Третий день утомительного судебного заседания близился к концу. Отчаянные попытки Борисова и защитника доказать его невиновность оказались тщетными. Председатель Суда и оба народных заседателя были женщины, и это обстоятельство, по мнению Валентина, усугубляло его и без того незавидное положение. Сухая, преждевременно увядшая, с гладко, прилизанными волосами, собранными на затылке в аккуратный пучок, председатель, казалось, полностью вошла в роль неподкупной Немезиды. Заседатели старательно ассистировали. Однако самые колкие вопросы задавал Борисову прокурор – высокий сухощавый мужчина с густыми, словно подкрашенными бровями и желчным лицом, в котором было что-то лисье. Самым весомым доказательством против Борисова оказался протокол опознания его соседкой Ольги – j Марьей Ивановной Березиной.

Небольшой зал, в котором слушалось дело, мог вместить около ста человек, но постоянно присутствовало К. не более сорока. Как ни странно, но Валентин уже не. испытывал стыда перед сидящими в зале. Вероятно, время, проведенное им в СИЗО, не прошло даром, и он мало-помалу смирился со своим положением.

Злость на Леонова и его сподвижников во время судебных заседаний притупилась, особенно после того, как Валентин попытался коснуться злоупотреблений на пищевкусовой фабрике. В ответ он слышал лишь шаблонные фразы прокурора, который прерывал его, словно любуясь металлическими интонациями собственного голоса: «отвечайте по существу заданного вопроса!».

«Это к делу не относится!», «Не пытайтесь направить суд по ложному пути!»

Больше того, Леонов и Селезнев, приглашенные в качестве свидетелей, дали Борисову самые лестные характеристики, что, безусловно, тоже было истолковано не в пользу обвиняемого.

Наконец защитник использовал последнее средство. Он внес предложение провести судебно-психиатрическую экспертизу, однако председатель суда отклонила его, принимая во внимание решительный отказ самого Борисова. Валентин, хотя уже и предвидел суровый приговор, направления в психиатрическую клинику боялся еще больше.

Когда основная процедура судебного разбирательства была закончена, председатель суда обратился к Борисову:

– Гражданин Борисов Валентин Владимирович, признаете ли вы себя виновным в убийстве гражданки Петровой Ольги Ивановны? И если не полностью, то хотя бы частично, – добавила она, секунду поразмыслив.

У Валентина все поплыло перед глазами. Слова падали, как увесистые градины. Однако после некоторого замешательства он овладел собой.

– Я постоянно твердил и готов тысячу раз повторить, что я ни в чем не виновен! – гневно, с надрывом прокричал, вскочив на ноги, Валентин. Он потрясал сжатыми кулаками. – Все это дело искусно сфабриковано!.. Я протестую!..

– Не впадайте в истерику, гражданин Борисов! – оборвала его председатель… – А сейчас мы ^хотели бы услышать мнение обвинения по данному делу, – свои слова она подкрепила рассчитанным на публику картинным жестом руки в сторону прокурора.

Тот не спеша распрямился во весь рост, бегло, как бы ища кого-то, обвел глазами публику в зале, пошевелил бровями.

– Прежде всего я хочу еще раз напомнить гражданину Борисову, – голосом, не предвещающим ничего хорошего, начал он, – о всей серьезности его положения. Учитывая, что завтра ему будет предоставлено последнее слово, советую ему хорошо подумать над тем, что неосознание своей вины является отягчающим обстоятельством. Опираясь на документы, собранные на предварительном следствии и досконально подтвержденные в ходе судебного разбирательства, я со всей ответственностью утверждаю, что вина Борисова Валентина Владимировича доказана полностью, – он снова осмотрел зал и, удовлетворенный произведенным эффектом, в полнейшей тишине продолжил: – Исходя из вышесказанного и учитывая, что в действиях гражданина Борисова Валентина Владимировича в момент совершения преступления содержались признаки садизма и откровенного цинизма, а также ряд других отягощающих вину обстоятельств; что все последующие его действия были направлены на умышленное сокрытие самого преступления, я полностью согласен с квалификациями, вменяемыми ему девяносто третьей, пункты «а», «б» и «в», сто сорок второй и сто восемьдесят первой статьями Уголовного кодекса Украинской эс-эс-эр и настаиваю на применении к гражданину Борисову Валентину Владимировичу исключительной меры наказания – расстрела!

Дальнейшее Валентин помнил смутно. Будто снова на голову обрушился свинцовый град. Конвойных, шатавших рядом с ним, он видел, как сквозь слой стоялой зеленоватой воды. Когда машина тронулась, муть перед глазами беспорядочно заколыхалась. В дежурной части СИЗО его грубо обыскали и водворили в бокс – промежуточный этап маршрута.

Здесь, постепенно освобождаясь от состояния полубреда, Борисов начал приходить в себя. Муть рассеялась. Он сидел, уставившись в пол, все еще ошарашенный речью прокурора. «Неужели это не сон?… Невозможно поверить!.. Как такое могло случиться?… А вдруг это действительно конец?… Да, конечно же, конец!.. – Валентин застонал, горестно мотая головой. – Теперь никто не спасет… Кому я нужен… Ма-а-мочка, ми-и-иленькая… До чего же все гнусно… Ох-х!..» – почти навзрыд причитал он, но слез не было – глухое воспаленное бешенство высушило их.