Карлисты были разбиты и бежали, преследуемые кавалерией, отнявшей у них три пушки, которые уже стреляли им вслед.

Когда отправленному через несколько часов в Салваканету тяжело раненному Горацио сообщили, что была одержана блистательная победа и 700 пленных освобождены, то лицо его прояснилось и он, казалось, забыл о своих страданиях.

Сложив руки в тихой молитве, принес он благодарение Богу за счастливый исход битвы… Представители от освобожденных пленных явились к тяжело раненному и со слезами на глазах благодарили его за спасение.

— Сегодня одному крестьянину удалось, несмотря навсе опасности, пробраться через неприятельскую линию, — сказал майор Камара, возвратясь с утренних занятий. — Эти негодяи, правда, его схватили и обыскали, но потом все-таки отпустили; начальник карлистов сказал, что не желает лишать находящихся в крепости известий об ожидаемой ими помощи. Этот мошенник, кажется, насмехается над нами!

— Что же заставило этого человека пробраться в город? — спросила жена майора.

— Он принес письма, адресованные жителям Пуисерды!

— И из-за этого крестьянин так рисковал?

— Но ведь в этих письмах могли быть весьма важные известия, — предположил майор, бросив взгляд на Инес. — Иной, может быть, с нетерпением ожидает писем из Мадрида или еще откуда-нибудь.

— Мне кажется, дядя опять шутит, — сказала Инес, взглянув вопросительно на майора, который никогда не упускал случая повеселить дам.

— Я совсем не шучу, милое дитя. Осаждающие, кажется, согласились пропускать все письма, адресованные в город, но не согласны выпустить из него ни одного письма!

— Вероятно, у дяди есть письмо и к тебе, — обратилась майорша к Инес, видя недоумение и ожидание, ясно читавшиеся на ее лице.

— Дядя, в самом деле у тебя есть письмо и для меня? — с радостным нетерпением воскликнула Инес, быстро подбежав к слегка улыбавшемуся старому майору и умоляюще глядя на него.

— Разве ты ждешь от кого-нибудь письма, милое дитя? — спросил Камара.

— К чему так мучить ребенка? — сказала майорша.

— Ведь ты знаешь, дядя, что я с нетерпением жду письма из Мадрида, — сказала Инес, — и это письмо для меня так важно, что я дрожу от волнения и ожидания!

— Разве у тебя в Мадриде есть какие-то дела с судом? — продолжал спрашивать майор.

— С судом? Ты меня пугаешь, дядя! С каким судом? Я почти не знаю, что такое суд и что там делают.

— Гм! Это довольно странно, —продолжал старый Камара с задумчивым выражением лица, в то же время опуская руку в карман своего мундира. — По-настоящему следовало бы старому дяде прежде самому распечатать и прочитать это письмо.

— Так действительно для меня есть письмо?

— Да, и с большой казенной печатью, — сказал майор, вынимая письмо из кармана.

— Что же это значит? — спросила майорша. — Ведь ты, любезный Камара, писал письмо отцу Инес, пытаясь примирить его с генералом и вместе с тем ходатайствовать за него перед графом.

— Ну конечно, ведь ты же читала его! Майор подал удивленной Инес письмо.

— Открой его, дитя мое! Что же ты так дрожишь? Ты думаешь, что с генералом что-то случилось и суд извещает тебя об этом? Погоди, я открою письмо! Оно из суда и, кажется, из опекунского, — сказал старый майор, качая головой…

— О Боже… Уж не случилось ли чего с отцом нашей Инес? — заметила со страхом майорша.

— Боже мой… — прошептала Инес, в то время как Камара, распечатав письмо, бросил взгляд на его содержание. Он переменился в лице… При виде этого майорша испугалась.

— Говори же, что случилось? — сказала она. — Посмотри, бедное дитя совершенно напугано.

— Это тяжелый удар! — сказал майор глухим голосом. — Клянусь пресвятой Мадонной, это удар не только для Инес, но и для всех нас!

— Уже не умер ли Кортецилла? — спросила, побледнев, старая дама.

— Хуже того! Приготовьтесь к ужасному известию, — отвечал дрожащим голосом старый Камара, обычно столь сдержанный и спокойный. — Суд сообщает нам, что отец Инес пропал без вести.

— Пропал! Это я, я виновница всему! — воскликнула Инес с отчаянием.

— Нет, дитя мое, не ты виновна в том! Твой отец обвиняется в ужасной, страшной вещи! Он признан главой тайного общества, с давних пор известного в Испании под именем братства Гардунии, общества, прославившегося своими страшными злодеяниями. В руки правосудия попало несколько членов этого общества. Будучи арестованными, многие из них дали показания, и Кортецилла, чтобы избежать ответственности перед законом, скрылся. Бежал он или наложил на себя руки, это неизвестно, только найти его не могли, и в этой бумаге он значится пропавшим без вести.

— О Господи! — проговорила Инес слабым голосом, бросаясь в объятия своей тетки, между тем как Амаранта со слезами на глазах подошла к ней и молча, с немым участием, смотрела на нее.

— Кортецилла — глава общества? Это невозможно, — проговорила наконец супруга майора, глубоко взволнованная, но не потерявшая присутствия духа и самообладания, — нет, этого не может быть!

— Однако неопровержимые доказательства найдены в его дворце, — продолжал Камара, просматривая еще раз бумагу, — нет ни малейшего сомнения, улики слишком очевидны, да и само его исчезновение подтверждает это.

— Бедное мое дитя, — прошептала тетка Инес, прижимая ее к своему сердцу, — можно ли было подумать об этом! Какое счастье, что ты здесь, с нами. Сам Бог привел тебя сюда! Мы заменим тебе родителей, будь уверена, что ты найдешь в нас отца и мать.

— Суд спрашивает меня, согласен ли я принять опеку над тобой, дитя мое, — обратился майор к Инес, — и вместе с тем предупреждает, что дворец и все движимое и недвижимое имущество твоего отца должны быть конфискованы, — продолжал старик все еще взволнованным голосом, очевидно не оправившись еще от изумления и испуга, — Аресты продолжаются, судебный процесс принимает все больший и больший размах, весь Мадрид взбудоражен этим делом, но, несмотря на все розыски, следов Кортециллы не могут найти.

— О мой несчастный отец, — воскликнула Инес, рыдая, — что с ним, где он? Верьте, что все, все, что он делал и за что должен пострадать, он делал ради меня, меня одной!

— В этом ты не ошибаешься, дитя мое, это так, — сказала тетка, которая хотя и была в ссоре с Кортециллой, но все-таки чувствовала к нему глубокое сострадание и обрадовалась словам Инес, как оправданию, смягчению до некоторой степени его вины, если не перед судом, то по крайней мере в ее сознании. — Бедный, несчастный человек! Что он наделал!

Камара сложил бумагу и сказал более спокойным голосом, обращаясь к плачущим женщинам:

— Теперь обдумаем хорошенько, как поступать и что делать. Рыданиями и отчаянием горю не поможешь. Случившегося нельзя исправить! Конечно, для тебя это страшный удар, мое бедное дитя, но не предавайся отчаянию, постарайся перенести это мужественно, тем более что ты не одна в мире, у тебя есть мы, мы заменим тебе семью. Я сейчас же напишу заявление, что принимаю на себя не только опекунство над тобой, но и берусь полностью заменить тебе отца, что ты будешь моей дочерью! Поди ко мне, дитя мое, — продолжал мягким отеческим голосом старик, протягивая руки к рыдающей Инес, — успокойся, дорогая моя, мы родная твоя семья, ты можешь быть уверена, что мы никогда не оставим тебя, что мы любим тебя, как родную дочь!

Жена его в это время взяла судебное уведомление и сама прочитала его. Чтение это произвело на нее еще более угнетающее впечатление, чем пересказ фактов, сделанный майором. Ее фамилия никогда не была ничем запятнана, и читать официальное обвинение мужа ее родной сестры в том, что он глава разбойничьей шайки, было ужасно для нее. Его преступление ложилось клеймом и на его дочь, и на нее, и на весь их род!

«Эстебан Кортецилла — разбойник, злодей! О Боже! — думала бедная старушка. — Как хорошо, что сестра умерла в молодости и не дожила до этого ужасного несчастья!» Конфискация богатств Кортециллы представлялась ей самым незначительным событием в сравнении с лишением его дворянства, с бесчестьем, навсегда опозорившим его имя. И хотя в первые минуты после того как ее муж сказал, что Кортецилла исчез без вести, что, может быть, наложил на себя руки, ей было очень жаль его, но теперь она благословляла судьбу, что он скрылся, и признавала, что смерть его была бы еще большим счастьем!