Кошки заскребли на душе у Голикова после этого разговора, и он долго задумчиво сидел за столом, пытаясь разобраться в сложнейшей ситуации: «Черт возьми! В какое дурацкое положение поставил меня Струков, – думал он, куря одну папиросу за другой. – Туда – не лезь! Того – не беспокой!.. Удивительные вещи происходят… Может, мне действительно пора менять работу?… Обратиться к товарищам повыше?… Неловко. Решат, что я копаю под Струкова… Но если трезво разобраться… Березина все же опознала Никулина. Хотя случайность его нахождения возле дома Петровой не исключена. Но ведь он сознался!.. Правда, методы допросов Карого тоже надо принять во внимание. Трудно понять человека, который под страхом физического воздействия вешает на себя убийство. Это не просто мелкий случай… Уф!.. Голова трещит от всего этого…»

Голиков достал из сейфа дело Петровой и начал его уже в который раз перелистывать. Папка была довольно увесистой из-за многочисленных заявлений и жалоб Петровой, а также копий ответов разных инстанций, на все лады варьирующих формулу – «факты не подтвердились».

«Но Петрова мертва, и это в подтверждении не нуждается! И я обязан найти виновников ее смерти! Чего бы это мне не стоило! – злость захлестнула майора при одной только мысли, что кто-то пытается вставлять палки в колеса, мешая расследованию. – Жаль, конечно, что много еще Струковых и Конюшенко. Но я-то, Голиков, должен остаться самим собой!» – приняв такое решение, он почувствовал мгновенное облегчение и достал из ящика стола чистые бланки повесток.

– Это ты, Селезнев? Молодец, что позвонил, а то я тебя по телефону разыскивал и в субботу, и в воскресенье. Никто трубку не брал… Я так и понял, что на даче. Ну ладно, батенька, это все мелочишка… У тебя в кабинете никого?… Тогда слушай. Приходил ко мне в пятницу ментяра… На работу, конечно… Тот самый, который вызывал… Неймется ему, и похоже, что сам по себе не образумится. Все еще не уразумеет, с кем тягаться вздумал, лягаш вонючий… Нет, пусть попрыгает. Думаю, что скоро он пар поспустит… Так ты говоришь, что его жена в инспекции по несовершеннолетним… И недавно на работу вышла… А-а-а, после декретного… Это хорошо. Когда человек на мели, он не особо дергается, так разве, для виду… Нет, я к слову. Платить ему пока не за что. К тому же розыск нам не очень и нужен… Обломаем как пить дать… Видать, неудачник. Сам посуди – сорок четыре, а всего только майор… Потом посмотрим… Если к тебе вдруг заявится, то особенно не церемонься… Пусть знает наших… Ну, батенька, все. До встречи! – Леонов положил трубку, вызвал секретаршу и попросил ее срочно разыскать Шульмана.

– А кто это у нас тут безобразничает, ой-ей-ей! – укоризненно протянул Александр Яковлевич, входя домой. Из прихожей он увидел сына, который ловко расправлялся с игрушечным медвежонком, пытаясь оторвать последнюю лапу. – За что же ты, Миша, покалечил своего тезку, Михаила Потапыча? – с напускной строгостью спросил он.

Но сына уже трудно было провести, он сразу почувствовал, что отец не сердится, и, подняв на него черные глазенки, недовольно спросил:

– А что ты мне принес?… Когда мы пойдем к живым мишкам?

– Ну, этого я пока еще не знаю, а вот как теперь твой медвежонок будет жить без лап, я просто не пойму.

– Мама пишьет, – убежденно сказал малыш.

– Ну, нет уж, мама больше не будет пришивать Мишке лапы, – раздался за спиной Александра Яковлевича голос Марины, которая, привлеченная разговором мужа и сына, тихонько вышла из кухни и с нежной улыбкой наблюдала за ними.

Миша опустил голову, насупился, исподлобья поглядывая на родителей.

– А ну-ка, сыночек, подойди ко мне.

Мальчик встал и с неохотой приблизился к матери.

– Что ты мне обещал? – строго спросила Марина.

– Я больше не бую, – малыш готов был разреветься, и Марина не выдержала и прижала сына к себе, поглаживая по вихрастой макушке.

– Хорошо, сынок, я тебе верю. А теперь собери свои игрушки и ложись в кроватку. Тебе давно пора баиньки, а твой папа, раз уж появился пораньше, поможет мне.

Мише пришлось подчиниться, и он вернулся на то место, где застал его отец, и с кислой миной начал собирать разрозненные части медведя.

– Я пока на балкон выскочу, покурю, хорошо? – виновато скосив глаза, спросил Голиков. – Потом я в полном твоем распоряжении. Правда, толку от моей помощи будет не много… Лучше уж я Мишу спать уложу, а?

– Смотри, как знаешь, как бы потом не пожалел, – многозначительно проговорила Марина и, таинственно поджав губы, направилась в кухню.

Голиков, заняв свое традиционное место в проеме балконной двери, задымил.

Вечер выдался на редкость сухой и теплый. В сентябре такая погода гостит не часто. В темном прямоугольнике неба, который был виден Голикову, весело перемигивались звезды, обещая и на завтра хороший день. Над ухом пискнул комар, и, чтобы не напустить разной живности в комнату, Александр Яковлевич, прикрыв за собой дверь, вышел на балкон и облокотился на перила. Почему-то вспомнился приезд Марины к нему в Верхнеозерск. Он встретил ее с букетиком ландышей, которые до последнего момента держал за спиной. Он отчетливо помнил, что именно тогда в первый раз почувствовал, что присутствие Марины как рукой снимает с него усталость. И это ощущение не покидает его вот уже почти три года.

– Скоро ты там? – донесся из кухни голос жены. – Остынет все.

Уложив сына и, пообещав, что скоро к нему придет, Александр Яковлевич прошел в кухню.

– Саша, ты обратил внимание, какой сегодня замечательный вечер? Почти как у нас в Южноморске. Не хватает только моря да чаек над зеленой водой, – мечтательно проговорила Марина.

– Насколько я помню – вода была синяя или голубая. Даже в песне поется, что самое синее в мире – Черное море, – улыбчиво возразил Голиков.

– Не спорь, Саша… А еще сыщиком называешься!.. Вода в море постоянно меняет оттенок – от голубого до зеленоватого, – попыталась серьезно объяснить Марина, но заметив лукавинку во взгляде мужа, воскликнула: – А-а-а!.. Так ты потешаешься над собственной женой!.. Не выйдет!..

– О чем это ты, Мариночка? Народная мудрость гласит, что спорить с женой – все равно, что нырять зимой в холодную воду – никакой пользы, одни неприятности. Конечно, моржи в счет не идут.

– Вот и великолепно! – засмеялась Марина. – Значит, тебе надо поступить в группу моржового здоровья. А пока садись и ешь!

Подождав, пока муж справился с ужином и потянулся за чашкой чая, Марина, гремя в* раковине посудой, как бы между прочим сообщила:

– А ты знаешь, перед твоим приходом звонил какой-то мужчина и просил передать тебе, чтобы ты опросил жильцов из того дома, что стоит перпендикулярно к дому, в котором произошло убийство. Он утверждает, что точно знает, что убийца приехал и уехал на машине, а его машина стояла у перпендикулярного дома, – Марина тылом ладони отвела со лба прядь волос и, не дождавшись от мужа ответа, продолжила: – Судя по голосу, это был мужчина преклонных лет.

– Такой звонок мог быть организован умышленно, – наконец отозвался Александр Яковлевич.

– Не думаю. Никакой фальши в его голосе я не заметила. Я сразу же предложила ему позвонить тебе на работу или прийти туда, но он ответил, что не может воспользоваться моими любезными советами, как это ни огорчительно для него, – Марина явно передразнивала старомодную вежливость своего собеседника, и это получилось у нее довольно комично.

Голиков молча размышлял над услышанным: «Что это?… Провокация?… Не исключено. Анонимные письма и звонки сейчас – дело обычное. И только потому, что общество в силу многих причин не в состоянии порой защитить честного и принципиального человека… Правда, такими способами часто пользуются и всевозможнейшие подонки, чтобы опорочить, скомпрометировать человека. А тот всю жизнь потом вынужден доказывать, оправдываться… Да, облить грязью легко, а отмыться – случается, и жизни не хватает… Но это всего лишь мрачная лирика, а в конкретном эпизоде надо искать, упорно и настойчиво. Чем черт не шутит, а вдруг?…»