Тогда еще действовал Воинский артикул Петра I, поэтому Военный суд первой инстанции (полковой) приговорил Дантеса и Данзаса к повешению, труп Пушкина следовало вывесить рядом за ноги.
На подобное Николай I согласиться не мог. Рассмотрение дела было передано генерал-аудитору Адаму Ивановичу Ноинскому (1779–1853). По его определению от 18 марта 1873 г. Дантеса по лишению чинов и российского дворянского достоинства предлагалось направить в воинскую службу рядовым. Секунданта подполковника Данзаса, принимая во внимание его боевые заслуги, следовало арестовать на два месяца с последующим освобождением, а преступление камер-юнкера A.C. Пушкина по причине его смерти предлагалось предать забвению.
Николай I в целом одобрил определение Ноинского, но Дантеса повелел как не русского подданного по отобрании офицерского патента и российского дворянства выслать с жандармами за границу. В тот самый день, когда приговор был опубликован в приказе, к Дантесу явился фельдъегерь, усадил его в открытые сани и с позором вывез за границу.
Барон Геккерен был срочно отозван из Петербурга. Тогда же французское правительство отозвало и д’Аршиака.
19 мая 1837 г. после двух месяцев отсидки инженерный подполковник К. К. Данзас был освобожден из Петропавловской крепости.
Отношение высшего общества к случившемуся замечательно высказано в письме друга семьи Пушкиных Софьи Ивановны Карамзиной брату от 29 марта 1837 г.: «Суд над Дантесом окончен. Его разжаловали в солдаты и под стражей отправили до границы; затем в Тильзите ему вручат паспорт, и конец — для России он больше не существует. Он уехал на прошлой неделе, его жена вместе со своим свекром поедет к нему в Кенигсберг, а оттуда, как говорят, старый Геккерен намерен отправить их к родным Дантеса, живущим возле Бадена. Возможно, что ты их там встретишь: думаю, мне не нужно просить тебя: «Будь великодушен и деликатен»; если Дантес поступил дурно (а только один Бог знает, какая доля вины лежит на нем), то он уже достаточно наказан: на совести у него убийство, он связан с женой, которую не любит (хотя здесь он продолжал окружать ее вниманием и заботами), его положение в свете весьма скомпрометировано, и, наконец, его приемный отец (который, кстати, легко может от него и отказаться), с позором, потеряв свое место в России, лишился здесь и большей части своих доходов…»
А вот и другие свидетельства.
Саксонский посланник барон Карл Август Лютцероде в донесении своему правительству от 30 января 1837 г. написал: «При наличности в высшем обществе малого представления о гении Пушкина и его деятельности не надо удивляться, что только немногие окружали его смертный одр, в то время как нидерландское посольство атаковывалось обществом, выражавшим свою радость по поводу столь счастливого спасения элегантного молодого человека».
Сам посланник Геккерен свидетельствовал 11 февраля 1837 г.: «Если что-нибудь может облегчить мое горе, то только те знаки внимания и сочувствия, которые я получаю от всего петербургского общества. В самый день катастрофы граф и графиня Нессельроде, так же, как и граф и графиня Строгановы, оставили мой дом в час пополуночи».
Мы уже рассказывали о позднейшей встрече Дантеса с великим князем Михаилом Павловичем. Тот написал о ней брату-императору: «… Дантес весьма соболезнует о бывшем с ним, но уверяет, что со времени его свадьбы он ни в чем не может себя обвинить».
Александр же Карамзин написал своей матери о встрече с французом в злопамятном 1837 г.: «…он с жаром оправдывается в моих обвинениях… показал копию страшного пушкинского письма и клялся в совершенной невинности. Более всего отвергал он малейшее отношение к Наталье Николаевне. Он прибавил, что оправдание может прийти только от госпожи Пушкиной, когда она успокоится, она, может быть, скажет, что я все сделал, чтобы их спасти, и если мне не удалось, то вина была не моя…»
Дальнейшая жизнь Дантеса сложилась наилучшим образом, отчего он не раз благодарил судьбу — за то, что был вынужден покинуть Россию. Во Франции теперь уже барон быстро стал уважаемым человеком[168]. После революции 1848 г. его избрали депутатом Учредительного собрания по округу Верхний Рейн — Кольмар. Вскоре Дантес стал доверенным лицом принца-президента Луи-Наполеона и поддерживал его при подготовке государственного переворота, в результате которого принц стал императором Наполеоном III. В те дни, являясь представителем еще Французской республики, Дантес был принят императором Николаем I и имел с ним продолжительную беседу. С этого же времени он стал осведомителем русского посольства, другими словами, разведчиком. Одно из последних его донесений приходится на 1881 г.
В благодарность за оказанные услуги Наполеон III назначил Дантеса пожизненным сенатором (самым молодым в те времена) с большим содержанием — до 60 тысяч франков в год. Карл Маркс отнес Геккерена-Дантеса к «известнейшим выкормышам Империи»[169].
Умер сенатор глубоким стариком в ноябре 1895 г. на посту мэра города Сульца. Русским, доставшим его своими осуждениями, он всю жизнь представлялся:
— Барон Геккерен-Дантес, который убил вашего поэта Пушкина.
Жена его баронесса Геккерен, урожденная Екатерина Николаевна Гончарова, лишь один раз всплакнула о погибшем свояке и то только после увещеваний тетки Е. А. Загряжской. До последних дней своих она считала поэта виновным и перед нею, и перед ее мужем, и перед всей ее семьей. С сестрами Екатерина виделась последний раз за день до ее безвозвратного отъезда за границу, и расстались они со слезами и взаимными упреками. После смерти супруги Дантес больше не женился.
Что касается Луи де Геккерена, то по требованию российского правительства он был отозван, но тепло принят на родине в Нидерландах, где продолжил карьеру дипломата и более 30 лет являлся нидерландским посланником с полномочиями министра в Вене (1842–1874). В 1855 г., в самый разгар Крымской войны, когда ее исход был уже ясен, а Николай I только-только упокоился в Петропавловском соборе, Геккерен написал Дантесу: «Были три императора и один молодой француз. Могущественный монарх изгнал его из своей страны в самый разгар зимы, в открытых санях, раненного! Два других государя решили отомстить за француза. Один назначил его сенатором в своем государстве, другой пожаловал ему ленту большого креста! Вот история бывшего русского солдата, высланного за границу. Мы отмщены, Жорж!»
Всю оставшуюся жизнь барон занимал высшие посты при дворе нидерландского короля. Он постоянно поддерживал самые теплые, родственные отношения со своим приемным сыном и его семьей и был ими ответно любим. Луи Геккерен тихо умер в Париже в 1884 г. на 93-м году жизни.
И наконец, о милейшей Идалии Григорьевне Полетике. Ей от пушкиноведов достается не меньше, если не больше Геккеренов. Она прожила обычную жизнь светской дамы, похоронила всех своих родных, включая детей, но судьбу не хулила, приняла все смиренно. Пушкина она ненавидела и презирала до конца своих дней. Со всеми тремя сестрами Гончаровыми имела уважительные, если не приятельские отношения — в отличие от некоторых светских дам, пытавшихся устраивать ей скандалы на основании дошедших до них нелепых слухов о Пушкине и Идалии Григорьевне. В случайных спорах о дуэли Полетика всегда ставала на сторону Дантеса, с которым дружила до конца жизни: будучи в Европе, встречалась с ним, но в основном переписывалась — переписка эта, к сожалению, не сохранилась. Все, что у нее имелось связанное с Пушкиным, Полетика уничтожила; все связанное с Дантесом — сберегла. На вопросы о Пушкине категорически отказывалась отвечать. Последние годы жизни провела в Одессе. Там и произошла знаменитая история, когда Идалия Григорьевна заявила П. И. Бартеневу, что намерена плюнуть на памятник поэту. Бартенев записал ее слова в свой дневник, и они стали достоянием отечественной интеллигенции. С тех пор истерика по поводу Полетики не стихает, а с каждым годом приобретает все более гипертрофированные масштабы. Умерла Идалия Григорьевна Полетика в 1890 г. в Одессе.
