- Никакие мы не коммунисты! - захрипел Гаврилов. - Лошадей в Кирсанове по справкам давали, а в справках-то надо было указать, что красноармейцы или коммунисты... Из-за клячонок бракованных пропадаем! Господи! Да что же это? Правде не верят.
- А-а... жить захотелось! Бога вспомнил! А ну на колени!
Гаврилов ошалело уставился на Антонова и машинально отодвинулся к стене.
- На колени, говорю! - взбесился Антонов.
Тот встал на колени.
- Молись и проси меня, чтоб в свою армию взял.
- Зачем же мне в армию? Стар я для армии, детишек куча...
- Молись, подлая душа! - взревел Антонов, взмахнув маузером.
Гаврилов испуганно перекрестился, но сказать уже ничего не смог, словно отнялся язык.
3
Ефим прошел на край села.
Несколько сухих кусков хлеба, которые болтались в сумке, напоминали ему, что с голоду он не умрет, но ему захотелось хлебнуть хоть несколько ложек горячих щей, промочить пересохшее после свидания с Антоновым горло.
У дороги, на свежих сосновых бревнах, сидели несколько мужиков и двое бандитов, жадно раскуривающих самосад.
- Мир честной компании! - приподнял Ефим край шапки.
Ему никто не ответил. Только покосились на него.
- Эх, и хороши сосенки на венцы, - постучав палкой по бревнам, добавил Ефим, чтобы вызвать мужиков на разговор.
- Они и на винцо сойдут, - ухмыльнулся старший из бандитов.
Чувствовалось, что они уже пьяненькие.
- Тонковаты бревешки-то, - обиженно заговорил сумрачный мужик. - Я ведь потолще просил.
- Потолще сам привези, - огрызнулся старший. - Жадён очень. Четверть неполную поставил и табаку жалеешь.
- А жадность-то, она у всех старых людей есть, милай, - заступился Ефим за мужика, рассчитывая у него пообедать. - Вот ты про фабриканта Асеева слыхал? Уж куда богаче его быть, а он какой жадный был? Знаешь?
- Ну, ну, скажи, коль начал, - заинтересовался старший.
Ефим подсел к мужикам.
- Молодые-то пошли моты... Вот и у Асеева сынок, бывалча, на бал с отцом к кому-нибудь приедет - ему баклажку прозрачную с вином шипучим на подносе подносят. Он глоточек отглонет и назад ставит, а тому фициянту рупь на поднос кладет. А отцу поднесут - всю баклагу опрокинет, а на поднос - только гривенничек. Сыну, говорит, можно швыряться деньгами, у него отец миллионщик, а мой, говорит, отец был мужик, мне надеяться не на кого.
- Верно, вот как верно! - обрадовался такой защите мужик. - Хрип гнем, гнем, годами по былочке хозяйство собираем, а сыны разорить готовы за одночасье.
- А то еще и так говорят про Асеева, - продолжал Ефим, заметив, что его рассказом заинтересовались бандиты. - Пришел он к богомазу и говорит: продай мне икону самую дешевую. Сына венчать буду. Тот повел его в подвал, разыскал самую дешевую. Сколько, говорит? Да полтинник хватит. Взял богомаз полтинник, да не удержал, уронил на пол. Асеев чиркнул спичку, вынул из кармана десятку и поджег ее, чтобы светлее было богомазу полтинник искать на полу.
- Да неужли десятку спалил? - в ужасе спросил мужик, ближе придвигаясь к Ефиму.
- Я там не был. Слухом пользуюсь. Врать не люблю, а где совру людям потеха! - И улыбнулся.
- Сейчас у самого был, - важно сказал Ефим после паузы. - Мудрец ты, говорит, старик, нравишься мне. Ходи и потешай моих людей, дух подымай.
- У Антонова был? - удивленно уставился на Ефима старший бандит. - А зачем ходил?
- А ходил, милай, не по своей воле. Я человек в этом селе новый, вот и задержали, чтобы узнать, кто я.
- И чей же ты? - допытывался бандит.
- Чечкин-изподпечкин, бывший моршанский пономарь, - шутливой скороговоркой отговорился Ефим.
- А очки черные зачем носишь?
- Белизны много стало зимой. Глаза слезятся, на свет бы не глядели!
- А ты, старик, знаешь, из каких частей винтовка состоит? - с напускной грозностью спросил молодой заплетающимся языком.
- Она, грешная, как я слыхал, из трех частёв состоит: железяка, деревяка и ременяка.
Бандиты и мужики дружно захохотали.
Шедшие мимо антоновцы заинтересовались веселой компанией - подошли, окружили Ефима.
- Ну, а как понравился тебе наш главный? - продолжал допрашивать старший.
- Да как тебе сказать... - замялся Ефим.
- Ты по пословице: хлеб с солью ешь, а правду режь, - подзадорил мужик.
- Э-э, милай, с правдой осторожно надоть... Я это еще в ребятенках на своей шкуре испытал. Правду-то не всякую и не всегда молвить можно... Помню, с сестрой Дашкой на печке сижу, а мухота - страшная. И в нос, и в рот лезут, проклятые, ничего не понимают. У Дашки по самым лодыжкам мухи ползают... Она подкараулит штуки три, да как щелкнет, а я со смеху покатываюсь... Мать к задороге: ты чего гогочешь, как гусь возле гусыни? Я уперся: не скажу да не скажу... Слазь, говорит, суда. Мать за скалку: говори, об чем гоготал? Убью! На ляжки, говорю, Дашкины глядел, как она мух ими щелкает. Тут она и давай меня обхаживать! Вот и сказал правду!
Ефимовы слушатели покатывались со смеху, подмигивали друг другу, повторяли, смакуя, его словечки.
- Одним словом, милай, допрежь чем бухать в колокол - посмотреть надобно в святцы. У нас в селе однова такая была оказия, что от смеху может пузо лопнуть, особливо кто пузатый.
- Давай рассказывай! - неслись со всех сторон подбадривающие крики, и Ефим уже вошел в роль, почувствовав себя в центре внимания.
А толпа все росла, над нею в морозном воздухе медленно плыли дымки от цигарок.
- Был у нас в селе Гурей... Приглядел сыну невесту - и собой сдобную, и приданым не последнюю. А сын-то - показывать стыдно. Вот и решил Гурей вместе со сватами послать своего брата, чтобы тот поддакивал, где нужно... Ну и пошли. Слово за слово, сваты расхваливают хозяйство Гурея. Две лошади, говорят, есть. А брат Гурея добавляет: "А вы жеребчика еще забыли..." Две коровы, говорят. "Да что там - две коровы, у него целое стадо во дворе!" - прибавляет брат. А невестин отец, не будь дурен, и спроси: "А как сын-то? Глуповат, говорят". Братец-то не подумал и бухнул: "Да что там глуповат! Совсем дурак!"
Толпа грохнула, а Ефим только хитрой улыбочкой обошелся: не понимают дураки, что над собой смеются...
- После того стало в селе два Гурея - один одного дурее. И мне мой отец после того завсегда внушал: "Бойся, сынок, корову спереди, коня сзади, а дурака со всех сторон..."
