Послы пришли к крепости пышные, гордые, важные. Их учтиво встретил по поручению войска атаман Алексей Иванович Старой, спросил:

– По какому делу прибыли?

Магмед-ага, надувшись, надменно сказал:

– Мы прибыли по поручению самого султана Ибрагима, по поручению четырех главных пашей, по поручению главнокомандующего, по поручению крымского хана Бегадыр Гирея с такой речью: «Люди вы божьи, рабы царя небесного. Никто вас в пустыни не посылает. Вы – что орлы в небе, парящие безо всякого страха. Вы, словно волки, всюду рыскаете. Вы – донское казачество, вольное и свирепое. Вы – наши соседи, ближние и непостоянные, нравы у вас лукавые, неисправимые вы убийцы и беспощадные разбойники…»

Старой остановил Магмед-агу суровым взглядом, но достойным словом:

– С такой гладкой, но неумной речью толку мы с вами добиться не сможем.

– Отчего же? – удивленно спросил Магмед-ага.

– То ты спроси у своего глупого султана Ибрагима. Негоже нам обмениваться такими словами, ежели желаем мы делать важное и доброе дело. Однако мы люди терпеливые, продолжай…

Магмед-ага снова начал читать:

– «Неужели вы от века сего не наполните своего чрева голодного? Ну, кому вы приносите обиды такие великие и страшные грубости? Вы наступаете на великую десницу царя нашего турского. Неужели и в самом деле считаете себя богатырями русскими? Вам, воры-разбойники, не уйти от руки султанской. Птицею ли вам из Азова теперь лететь? Вы сидите теперь в осаде крепкой…»

– Ну-ну, – сказал Старой, – завирай, да не задирай, больно много храбрости вбил себе в голову. Мы лаяться можем покрепче. Но валяй, коль тебя на то наставили.

– «Прогневили вы султана Амурата. Вы убили на Дону мужа греческого закона, посла турского Фому Кантакузина, приняв его с честью в городки свои, а с ним побили всех армян и гречан для их серебра и злата. А тот посол послан был к царю вашему для царского дела. Вы взяли у царя нашего Азов-город, не пощадили никого, посекли всех до единого. И положили вы тем самым на себя имя лютое и звериное. И теперь вы сидите в нем и дела свои творите недобрые. Вы разделили царя турского с Азовом-городом, со всею ордою крымской и ногайской. Разлучили и царя нашего с морем и карабельным пристанищем. Сделавши это, какого же вы конца дожидаетесь? Какие же у вас крепкие и жестокие казацкие сердца! Очистите вотчину царя турского, Азов-город, в ночь сию, не мешкая. А что есть у вас в нем вашего сребра и злата, то понесите его без страха из Азова вон с собою в городки свои казачьи, к своим товарищам, на отходе мы вас не тронем. Напротив того, сейчас мы вам дадим двенадцать тысяч червонных, а по выступлении из города – еще тридцать тысяч. Но если только вы из Азова-города этой ночью не выйдете, завтра от нас вы живы не будете. Кто вас защищать станет? Кто устоит против наших турецких сил? Нет никого на свете, равного и подобного ему – ту­рецкому султану. Он есть один-единственный царь из всех царей. Не уйдете – раздавим в руках своих, как птицу жалкую. На ваших головах разбойных нет волос столько, сколько есть силы нашей под Азовом. Через нашу несметную силу не перелетит ни одна парящая птица. От царства Московского вам помощи и выручки не будет – ни от царя, ни от людей русских. На что же вы, глупые воры, надеетесь? Хлебных запасов у вас не будет, с Руси хлеба вам не пришлют. Повинуйтесь, и султан простит вам ваше воровство, пожалует вас, обогатит вас, учинит вам покой в Царьграде, даст вам платье свое, выдаст печати богатырские с золотым султанским клеймом. Вас будут называть в Царьграде рыцарями, вам будут все кланяться, и слава ваша разнесется с востока до запада. Помните ли вы наше свирепство, бесстрашие и нашу гордость? На что персидский шах был силен, – и того силы сломлены нами в Багдаде. На что сильна была и богата Индия, – и та теперь стала под владетельство турецкого царя. А вы чем ныне владеете? Азовом-городом? Доном? Саманными городками? Так вы не только того иметь не будете, но и своих голов. Решайте немедля, ибо время движется к ночи, а солнце склоняется к заходу».

Когда Магмед-ага кончил читать, Алексей Старой сказал:

– Выслушал я ваши предерзостные, хвастливые речи, пойду в крепость на совет с войском и с атаманами. Вы ждите меня здесь, у стен Азова. Ответ казачий будет справедливый и скорый по возможности…

Алексей Старой уверенными шагами с гордо поднятой головой пошел в крепость, а Магмед-ага, Курт-ага, Чохом-ага со своими толмачами стали ждать казачьего ответа, расположившись в глубокой траншее.

Главнокомандующий турецкой армии Гуссейн-паша в своем просторном и богатом шатре, сшитом из тонкого персидского шелка, вел беседу с адмиралом Пиали-пашой, человеком большого разума и храбрости.

Гуссейн-паша говорил с уверенностью, что ответ из крепости последует немедленно, что весь поход, в таком большом числе, пожалуй, и не надобен был. Здесь, мол, достаточно было двадцати тысяч янычар, тысячи спахов, и Азов лежал бы у ног султана.

Пиали-паша был иного мнения.

– Не всякий орех легко лущится, – сказал он. – Иной придавишь зубами – сразу рассыпается. А иной попадется такой крепости, что зуб скорее сломаешь, а разгрызть не разгрызешь. Тогда мы прибегаем к иному способу: берем камень, кладем орех на другой камень и бьем.

Гуссейну не понравилось, что адмирал не соглашается с ним, но он сделал вид, что хорошо принял сказанное.

Пиали-паша как опытный флотоводец заметил главно­командующему, что большие боевые суда посланы под Азов напрасно. Стоят в море, качаются, а толку от них никакого нет. В Дон ими не пройдешь, да и в Азовском море не разгуляешься. Здесь нужно было иметь побольше малых быстроходных карамурсалей.

– Это, пожалуй, так, – согласился Гуссейн-паша, – но для устрашения и большие корабли нужны.

– Страхом крепкого неприятеля не возьмешь, – ска­зал адмирал, – в военном деле нужны храбрость и уменье.

– Верно, – сказал Гуссейн-паша и поморщился от намека адмирала.

– Не смею, да и не время нам, военачальникам, теперь выражать о том свое мнение, – сказал будто в шутку осторожный Пиали-паша.

– О том должно говорить всегда, – заявил главнокомандующий, нахмурив крутой лоб. – Истинно смелые военачальники не должны скрывать своих мнений в военных делах.

– Верно, – сказал адмирал. – Крупные корабли, ко­торые будут стоять на якорях, всегда будут подвержены опасности. Достаточно темной ночи да нескольких казачьих чаек, и корабли наши запылают как факелы.

Гуссейн-паша ничего не ответил на это, задумался.

– Триста тысяч войска! Шутка ли? А сколько мы пригнали сюда лошадей, мулов, верблюдов! Сколько прикатили арб, телег!

– Верно, – согласился Пиали. – Вы еще не вспомнили пушек.

– Пушки… – повел бородой Гуссейн. – Пушки есть не просят. А вот накормить армию, напоить, одеждой укрыть трудно. С провиантом плохо?

– Плохо, – согласился Пиали-паша.

– С кормом для скота плохо?

– Плохо, – отвечал адмирал. – Сейявуш-паша плохо старается.

– Очень плохо, – сказал главнокомандующий.

– Вот поэтому, – сказал умный Пиали-паша, – страх может обернуться против нас. Заревут голодные животные или станут гибнуть воины не на поле битвы, а голодной смертью в траншеях… Это будет великий страх…

Гуссейн-паша зябко поежился.

В шатер главнокомандующего вошли его помощник, стройный и высокий турок, очаковский губернатор Ходжа Гурджи-паша, главный интендант Сейявуш-паша, злой, возбужденный крымский хан Бегадыр Гирей.

Бегадыр Гирей с порога спросил таким тоном, будто он сам был главнокомандующим:

– Почему так долго нет наших людей – Магмед-аги, Курт-аги и Чохом-аги?

– Да, – вспомнил главнокомандующий, – почему их до сих пор нет?

Гуссейн-паше никто не ответил.

В шатер вошел скопец Ибрагим. Он все время подслушивал за стенами шатра. Разговор перестал клеиться. Мало ли что вздумает этот шпион донести султану.

Время шло. В турецком лагере все больше и больше тревожились, почему до сих пор не возвратились парламентеры. А они, сидя в траншее, сами не понимали, почему так долго не дают ответа из крепости.