– Фу ты, напугал!.. Носятся тут, как оглашенные!.. – незло проворчала она и вошла в подъезд.

На площадке четвертого этажа она с удивлением заметила, что дверь соседской квартиры приоткрыта и оттуда доносятся какие-то странные звуки. «Ишь ты… Ольга уже с работы пришла, что ли?… И почему-то все нараспашку…»

Марья Ивановна, недоумевая, взглянула в проем двери и увидела под самым потолком коридора Ольгиного желтого попугайчика, который метался, трепеща крылышками, издавая испуганный писк.

– Хозяйка дома? – громко спросила Марья Ивановна, протиснувшись в квартиру соседки.

Ответа не последовало. Весь пол в коридоре был мокрым, а из ванной слышались шум и бульканье текущей воды. Марья Ивановна заспешила туда.

– Что, водопровод прорвало? – спросила она на ходу, и снова ответа не дождалась.

Вода хлестала из крана и через край переполненной раковины лилась на пол. Желтый попугайчик с жалобным писком влетел в кухню и начал биться об оконное стекло.

Марья Ивановна, встревоженная увиденным, поставила сумки на решетчатую полочку, лежащую поверх ванны, и вытащила из раковины почему-то оказавшееся там полотенце.

– Господи, да что же это за напасти такие… Ольга, Ольга! – уже серьезно взволнованная, с дрожью в голосе, позвала она и, оскользаясь на мокром линолеумном полу, заторопилась в поисках соседки.

– А-а-а!.. – истошно закричала она, заглянув в комнату, и упала, теряя сознание.

– Понимаю ваше состояние, Василий Петрович, – сочувственно вздохнул майор Голиков, незаметно наблюдая за мужем Марьи Ивановны.

Они сидели на кухне в квартире Василия Петровича.

– Это чудовищно… чудовищно… – старик закрыл лицо подрагивающими руками, но тут же опустил их на колени, словно устыдившись собственной слабости. Худощавый, с лицом, испещренным тонкими паутинками морщинок, он производил впечатление человека от природы крепкого, но уже основательно подточенного старческими недугами.

– Я искренне сочувствую вам, – с теплотой в голосе произнес Голиков и, достав из кармана пиджака пачку «Беломора», жестом спросил у хозяина разрешения закурить. Василий Петрович продолжал сидеть, понурив голову, покрытую редкими и длинными волосами, сквозь которые просвечивалась желтоватая кожа черепа…

На место происшествия майор Голиков приехал намного позже оперативной группы, лишь после того, как ему сообщили, что, по данным предварительного осмотра, совершено убийство. И вот сейчас ему необходимо было найти этой версии подтверждение. Однако он не мог пока «разговорить» Василия Петровича, одного из главных свидетелей, который и сообщил в милицию о случившемся.

Наконец старик поднял на Голикова набрякшие от внезапно набежавших слез глаза и слабым отрешенным голосом прошептал:

– Извините… это старческое… Задавайте вопросы.

– Итак, – заосторожничал майор, положив папиросы на столик, – вы зашли в квартиру Петровой, услышав крик жены?

– Не только потому, – голос у старика окреп. – Я собирался пойти встретить Марью Ивановну… Она никогда так долго не задерживалась, а тут как ушла на рынок спозаранку, так все нет ее и нет. Я начал беспокоиться.

– Василий Петрович, у меня к вам просьба – постарайтесь описать свои действия как можно подробнее, особенно, если вам что-нибудь показалось подозрительным.

Голиков заметил, что каждое произнесенное им слово вызывает странно болезненную реакцию у старика.

– Попробую по порядку… Выйдя на лестничную площадку, я услышал женский вскрик. Смотрю – у соседки дверь приоткрыта… Прислушался. Больше ни звука. Уже решил, что померещилось. Сам не пойму, что меня всполошило, но я, недолго раздумывая, вошел в квартиру Ольги, – лицо старика потемнело, влажные глаза засветились горько и печально. – Остальное вы уже знаете.

– Василий Петрович, я прекрасно понимаю, что вспоминать о непоправимом вам крайне тяжело, но мне необходимо восстановить картину происшедшего.

Старик снова наклонил голову, пожевывая губами.

– Вам плохо?… Может, врача пригласить?

– Что вы меня обхаживаете, как девицу? – неожиданно резко вскинулся он. – Что вас конкретно интересует?

«Горе никого не красит», – подумал Голиков. Ему по-человечески было жаль старика, которому своими вопросами он выматывал душу. Но работа есть работа…

– Ну, хорошо. Мы остановились на том, что вы вошли в квартиру Петровой. Что и где вы увидели?… Поточнее вспомните, где и в каком положении находились предметы, – мягко напомнил Голиков.

– В прихожей я увидел свою жену. Марья Ивановна лежала на полу без чувств. И самое странное, что весь пол был залит водой. Я наклонился над женой, чтобы как-то помочь ей, и тут увидел в комнате Олю, – от Голикова не укрылось, как вдруг задрожали колени и руки Василия Петровича: казалось, что он готов был потерять сознание и прилагал мучительные усилия, чтобы взять себя в руки. Снова переборов слабость, он продолжил: Человек я старый, прошел всю войну. Видел тысячи смертей, но никогда не думал, что доживу до такого… – Василий Петрович прерывисто вздохнул и вдруг заметил лежащие на столике папиросы. – Да вы курите, курите… я сейчас вам что-то вроде пепельницы поищу, – он порылся в ящичке кухонного стола и достал металлическую крышечку, мятую и поржавевшую.

Голиков не торопил Василия Петровича, терпеливо выслушивал случайные отступления, давая ему возможность выговориться. Лишь по нескольким выкуренным папиросам можно было догадаться, в каком нервозном состоянии находился майор.

Наконец старик добрался до сути.

– Я вбежал в комнату, пододвинул стол, вскарабкался на него, и, одной рукой придерживая висящую Ольгу, второй – попытался перерезать веревку ножом. Мне это удалось… А вот развязать петлю на шее никак не мог… Веревка глубоко впилась в кожу. Пришлось бежать за ножницами. Но было поздно… А если точнее, то давно уже было поздно, – последние слова заставили Голикова насторожиться.

«Старик определенно намекает, что Петрову повесили уже мертвой, подумал майор. – Но откуда у него такая уверенность?… Предположение?… Оно и вправду не лишено оснований, но…», – а вслух спросил:

– А нож где вы взяли?

– На кухне. А ножницы, если это вас интересует, на швейной машинке. Ольга так любила сама шить…

– Воду в ванной тоже вы перекрыли? – прервал его Голиков.

– Нет, мне было не до того.

– Понятно. Василий Петрович, вы часто бывали в квартире Петровой?

– Да… Точнее, чаще у нее все-таки бывала моя жена.

– Что привлекло ваше внимание, когда вы вбежали в комнату? Не было ли чего-нибудь необычного в расположении мебели, предметов… Стола, стульев, шкафа, дивана и тому подобное.

– Посреди комнаты, почти под Ольгой валялся опрокинутый стул. Когда я передвигал стол, то мне пришлось оттолкнуть его ногой.

– Постарайтесь, пожалуйста, вспомнить, что и в каком порядке находилось на столе.

– Утверждать категорически не берусь… Но вот бутылка шампанского, причем недопитая, стояла точно… Когда я опустил тело Ольги на стол, то невзначай задел бутылку, и она упала на пол, а из нее вино брызнуло… Что еще?… Да, один фужер стоял на столе. Нет, не стоял – лежал, а другой, разбитый, – валялся на полу… Помню, как под ногами стекло хрустнуло.

– Вы не заметили исчезновения каких-либо вещей из Ольгиной квартиры?

– Об этом лучше спросить у Марьи Ивановны.

– Хорошо. А как, по-вашему, – это было убийство или самоубийство? Голиков задал давно не дающий ему покоя вопрос и весь напрягся, ожидая ответа. Худощавое лицо его стало озабоченным и настороженным.

Старик ответил не сразу. Майор с удивлением заметил, что Василий Петрович как-то вдруг весь посветлел, словно на него нахлынули приятные воспоминания, и действительно, в следующие минуты Голиков услышал нечто неожиданное.

– Ольга очень любила жизнь и… цветы. Как она их любила!.. Особенно розы. Видели бы вы, с каким лицом вдыхала она нежный аромат, исходящий от розовых лепестков, у нее на глазах появлялись слезы… Так умеют восхищаться только дети. Вы не наблюдали, какое впечатление производит на ребенка, предположим, впервые в жизни увиденный им снег или дождь?… Загляните ему в глаза, и вы увидите неподдельное восхищение окружающим его миром. И не суть важно, что привело малыша в такой восторг: солнце в небе или опавший лист на земле… Я понимаю, что объясняю довольно путанно, впадаю в сентиментальность… Но вы должны уяснить самое главное – Ольга сохранила в себе редкую способность – по-детски радоваться каждому лучику, каждой былиночке… Мы часто беседовали с ней, и я, старый человек, начал понимать, как много мы теряем в жизни, когда бездумно и бездушно проходим мимо того, что подарила нам природа… Впрочем, вам это, наверное, не нужно, – старик опять опустил голову, сцепив пальцы на затылке.