– Это у тебя дома?

– Именно, батенька… Но в дальнейшем полагаться на его молчание я бы поостерегся… А вот заткнуть бы ему рот каким-нибудь образом, ей-богу, не помешало бы.

В небольшом и тихом скверике, недалеко от здания, где размещалась прокуратура, Дмитрий Степанович, углядев пустую скамейку, предложил:

– Присядем. Как говорят в таких случаях, – обсудим создавшееся положение.

Константин Петрович, оберегая светлые брюки, расстелил носовой платок в крупную клетку и осторожно присел на краешек скамейки. Леонов опустился рядом, закинув ногу за ногу и обхватив колено, и произнес:

– Не будем темнить, Костя, дела у нас, прямо скажем, хреновые, – он тяжело вздохнул, но лицо его оставалось непроницаемым. – Меня поражает – как они сумели так быстро на него выйти!..

– Этот майор… – начал было Селезнев.

– Этот майор, – перебил его Леонов, – свое дело знает… Труднее всего, милейший, судить о человеке, когда он на свободе, да к тому же и с прочным положением в обществе. Поди знай, как он поведет себя там, – Дмитрий Степанович большим пальцем выразительно показал в сторону, откуда они пришли, а затем оценивающе окинул взглядом Селезнева, который, уразумев намек, таящийся в последней фразе Леонова, невольно поежился и севшим от волнения голосом спросил:

– Ты допускаешь такую возможность?… Неужели Николай Иванович и его коллеги ничего не смогут?

– Забавный ты человек, Костя… Кто и что может гарантировать? Может, ты способен заглянуть в будущее и сообщить, как там дела обстоят?

– Да что я – ворожея?

– Вот то-то и оно… Неизвестность всегда пугает, особенно тех, у кого рыльце в пушку, – Леонов покосился на Селезнева и едва заметно улыбнулся. – Поэтому для нас сейчас главное – определить линию поведения, что конкретно Предпринять… Уж будь уверен, Борисова они выжмут, как губку… Потому и предлагаю – дела временно прекратить. Всех заинтересованных оповестить по цепочке, – Леонов поднялся со скамейки, зябко передернул плечами. – Смотри-ка, в пиджачке уже холодновато… А с тобой, милейший, договоримся так… Вдвоем нам засвечиваться нет никакого смысла. Так что в прокуратуру пойдешь сам, а вечерком у меня встретимся… Да, чуть не забыл… по телефону все контакты прекратить. И помни – перед Николаем особенно не мельтеши. Нам бояться – просто неприлично. Однако при случае намекни, что неприятности могут коснуться всех. Важно заинтересовать их. Пообещай каждому по годовой зарплате… за помощь.

– О чем ты говоришь?… Я же на мели, – жалостливо заскулил Селезнев.

– Ну и фрукт же ты, батенька!.. Уж мне бы сказки не рассказывал… А в принципе – правильно действуешь! – ни с того ни с сего развеселился Леонов. – Хвалю!.. Врать надо всем одинаково, не то и впросак попасть недолго… Но меня-то провести – не выйдет, Константин Петрович! – погрозил он пальцем, смеясь.

– А зачем давишь на психику?… Сам понимать должен.

– Ладно, ладно, не дуйся. Половина с меня!.. И вперед!.. – Дмитрий Степанович легонько подтолкнул Селезнева, и они разошлись в разные стороны.

– Что же это ты, Александр Яковлевич, вытворяешь? – вместо приветствия ядовито спросил Струков. – Может, тебе и плевать на отношение прокуратуры к нам, а мне, представь себе, нет.

Сухощавый, подтянутый, в новеньких полковничьих погонах, с близко посаженными сверлящими глазами, он воплощал собой священное должностное негодование.

– Я могу объяснить свое поведение и действия.

– И это не впервые, – не обращая ни малейшего внимания на слова Голикова, продолжал Струков. – Случай, так сказать, не единичный. Дальше так продолжаться не может!.. Я не требую, в конце концов, от тебя уважения к себе. Ясно, о чем я говорю? – он посмотрел на майора, и тот помимо воли густо покраснел. – Но своими выходками… иначе это и назвать нельзя… ты компрометируешь весь коллектив управления, а этого я никому позволить не могу!.. Ты даже представить не можешь, кто сейчас звонил мне из самой столицы! – полковник зачем-то поправил трубку телефона. – И я вынужден был по твоей милости выслушивать, как школьник, упреки и замечания… Одним словом, товарищ майор, я делаю вам, – он перешел на «вы», – последнее предупреждение. Что же касается сегодняшнего противоправного инцидента – напишите на мое имя рапорт, – он достал из ящика стола несколько листов чистой бумаги, протянул их Голикову и жестом показал, чтобы тот садился. – Подробно изложите причину вызова Леонова и Селезнева. Надеюсь, вам известны места их работы и должности, – в голосе полковника проскользнула насмешка, но он сейчас же стал серьезен, словно на трибуне собрания. – Не для того государство наделило нас полномочиями, чтобы мы без нужды отрывали людей от выполнения возложенных на них обязанностей. А личные амбиции советую оставить дома.

Голиков придвинул к себе листы бумаги и начал писать, тщательно взвешивая каждое слово. Писал и думал: «Вот и выяснилось, кто им покровительствует!.. Недурно!.. Но что у них между собой за отношения?… Однако здорово я их пугнул!.. И часу не прошло, а уже все кнопки нажаты! Фантастика. А впрочем, чему радоваться?… Против Леонова и Селезнева никаких дел не заведено, и пока неизвестно – будут ли… Объяснения же давать нужно сейчас, в пожарном порядке. На одной интуиции далеко не уедешь, – грустно усмехнулся майор, вполуха внимая нравоучениям полковника. – Борисов определенно что-то знает, но приоткрыть тайну не решается. Скорее всего потому, что сам с ними одной ниточкой связан… И ничего удивительного, винные цеха – золотое дно, всех нужных людей прокормить может!.. Одна надежда на Рязанцева, ну, может, еще на Конюшенко… А полковник-то помалкивает про Никулина!.. Известно, свои ошибки – соринки, а чужие… Плюнуть бы на все, и вместо этого бумагомарания написать рапорт об увольнении. Представляю, как у некоторых лица бы вытянулись… Правда, кое-кто и обрадуется, это уж точно… Ну, нет… С чего бы такое малодушие?… Есть же Чижмин, Рязанцев, еще хватает честных ребят… Предавать их не годится, – Голиков на мгновение остановился, припоминая, какое сегодня число, и невольно усмехнувшись – вот и не верь в приметы! – расписался в конце рапорта и поставил дату – тринадцатое сентября. Потом еще раз бегло просмотрел написанное и подал Струкову.

Полковник подозрительно долго вчитывался в рапорт, словно хотел вызубрить его наизусть, но когда наконец отложил его, то, судя по выражению лица, остался доволен.

Были у него на то основания. Майор полностью признавал допущенные просчеты и даже готов был принести извинения Леонову и Селезневу. Одного только не знал полковник, что Голиков, едва ли не впервые в жизни, пошел на умышленный обман. Такова уж была ситуация, что все другие пути грозили, в лучшем случае, отстранением его от этого дела.

– Рад за тебя, Александр Яковлевич! Давно бы так!.. – полковник поощрительно заулыбался. – Согласись, что бросаться на тигров с голыми руками – самоубийство… Кстати, что там у тебя вырисовывается по делу Петровой?… Убийство? – и, заметив привычный жест майора, шарившего в кармане пиджака, дружески подмигнул:

– Кури! – и даже откуда-то из-под столешницы вытащил пепельницу.

– Полной уверенности нет, – майор воспользовался приглашением Струкова и задымил, – но предпосылки к этому уже имеются… Поэтому могут понадобиться и Леонов, и Селезнев, – Голиков сделал умышленную паузу, чтобы проверить, как полковник отнесется к такому заявлению. Реакция последовала немедленно: в его глазах отразились и злость, и возмущение. Но майор, как бы не замечая этого, внутренне посмеиваясь, продолжил: – Они должны хорошо знать Борисова, им довольно часто приходилось сталкиваться по работе. Сейчас не припомню, но кто-то из них, когда зашел разговор о Борисове, характеризовал того как человека вспыльчивого и ревнивого… И вообще, оба они и как свидетели могут принести большую пользу при разборе дела Петровой…

«Врать – так уж лихо!» – мысленно добавил Голиков.

Лицо полковника просветлело.

– Но… это уже в самом крайнем случае, – миролюбиво протянул он. – А лучше бы ты их выбросил из головы. Как говорится, подальше от греха… И не тяни ты с этой Петровой. Пойми, что даже и против самоубийства никто ничего не сможет возразить. Фактов для этого предостаточно.