Кинулась к роялю, быстро разлила и, заговорщицки сморщась, пальцем поманила Сырцова. Он быстренько подошел, и они быстренько выпили. От спешки попало малость не в то горло, и Сырцов, стараясь, чтоб тихо, закашлялся, Дарья с удовольствием поколотила его по спине и скомандовала:

— Теперь зови их.

— Берта Григорьевна, Константин! Мы ждем вас! — грохнул басом Сырцов.

— Берта переодеваться пошла, — войдя в салон, сообщил Константин и вдруг увидел Дарью, которая стояла посредине, блаженно полуприкрыв глаза, пьяно и виновато улыбаясь, увидел и ахнул: — Мать, да ты в полных кусках!

— Я попрошу! — заплетающимся языком возмутилась Дарья, погрозила пальцем Константину и обрушилась на пуфик, кстати оказавшийся рядом.

Константин кинул проницательный взор на рояль и осведомился у Сырцова:

— Бутылка была полная?

— Вполне, — честно отрапортовал Сырцов.

— Хорошо побеседовали, я бы сказал, замечательно вы тут беседовали, Константин строго посмотрел на Сырцова и строго же предположил: Признавайтесь, как на духу, Георгий: вы напоили девушку с исключительно гнусными намерениями?

— Признаюсь, — серьезно вступил в шутливый разговор Сырцов, но не выдержал тона — начал оправдываться: — Не думал, что она так быстро сломается. Так деловито, можно сказать, умело приступила она к этому процессу.

— Это вы обо мне? — закапризничала Дарья.

— О тебе, голубка, о тебе.

— Вот и великолепно, — разрешила она.

Неслышно прибежала Берта Григорьевна, в момент все поняла и склонилась заботливой курицей над пьяным своим цыпленком.

— Пойдем в постельку, Дашенька. Встанем и тихонечко пойдем.

— В какую такую постельку? — возмутилась Дарья и, бессмысленно махая руками, объявила: — Вон — светло еще! И спать я не собираюсь. А сейчас мы все выпьем за Жору!

— Ты уже выпила за меня, — напомнил Сырцов.

— И еще раз выпьем, — стояла на своем Дарья. Она попыталась подняться с пуфика, но не смогла, чему очень удивилась и захохотала. Отсмеявшись, ни к селу ни к городу спела довольно точно: — То, что было не со мной, помню!

— Понесем, — вздохнул Константин.

— Понесем, — поддержал его Сырцов.

Но не вдвоем же — за руки, за ноги — нести. Нес один, но самый здоровый — Сырцов. Он осторожно спускался по лестнице. Дарья, обняв его за шею, через его плечо строила Константину, следовавшему за ними, ужасающие рожи. В девичьей спаленке Сырцов положил ее на узкую кровать. Не отпуская его, склонившегося над ней, она, твердо веря, что это действительно так, поведала ему на ухо таинственным шепотом:

— Я нарочно притворилась пьяной, чтобы ты меня на руках носил.

Поцеловала его в ухо, расцепила руки на его шее и освобожденно раскинула их по покрывалу. Комната была маленькой, и поэтому Берта и Константин наблюдали за трогательной сценой от дверей.

— Вы поможете ей раздеться, Берта Григорьевна? — спросил Константин.

— Не желаю раздеваться! — завопила Дарья. — Хочу спать одетой!

— Тогда спи, — поймал ее на пьяном слове Сырцов, потрепал по щеке (она щекой попыталась придержать эту ладонь, не удалось), отошел к двери и пригласил:

— Пойдемте, Константин.

— Пойдемте, — согласился тот. — Но куда?

— К роялю, — уточнил Сырцов.

— И то хорошо, что не к барьеру, — заметил Ларцев.

Прихватив по пути чистые стаканы, Сырцов сдвинул использованные к стене. Стаканы беззвучно заскользили по зеркальному черному полю. Разлил:

— Что же, приступим к музицированию.

— Я за рулем.

— И я за рулем.

— Я отсюда прямо на базу. А тут недалеко, — размышлял вслух Константин. — И можно местными дорогами.

— А я у Деда заночую.

— Тогда о чем мы, собственно, говорим? — удивился Константин, поднял стакан и признался: — Георгий, мне надоело выкать.

— На "ты", — все понял Сырцов и чокнулся с ним. — Будь здоров, Костя.

— И ты будь здоров. — Выпили. Передохнув, Константин заговорил о главном: — Дашка-то сегодня веселая.

— Она пьяная, Костя.

— Когда она по-настоящему пьяна, она грустная, Жора. Господи, хоть бы она в тебя влюбилась!

— Это зачем же? — испугался Сырцов.

— Чтобы не сойти с ума от одиночества.

— А ты на что?

— Нет человека более близкого и более далекого, чем бывший муж или бывшая жена. Он может прибежать, чтобы помочь тебе подняться, но он не может идт и с тобой рядом, потому что его дорога в другую сторону.

— Мудрено.

— Ты ей очень нравишься, Жора. Уж поверь мне.

— Допустим, поверил. Допустим, и она мне нравится. Дальше что?

— А дальше — как сложится, — решил Константин и разлил по второй.

— Никак не сложится, — махнул рукой Сырцов. — За Дарью, чтоб ей было хорошо.

— Зачем звал? — жуя печенье, невнятно спросил Константин. — Не выпить же?

— И выпить.

— А еще зачем?

— У меня две руки, Костя. И мне их не хватает. Ты можешь мне помочь?

— Это смотря как.

— Обыкновенно. Я скажу, что надо делать, а ты исполнишь.

— А в чем, собственно, заключается твое дело?

— Есть такая пословица: хуже нет, чем ждать да догонять. Мое дело ждать и догонять.

— А я что должен делать: ждать мне или догонять? Чего ждать и кого догонять?

— Догонять, Костя. А кого — я укажу.

В их близости она была сверху и, вдохновенно трудясь над ним, опускалась, нежно принимая его в себя, не до конца — так, чтобы его наслаждение было абсолютно чистым, не нарушаемым толчками тяжелых ее ягодиц. По сделавшемуся вдруг несчастным его лицу она поняла, что он кончает; мягко ложась на бок, а потом и на спину, вознесла его не разрываясь с ним, над собой и сделала главным в их исступленном обладании друг другом. Он все убыстрялся и убыстрялся до тех пор, пока не вскрикнул и не отпал от нее. Она приподнялась на локте, любовно и благодарно заглянула ему в лицо, и прикрыла его собой, запеленала своим бархатистым, холеным, большим, розовым телом.

— Галка, Галка, Галка, — плачуще и признательно шептал он.

Это был их день. Один из двух в неделю. Да и не день даже- только утро дня. Они приходили в так называемую деловую квартиру каждые вторник и пятницу в семь часов утра, чтобы шесть часов провести вместе. Считалось, что в эти дни Кирилл играет в теннис, а Галина плавает в бассейне.

— Галка, Галка, Галка.

Та, что была в его доме, все десять лет совместной с ним жизни обреченно разрешала изредка овладеть собой, полагая, что, ложась под него, она оказывает ему великую милость. Десять лет оно лежало под ним, нечто астенично вытянутое, и самым лучшим своим подарком ему считало жеманно произнесенное разрешение делать с ней все, что он хочет. Он делал все, она снисходительно терпела.

— Галка, Галка, Галка.

— Что, милый? Что, любимый? Что, единственный?

Она губами летуче касалась его лба, мягким языком закрывала ему глаза, крепкими зубами нежно, как щенок, кусала мочку уха.

— Что, милый? Что, любимый? Что, единственный?

Тот, кто был отцом ее детей, справлял свою половую нужду с ней исключительно в нетрезвом виде. Дыша закисающим алкоголем, он стаскивал ее с постели, ставил на четыре точки и вонзался в нее неким неживым предметом. Он мял и рвал ее груди, он шлепал ее по крутому крупу, как верховую лошадь, призывая в этой механической скачке помогать ему. И она в отвращении помогала и оборачивалась, как испуганная кобыла, в надежде понять по глазам, когда же он закончит скачку. Но он скакал и скакал. Жесткий ворс дорогого ковра вонзался ей в ладони и колени.

Кончив, он перешагивал через нее и бухался в койку, чтобы мгновенно заснуть.

Утром у нее болело все: влагалище, груди, колени, ладони.

— Что, милый? Что, любимый? Что, единственный?

Галина поцеловала его в последний раз и встала: Кирилл в усталой неге смотрел на нее сквозь опущенные ресницы. Она улыбнулась ему и накинула на себя его рубашку: брала с собой его запах.