Фрида Абрамовна Суслопарова

Первый гром и первая любовь

Повесть

Героиня повести 16-летняя комсомолка. На ее плечи ложится ответственность за судьбы деревенских ребят. Доброта и любовь - вот что помогает ей победить страх и голод, собственные слабости и неудачи.

ПОСЛЕДНИЙ УРОК

На последнем уроке обществоведения, когда у Дины зарябило в глазах, а комната словно качнулась, в класс вошел Микола Трофимович.

- Тарас, Тарас, - пронеслось по партам.

Завшколой действительно походил на Тараса Шевченко, чей портрет был напечатан на обложках школьных тетрадок.

Дина обомлела. "Неужели снова проработка?" - подумала она и нервно, привычным жестом среднего пальца подвинула ко лбу сползающие на нос очки в круглой железной оправе.

Было чего опасаться! Вот уже неделя, как в 63-й трудовой школе на все лады склоняли выпускников-семиклассников и главную их заводилу, Дину Чепуренко. И хотя поступок их был предметом всеобщего осуждения, Дина с удовольствием представила тот день, когда, сорвавшись с урока, они убежали в парк. На этот раз не погулять, повизжать и побегать на просторе осенних аллей, а ради свершения "акта вандализма", как выразилась впоследствии учительница русского языка Мария Саввишна. Короче, чтобы сжечь классный журнал. Кто-то пустил слух, что прогульщикам не выдадут свидетельства об окончании семилетки.

...С моря дул холодный ветер, море лежало внизу, насупленное до синевы, оно ежеминутно выбрасывало на берег полчища белых барашков.

Голоногий кленок защищался от ветра растопыренными зелеными ладонями. Вокруг костра плясали, визжали и бесновались одурманенные сознанием собственного могущества мальчишки и девчонки. За эти счастливые мгновения позже пришлось жестоко расплачиваться. Недавние храбрецы, увы, проявили малодушие. Клятва молчания, данная в парке, была нарушена многими. Даже так называемый сильный пол проливал слезы в кабинете Тараса. Завшколой удалось восстановить всю картину вплоть до мельчайших подробностей, и, конечно же, руководящую роль Дины Чепуренко во всей операции. Одного лишь не смог добиться завшколой: чистосердечного признания главной виновницы.

- Ведь я все уже знаю, почему же ты молчишь? - удивлялся Тарас, и в его добрых глазах прыгали насмешливые огоньки.

Дина, как и все ребята, очень любила Тараса. Добрый, справедливый, он никогда не повышал голоса, никому не угрожал, и шутил он не колко, а тоже снисходительно. Но в этот момент Дина, стоя в светлом кабинете, украшенном групповыми фотографиями выпускников прежних лет, старалась видеть в завшколой не друга, а противника. Враждебная сила, казалось, исходила от его мягкости, доброты, которая так расслабляла, "била на совесть" и вполне могла привести Дину к покаянию, которое, по Дининым понятиям, было равносильно предательству.

Тарас понимающе вздохнул:

- Можешь идти, Чепуренко!

И она гордо, с высоко поднятой головой вышла победительницей из этого короткого сражения. Выстояла, не сдалась!

На учительском столе появился новый классный журнал, в котором с педантичной точностью были воспроизведены все цифирки и черточки. И получилось так, что вся затея, все восторги и страхи, признания, отпирательства и мужество оказались бессмысленными.

...Неожиданный приход заведующего школой в класс всех насторожил. Смутно ожидая главного и неприятного, с чем мог быть связан этот приход, Дина почти не вдумывалась в смысл речи Тараса. Засуха, трудности, мобилизация...

И тут она услышала свою фамилию, произнесенную Тарасом.

- Чепуренко, не подведи школу, комсомол, мы надеемся на тебя. На село посылаем троих... от всей школы...

На село? Она машинально поправила сползшие на нос очки. Значит, Тарас понял, оценил, значит, он не сердит на нее, доверил...

Если б можно, если б не было стыдно, она сейчас бросилась бы ему на шею!

Дина так сияла, что, взглянув на нее, завшколой тоже улыбнулся.

- Ну, снимайся с якоря, ребята! Вас ожидают в горкоме комсомола... Комната третья... Товарищ Грудский...

На улице в глаза ударило южное солнце. После сероватого, дождливого утра оно расцветило мрачную заколоченную церковь на углу Пушкинской. Вся улица стала праздничной - зеленые кроны каштанов, украшенные величественными белоснежными канделябрами, ровная, как паркет, брусчатка мостовой... Но вдруг все это качнулось, и Дину занесло в сторону, прямо на коричневый ствол каштана. Прислонилась. Сейчас пройдет. Обычно в это время она мчится домой, там, в огромном пустом буфете, бабушка всегда оставляет хоть крошку съестного: квадратик черного хлеба или ложки две мамалыги на красивой тарелочке, а то и мисочку чечевичной похлебки, вкусной до умопомрачения... Но сегодня домой не забежишь, ребята уже свернули на угол, и Дина поспешила за ними.

Их было трое - Дина, Костя, Ева. Костя, высокий, сутулый подросток с большими красными кистями, шагал впереди. В шестом классе он послал Дине записочку: "Ты, Динка, как сдобная булочка, давай будем дружить". Это было первое любовное объяснение, но сравнение с булочкой покоробило ее. Записка была предана гласности и жестоко осмеяна.

Кроме Дины и Кости, для поездки на село завшколой избрал Еву. Разумница, с неизменным пробором ниточкой и в идеально заштопанной на локтях старой вязаной кофте, Ева представлялась Дине образцом порядочности и скуки.

Но, конечно, ни Ева, ни Костя не в состоянии были свершить в селе ту революцию, тот грандиозный перелом, который предстояло совершить ей, Дине! Подумать только, ей доверяют такое, ее посылают! Она там нужна! Необходима! Дина уже вообразила, как расскажет своей закадычной подружке Нюре, которая сегодня не была в школе и еще ничего не знает.

Однако, как ни велико было нетерпение Дины и ее товарищей, как ни хотелось поскорей узнать все в горкоме, подле афиши кинематографа "Профинтерн" на Ришельевской все трое замедлили шаг. Шел новый боевик с участием звезды экрана Мэри Пикфорд и Дугласа Фербенкса. "Дуглас, вот образец мужества и красоты! - думала Дина. - Что по сравнению с ним не только школьные мальчишки, но даже некоторые моряки, которые на Дерибасовской пялят глаза на рослых семиклассниц!" Афиша была чудо как соблазнительна! Красотка, изображенная в натуральную величину, вскакивала на рыжеватого коня в две натуральных величины, которого держал за уздечку господин в цилиндре, черном фраке и остроносых ботинках.

Приглушенный вздох, и все трое оторвались от афиши. Но судьба уготовила ловушку еще коварнее. Запахло жареным, пахло сочно, зазывающе, желанно. То был запах жареных каштанов. Темные, с желтоватыми пятнами, они подскакивали на плоской жаровне, издавая неповторимый аромат сочной, чуть терпковатой мякоти и хрустящей корочки.

- Кому каштаны, жареные каштаны... Разбирайте, налетайте, граждане хорошие, мамочки и папочки, деточки и бабушки, кушайте каштаны, очень пользительные жареные каштаны! - выкрикивала толстая торговка в засаленном переднике.

- Пошли на ту сторону, - глотнув слюну, сказала Ева.

Костина рука потянулась к карману, там были деньги, двадцать пять рублей, он еле выторговал их сегодня утром за маленькую вязочку глоссов* на Привозе. Деньги нужно было отдать матери, дома не густо, одна уха, а ведь ее надо еще сварить, да посолить, да заправить хоть жменькой крупы... Так говорит мать.

______________

* Глосс - мелкая рыбешка.

Но притягательная сила жаровни оказалась неодолимой.

- Стойте, девчата! - крикнул Костя и протянул торговке деньги. - На все, фунт! - выпалил он.

- Полфунта! - отрезала торговка и подбросила железным совком на круглую чашку весов горячие каштаны с плоской жаровни. Чашки весов качнулись, и, не дожидаясь, когда они придут в равновесие, торговка смахнула каштаны в кулек. Он жег ладони, но какое это было блаженное тепло! И как вкусно! Ели, не глядя друг на друга, скрывая голодное нетерпение, стыдясь своей жадности.