- Нет, - ответила Дина, - задушевной не было...
- И у меня тоже не было. Ты верная?
- Я верная. А ты?
- Я тоже. Я секрет ни за что не выдам. Никому!
- И я никому, ни за что!
Они подошли к высокому серому дому, два облупленных Геркулеса со складчатыми животами выдерживали на плечах балконы второго этажа.
- Тут я живу, - сказала Дина.
- А по этим рельсам ходят вагончики? - спросила Нюра, указывая на узкие рельсы, что вели в подъезд с улицы.
- Нет, - засмеялась Дина, - сейчас не ходят, раньше ходили, когда во дворе был склад, а теперь из склада сделали квартиру и в ней живет такой старый красный партизан. Он знал самого Ленина...
- Да? Ну а я живу за углом, на Полицейской, знаешь, в доме, где чинят примуса...
- Конечно, знаю, - обрадовалась Дина, - мы там покупаем примусные иголки, меня бабушка посылала...
- Значит, до завтра? - вздохнула Нюра.
- До завтра, - печально ответила Дина. Так грустно было расставаться.
Так началась их дружба. Казалось, она будет длиться вечно. Каждый день приносил им радость встречи и грусть расставания.
Дина была восторженной мечтательницей, воздушные замки, которые она строила в своем воображении, упирались в самый небосвод. Нюра тоже любила помечтать, но о чем-то вполне реальном. Однажды она призналась Дине, что мечтает о замужестве и ей хочется, чтобы ее муж был таким красивым, как артист Дуглас. Дина умела, закрыв глаза, представить себе все, все: красочные пейзажи, сменяясь, проплывали в ее воображении... Это было приятно и немножко страшно. "Может быть, такое бывает только у сумасшедших?" однажды подумала она.
В классе многие дружили, но порой между подружками вспыхивали ссоры. А вот отношения Дины и Нюры оставались безоблачными. Даже нашумевшая история с сожженным журналом не внесла раздора. Обо всем договорились откровенно: Дина будет верна данной клятве молчания, а Нюре придется каяться, иначе дело может дойти до отчима.
Нюрин отчим работал где-то в районе и домой приезжал на воскресенье. Отчим настаивал на спартанском воспитании Нюры. Серафима же Григорьевна, Нюрина мама, рыхлая блондинка, целыми днями валялась на диване, читала романы и вскакивала лишь затем, чтобы накормить и нарядить свою Нюрочку, в которой души не чаяла.
- Почему так поздно? - спросила Нюра. - Идем скорей... У нас сегодня каша, - шепнула она.
Нюрин отчим часто доставал продукты, и Дину здесь угощали. Сейчас она была голодней, чем когда-либо, но то, что переполняло ее, оказалось сильней голода.
- Нюра, я тебе скажу такое...
Девочки вошли в комнату. Навощенный паркет, мягкая мебель с голубой обивкой, фарфоровый пастушок обнимал, как всегда, фарфоровую пастушку. На диване среди множества вышитых подушечек по обыкновению лежала Серафима Григорьевна.
- У вас секреты? Мне удалиться? - лениво улыбнувшись, спросила она.
- Нет, нет! - воскликнула Дина. - Я хочу вам рассказать. У меня новость. - Она сделала маленькую паузу, чтобы усилить впечатление: - Меня мобилизовали на село!
- Что? - в один голос воскликнули и Нюра и Серафима Григорьевна. - Как мобилизовали?
- Очень просто, - захлебываясь от восторга, говорила Дина, - по линии горкома комсомола. Меня, Костю и Еву. Завтра выезжать пароходом в Херсонский район.
Изумление, испуг, растерянность сменялись на Нюрином личике.
- И ты поедешь?
- Конечно!
Тут Серафима Григорьевна с несвойственной ей живостью вскочила с дивана, досадливо поддела ногой бархатную туфельку и сказала:
- Глупости! Никуда она не поедет! Родители не отпустят! Что до меня, то я заперла бы дверь и никуда не пустила!
Дина опешила. Такое ей и в голову не пришло.
- Но как же? - Дина чуть не заплакала.
- А вот так! Ты дома уже была? Нет? Ну так иди, услышишь, что тебе скажут! Забивают вам голову всякой ерундой: обществоведение, комсомол, политика. Учиться нужно, милые, учиться... Грамоте, арифметике, французскому... пардон, забыла, он теперь не в моде... Ну что вы так смотрите? Учиться, а потом замуж!
- Мама, что ты говоришь? - смутилась Нюра.
- ...Чтобы не думать о куске хлеба, чтобы муж всем обеспечивал!
- Но мы комсомолки, - возразила Дина, пораженная и несколько оскорбленная, - у нас совсем другие планы...
- Но, Дина, ведь действительно ехать на село... это просто глупо, сказала Нюра.
- Глупо? - Дина вспыхнула и стремглав выбежала из комнаты.
Нюра что-то кричала вслед, но Дина не слушала ее.
Она бежала домой.
Радостное возбуждение, высокий порыв сменились страхом. А вдруг действительно запрут дверь и не отпустят? Значит, она не свершит подвига, которого жаждет, который нужен стране, ради которого стоит жить на земле?
Нет, такое невозможно, она будет бороться!
На лестнице, как всегда, было темно, но сейчас она не боялась темноты. Пройдя длинный коридор с ведрами и примусами, она вошла в свою комнату.
- Наконец, - воскликнула мама, - почему так поздно? Где ты была?
- Меня мобилизовали на село, в помощь политотделу! - одним духом выпалила Дина, и, несмотря на все опасения и страхи, голос ее звучал торжествующе.
- Боже мой, - всплеснула руками бабушка, - что она такое говорит?
Бабушка мирилась со всеми невзгодами, всегда старалась сохранить бодрость и точно соблюдала "порядок в доме". Но теперь бабушкино лицо выражало отчаяние.
- Боже мой, боже мой, ты ведь ребенок! - твердила она.
Папа, нервный, желчный, измученный, вскочил и, как всегда в минуты волнения, забегал по тесной комнате, натыкаясь на мраморную доску буфета.
- Никуда ты не поедешь, слышишь?
- Конечно, не поедет, - подхватила бабушка, - у ребенка гланды, она больна...
- Хоть была бы здорова, нечего ей там делать! - сказал папа.
Папа считал себя неудачником, он не успел закончить филологический факультет Новороссийского университета, теперь работал счетоводом, получал гроши, страдал. У него от волнения дергалось веко и странная гримаса искажала временами лицо. Дину папа любил самозабвенно, он был молчалив, редко ласкал ее, но баловал чем мог. Экономя на завтраке, он собирал к концу недели немного денег и приносил Дине полфунта мармеладу или кусок дешевого медового пряника. Зато как блестели папины глаза, когда Дина разворачивала пакетик, ахала и, положив перед собой интересную книжку, читала и медленно, кусочек за кусочком, поедала лакомство. Наверное, для папы это были самые счастливые минуты.
Между родителями нарастало неудовольствие, ссор не было, возможно, их скрывали от Дины, но с годами она узнала, что мама недовольна папой, что у них разные взгляды. Мама была "из простых", когда-то папа увидел красивую девушку, влюбился и женился на ней. То был неравный брак, ведь папа был тогда студентом. Бабушка не возражала, ее покорила красота невестки. У мамы были грустные темные глаза, окаймленные темными ресницами, нежное овальное личико, лоб, щеки, шея были белыми и нежными, а пальчики - тонкие и проворные, исколоты иголками. Рано осиротев, мама жила у богатых родственников, которые отдали девятилетнюю девочку в мастерскую, где ее обучили шить дамские шляпки. С десяти лет мама уже зарабатывала. После революции она продолжала работать на хозяек. Во время нэпа мама шила шляпы для мадам Кроль, жадной толстой женщины, которую все называли просто Крольчихой. Мамины шляпки красовались за зеркальной витриной на Дерибасовской, но получала мама очень мало. Когда же в Одессе открыли первую государственную шляпную фабрику, мама поступила туда и там, как она говорила, "стала человеком", вступила в партию. Но с этого времени начались разногласия между мамой и папой. Папа отказался от учительства, он заявил, что не может примириться с нововведениями в школе.
- А со школой, в которой детей заставляли долбить закон божий и где были телесные наказания, ты мог мириться? Можно подумать, что ты "из бывших", а ведь сам учился на медные гроши, одно название что студент...
