Дина вначале рассердилась: жалко стало новый матрац. Но позже, убедившись, что мальчик сам страдает, она твердо решила ему помочь.
Санько спал мертвецким сном, ночью он ворочался, мычал, но проснуться и встать, видимо, не мог. Каждое утро Санькин матрац вывешивался во дворе для просушки.
Мальчик ходил как затравленный, дети презирали его. А Юрко, который опекал младших братьев - Тимку, Грыцько, к Саньку относился жестоко он его толкал, обижал, не принимал в игру. Дине не оставалось ничего другого, как следить за Саньком по ночам и вовремя будить его. Ей самой безумно хотелось спать, она таращила в темноте глаза, вглядываясь в серое окно, засыпала и мгновенно пробуждалась, прислушиваясь, не пропустила ли момент? Около полуночи мальчик начинал шевелиться, иногда стонал. Дина быстренько будила его и сонного вела к ведру. Только после этого, уложив Санька в постель, она сама проваливалась в сладкий предутренний сон.
В одну из ночей Дина уснула очень крепко, но, как только Санько шевельнулся, она вскочила. Каждую ночь, в определенный час она, точно кем-то разбуженная, просыпалась и бежала к Саньку, подымала его с постели... Прежде чем выработать рефлекс у мальчика, она выработала его у себя. В конце концов и мальчику передалась привычка просыпаться и вставать в определенное время. Он стал это делать уже без посторонней помощи. Однажды только поленился, не встал.
Наутро Дина ему выговаривала:
- Ты ведь мог подняться. Я слышала: ты почти проснулся, а не встал. Почему? Ведь я не ленилась столько ночей будить тебя! Думаешь, мне не хотелось спать? Вот теперь стой на дворе и суши свой матрац! И пусть все это видят!
Ей было жаль его, губастенького и скуластенького малыша с жалким, сиротским личиком, но она понимала, что действует для его же блага, и была неумолима.
- Матрац и сам просохнет, - Санько пытался увильнуть от наказания, солнце вон как палит...
- Нет уж, постереги! Сядь вон в холодочке и не уходи, пока он не просохнет. Все знают, что ты наказан.
После этого случая ей уже не приходилось наказывать Санька. Но Юрко почему-то продолжал дразнить брата.
- ...Ты обозвал Санька нехорошим словом, - сказала Дина, - а ведь ты сам, когда ешь, так чавкаешь, что тебя вполне можно назвать ну хотя бы Чавкалом...
- Чавкало, - с удовольствием повторил Пылыпок и засмеялся.
- Что, понравится, если мы станем так тебя называть? Не понравится! Мы и не станем, потому что у нас есть хорошие человеческие имена, а не клички: Юра, Саня, Гануся...
- Олеся...
- Оксана...
Все принялись подсказывать, и Дина повторяла. Юрко молчал.
- Ну, так как тебя называть, Юрком или Чавкалом? - спросила Дина.
- Юрком...
- Вот это будет правильно. И не дразни других.
- Скажи и Шобохайке, чтоб не дразнилась, - утирая слезы, попросил Санько.
- Ну вот, - Дина развела руками, - только что объясняла, что нельзя называть друг друга кличками, а вы опять... Какая она тебе Шобохайка? Как ее зовут?
- Надийка...
Надю, тихоню и упрямицу, дети прозвали Шобохайкой не без основания; Надя никогда сразу не откликалась на зов, а переспрашивала:
- Шо?
- Ты же слышала, что я тебя зову, зачем переспрашиваешь? - говорила Дина.
Надя была не ленива, а неаккуратна. Всегда что-нибудь забудет, не доделает.
- Надя, зачем ты недомыла одну чашку? - снова спрашивала Дина.
- Бо я так хочу! - отвечала упрямица.
- Убери ее! - настаивала Дина.
- Хай будет так! - упорствовала Надя.
Вот из любимых надиных словечек: "шо", "бо" и "хай" сложили ребята ее прозвище.
...Возвратилась от Ангелины Ганка, бледная, напуганная, ничего не принесла.
- Что случилось?
- Ангелина хворая... лежит. Закваски нет... Она уже позабыла, когда хлеб пекла.
Дина сразу догадалась, в чем хворь Ангелины. Значит, голод ее свалил. Ангелина, добрая, отзывчивая... Как ей помочь? Дина кинулась к печи. В горшке оставалось немного каши, но ведь это на обед, одной похлебкой детей не накормишь и так уж добавки отменены. И хлеба нет. Ганка тоже заглянула в горшок.
- А ты немножко, мое и твое отдай, - прошептала девочка, - я отнесу, может, отойдет она. Помирает тетка Ангелина, помирает, - Ганка всхлипнула. Дина порывисто прижала ее к себе.
- Я свою порцию отнесу, - шепнула Дина, - я большая, а ты маленькая, тебе надо поправляться. Побудь с ребятами, а я сбегаю. Я быстро, ладно?
- Иди! - кивнула Ганка и тихонько добавила: - Сховай, как понесешь, чтоб люди не видели.
Дина мчалась по накаленной солнцем, пыльной улице. Под ногами шуршал рано опавший лист. Село казалось вымершим, и только теперь, внезапно прозрев и поняв причину этой тишины, Дина ужаснулась. Слепые дома под желтыми крышами, запыленная акация в палисадниках, вишневые ветви с усохшими до косточки ягодками - все навевало жуть. Вот и третья с краю мазанка, совсем маленькая и низкая, два оконца, низко нахлобученная соломенная крыша, а за хаткой желтая горячая степь, где только серебристый ковыль не поддался суховею.
Дина вошла в калитку. Во дворе лежало перевернутое корыто, на плетень надеты два глечика. Крошечные сенцы, глиняный пол устлан сухим камышом.
В хате, под образами и белоснежными, вышитыми крестом полотенцами, лежала Ангелина, изможденная, с глубоко запавшими глазами.
- Кто там? - слабым голосом спросила она.
- Это я, тетка Ангелина... Я, Дина...
- Динка, - слабое подобие улыбки скривило бледные губы. С усилием раскрыла она потускневшие глаза.
- Вот... Я принесла... покушайте, - Дина развернула свой узелок и достала мисочку с комком густой каши.
- От детей... нет, нельзя, - женщина старалась не глядеть на еду.
- Это мое, моя порция, кушайте...
Дина присела на край лавки, хотела понемногу, крошками накормить Ангелину, но та, увидев кашу, вдруг схватила весь комочек и с жадностью проглотила его. Потом судорожно облизала пальцы и тряпочку. Жутко было смотреть на это. Дина отвернулась.
- Воды... дай попить... там в сенях...
Дина разыскала в сенях ведро, на дне было немного воды, она вылила ее в ковшик. Ангелина выпила и откинулась на подушку.
- Ой, спасибо, оживила ты меня, дивчина! Только не знаю, надолго ли... Послухай, Дина! Слазь на горыще и глянь, там в торбынке остались зерна пшеницы... Погляди, остались или нет? Может, хоть жменьку наберешь? Уж я их на такой, самый черный день... их не выгребала... Да вот не хватило сил полезть.
- Сейчас, сейчас, посмотрю...
Дина вышла в сени, здесь чердак был низок, и она без лестницы, с табуретки, влезла наверх. Балки были засыпаны сухим листом. Прямо против маленького окошка Дина увидела свисавшую с крюка полупустую торбочку, тщательно завязанную шпагатом. Она сняла и действительно нащупала на дне горстку зерен.
- Есть, есть, тетя Ангелина! - Дина осторожно, чтобы не уронить ни единого зернышка, высыпала на стол в кучку то, что оставалось в торбочке. Потом потрясла над столом торбочку, и оттуда выпало еще два зернышка.
- Все!
- Ну, пускай тут и лежат. Если станет совсем худо, уж я до них дотянусь.
- А зачем вы повесили торбочку на чердак? - спросила Дина.
- От мышей, - отвечала женщина, - в голодуху мыши, и те звереют. Ну спасибо тебе, Дина, бежи до дому, до детей. Как там Оксанка?
- Хорошо, хорошо, тетя Ангелина. Вчера даже как будто улыбнулась.
- Ну дай бог, дай бог!
Дина глотала слезы.
Возвращаясь домой, она думала о несчастной, одинокой женщине, о других женщинах и детях, которые тоже, возможно, лежат обессиленные в ожидании смерти. "Мыши, и те звереют", - сказала Ангелина. А вдруг мыши набросятся на ясельные запасы? Эта мысль напугала Дину. Нужно обязательно все затащить на чердак и подвесить так, как подвешено у Ангелины. Посмотреть, есть ли там на чердаке крюки...
Дети уже нетерпеливо ожидали Дину, хныкали, просили есть.
- Сейчас, сейчас сварю...
