В Уварове тридцать семь бойцов отряда ЧОН держались в осажденном каменном здании волисполкома четверо суток. Антоновцы заняли село, дико кричали у здания, угрожая растерзать, если не сдадутся добровольно, но голодные, измученные коммунисты не сдавались. Последние крошки хлеба из карманов, последние капли воды из натаянного льда отдавали тяжело раненному командиру отряда Д. А. Сушкову. Он умер на их руках с последней просьбой - не сдаваться. Только на пятый день из Балашова пришли бронелетучка да два эскадрона 15-й сибирской дивизии. Штурмом освободили Уварово. С воинскими почестями хоронили командира отряда Сушкова, комсомольца Ваню Солнцева, председателя волисполкома матроса Мирона Кабаргина...
Смелые, отважные командиры красных частей шли по следам бандитских "полков", но те не принимали боя, уходили, изматывая красную пехоту дальними переходами по снежным дорогам. Павлов, обещавший легко побить дезертиров, понял, что ошибся: просто бить было некого.
А антоновские головорезы с каждым днем все зверели и зверели. Даже дальних родственников коммунистов и красноармейцев стреляли, резали, терзали. Запуганные "военной силой" Антонова и брехней плужниковских агитаторов о "конце коммунии", мужики ездили в обозе антоновских полков с провизией и фуражом.
Дезертиры и привыкшие к разгулу сельские лоботрясы, подпоенные кулаками, перли в банду, бездумно горланя песни, - их соблазняла прославляемая эсерами неуловимость "партизан", возможность легко пожить и поживиться. Это было похоже на то, как по влажному снегу катают комья, наращивая до тех пор, пока они не превратятся в глыбы. Офицеров набралось - хоть отбавляй. Антонов создал из них специальный "полк гвардейцев оперштаба".
Весь юг, юго-восток и северо-восток губернии в январе 1921 года контролировались плужниковскими комитетами и отрядами антоновской внутренней охраны. Поступление хлеба по продразверстке почти прекратилось. Продотряды вливались в местные воинские части.
"Полки" зеленых бороздили села, обтекая уездные центры и города, где стояли крупные гарнизоны.
Плужников и Антонов твердо обещали своим "воинам" к весне взять Тамбов.
А мужички-середнячки, с которых Антонов тоже стал брать "разверстку" для прокорма армии, оглядывались, почесывались, крестились и с опалкой спрашивали друг у друга: "А в центре-то какая власть?" И с замиранием сердца ждали: что-то будет?
Из Тамбова в Москву продолжали поступать тревожные вести.
Было решено вернуть в Тамбов Антонова-Овсеенко и создать под его руководством полномочную комиссию ВЦИК.
2
В просторной горнице поповского дома у окна стоял, скрестив руки на груди, Антонов. Нервно покусывая губы, он слушал оправдания Германа.
- Не виляй, я сам тебя видел пьяного! Контрразведчик называется! Упустил двух "куманьков", а они, может быть, шпионы!
- Не уйдут далеко, поймаем, - пообещал Герман.
- "Не уйдут"! - передразнил Антонов. - Утешил! Нам время дорого. К большому делу готовимся. Понял или нет, дурья голова?
- Прости, Степаныч...
- А это что за старик у крыльца? - кивнул Антонов на улицу.
- Подозрительный дедок. Лясы точит с мужиками. Выспрашивает.
- Стариков ловите! - ехидно скривился Антонов. - Ну, веди старика. Покалякаю.
Ефим Олесин переступил порог, выставив впереди себя огромный суковатый посох, который он научился держать именно так, как держат странники. На глазах черные очки.
- Мир дому твоему, хозяин! - произнес Ефим нараспев. Снял лохматую старую шапку, перекрестился.
- Ты кто? - напуская на себя грозность, спросил Антонов.
- Я Кондрат, людям - брат, молодым - сват, а богу - послушник.
- Потехой занимаешься? В такое-то время?
- Потеха - делу не помеха и мозгам не прореха.
- О! Ты, я вижу, мудрец!
- Господь все видел - мудростью народ не обидел.
- А что ты можешь сказать, мудрец, про моего помощника? - Антонов метнул злорадный взгляд на Германа.
- Тебе надо, начальничек, глуховатого помощничка.
- Это зачем же? - насторожился Антонов.
Герман угрожающе подался вперед.
- Глуховатый-то меньше ерундистиков слухать будет, а нужное дело даже глухой услышит.
Отвыкший смеяться, Антонов широко улыбнулся.
- Мудрец, старик, мудрец! Сплетни слушать они горазды!
- Мудрецом быть нетрудно, коль бог наградил этой благодатью.
- А что же, по-твоему, трудно?
- Добрым быть трудно.
- Почему?
- Потому что делаешь вроде добро, а оно злом оборачивается, делаешь зло - добром отзывается. Никак не потрафишь.
- Не на меня ли намекаешь?
- На всех людей намекаю. А ты тоже человек, значитца, и к тебе приложить возможно.
- Пожалуй, пожалуй... - Антонов задумался. - Добра хочу русскому мужику, а зло по следам ползет и меня затягивает. - Глаза его остановились, как у обреченного.
В наступившей тишине выстрелом прозвучал стук дверцы стенных часов, из которой выскочила деревянная кукушка.
"Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!" - отсчитала она три часа.
- Ишь как кукует, - сказал Ефим. - На чью-то голову накуковывает. Не на мою ли?
Антонов вздрогнул:
- Ну, вот что, старик... Кондратий, говоришь? А фамилия?
- Липатов.
- С каких краев?
- С-под Моршанска. От города ушел... Южные-то края хлебные!
- Хлебные, да не всех кормят. Ну ладно, иди, потешай людей. Мы тебя не тронем. - И Антонов махнул головой, давая знак Герману - проводи, мол.
Через несколько минут Герман вернулся к Антонову веселый:
- Поймали!
- Ну то-то же!.. Где они?
- В амбар отвели.
- Пойдем, сам посмотрю.
...В полутемном амбаре лежали вячкинские мужики Аникашкин и Гаврилов, избитые к полураздетые.
Антонов подошел к Аникашкину и ткнул сапогом в бок.
- Коммунист?
Тот привстал на локоть:
- Чего ж говорить... вы не верите.
- Коммунист, спрашиваю? Отвечай! - озлился Антонов.
- Выходит, коммунист, - едва слышно ответил тот.
- Ну вот тебе, "куманек"! - Антонов ткнул дуло маузера ему в зубы. Раздался глухой выстрел.
- Да что же вы, звери, делаете! - крикнул хриплым голосом Гаврилов, метнувшись от убитого товарища. - Дайте слово-то сказать!
- А-а! Ты агитировать меня хочешь? - осклабился в хищной улыбке Антонов. - Ну-ну, поговори, послушаем... может, пригодится?
