В Санкт-Петербурге, на Исаакиевской площади, высится всемирно известный шедевр монументального искусства — памятник императору Николаю I. Изготовлен он по проекту создателя Исаакиевского собора архитектора О. Монферрана скульпторами П. К. Клодтом, H.A. Рамазановым и Р. К. Залеманом. Памятник был установлен очень быстро, его открыли уже 25 июля 1859 г., то есть через четыре года после кончины императора.

Туристам обычно говорят, что он славится уникальным инженерным решением: Петр Карлович Клодт (1805–1867) сумел так технически рассчитать центр тяжести скульптурной группы, что впервые в истории конь ее твердо стоит и держит на себе всадника всего на двух небольших опорных точках — на задних копытах, никаких дополнительных подпорок, как на других подобных монументальных произведениях, там нет. Во всем прочем современные искусствоведы памятник критикуют, причем более политически, чем с позиций искусства.

Главный аргумент: Николай I преклонялся перед Петром I и одновременно славился небывалой манией величия, в связи с чем памятник ему установлен на одной оси с Медным всадником с обратной стороны Исаакиевского собора. В чем здесь вина самого покойного императора и откуда взялась история о его «мании величия», вразумительно никто не объясняет, но ось эта не дает покоя уже многим поколениям историков и особенно авторам путеводителей по Северной столице.

Между тем именно идейная составляющая такого местоположения двух знаковых скульптурных символов нашего Отечества необычайно велика. И если Петр I, жестко вздыбив великую державу, залив ее кровью соотечественников и навязав ей власть иноземцев, все же заложил долгосрочные (но, к сожалению, не вечные) основы для процветания Российской империи, то Николай I стал у руля власти в критический период ее истории, когда государство в очередной раз оказалось на краю пропасти, зависло между бытием и небытием и никак не могло найти баланс устойчивого равновесия. Тогда-то именно император, подобно создателям названного памятника, зорко рассчитал точку опоры, силой собственной воли удержал страну от катастрофы и с великим трудом помог ей вернуться к нормальной жизни, пусть исторически и ненадолго, и лишь посредством личной диктатуры, но все-таки… К сожалению, эффектность масштабных реформ и победоносных войн обычно затмевает для праздной публики обыденность кропотливого труда по сбережению уже имеющегося, но это ничуть не умаляет ни достигнутого результата, ни роли личности охранителя в историческом процессе.

Как ни странно это звучит, но Петру I было гораздо легче, поскольку он стоял в начале новой России. Николаю I ужасно не повезло: именно на время его царствования выпала эпоха окончательного оформления страшной гремучей смеси любого социума — национальной бюрократии и национальной интеллигенции. Эта два неизбежных и жизненно необходимых начала любого общества — власть (хотя и корыстная, и самовлюбленная власть преимущественно жлобов и недоумков, но все же власть, ставящая отприродное зло подавляющего большинства людей хоть в какие-то рамки, позволяющие выживать и продолжать род), с одной стороны, и ум (хотя и сосредоточенный в основном в головах самовлюбленных и словоблудливых фантазеров, которые мало знают реалии жизни, но полагают себя пупом земли, а потому основательно склонны к анархии и разрушительству), с другой стороны, — нигде и никогда не могут существовать раздельно или сосуществовать мирно. Но в России, в отличие от других стран и народов, они почему-то если уж колотят друг друга, то непременно стараются прикончить противную сторону насмерть. И это при том, что интеллигент без бюрократа, равно как и бюрократ без интеллигента — каждый обречен на вымирание, ибо два сапога — пара, а без пары им прямой путь на мусорку.

Есть ли тайна в казни пяти вождей восстания 14 (26) декабря 1825 г. Бесспорно, есть. И весьма серьезная и неожиданная, о ней мало кто говорит и мало кто задумывается. Однако для того, чтобы попытаться вникнуть в саму постановку вопроса, читателю придется непредвзято посмотреть на Николая I и на все семейство Романовых того времени.

Поясню на примере. Легенду о «мании величия» работавшего в течение 30 лет на износ по 16–18 часов в сутки (говоря современным языком: практически без отпуска и без выходных) императора Николая I его обличители конструируют преимущественно на основании двухтомника французского аристократа маркиза Астольфа де Кюстина (1790–1856) «Записки о России» да на нескольких мимоходом брошенных, ни к чему не обязывающих фразочках любимых наших A.C. Пушкина и Л. Н. Толстого. Обширная мемуарная литература современников императора, напрочь опровергающая такую трактовку его личности, в расчет не берется — авторы не столь авторитетны или считаются ангажированными.

Маркиз де Кюстин, широко известный своими гомосексуальными похождениями и не раз битый за это в Европе, в 1839 г. в поисках любви направил стопы в Россию и был глубоко разочарован. В свое время Екатерину II весьма обеспокоила возможная бисексуальность будущего императора Александра I, потому ею своевременно были приняты радикальные меры, и с тех пор гомосексуализм при императорском дворе хотя и не преследовался (вспомним Ф. Ф. Вигеля или С. С. Уварова), но и не приветствовался. Так что отношение к де Кюстину в России оказалось весьма двойственное, а он, по слухам, был влюблен в самого Николая I.

В отместку по возвращении домой маркиз сочинил два тома «Записок о России», переполненные всевозможными инсинуациями, какие только можно было сочинить о нашей стране и о нашем народе. Книга традиционно была с восторгом принята европейскими интеллектуалами. По сей причине и поскольку до революции в России эта книга не издавалась, отечественная интеллигенция, как это обычно и бывает, провозгласила ее шедевром и вершиной истины о николаевском времени, обличением дикости, варварства и затурканности нашего народа. К примеру, русский историк Василий Васильевич Нечаев (1861–1918) без тени сомнения написал: «Добросовестность Кюстина, конечно, стоит вне всяких сомнений»!

Если мы отложим в сторону труды либеральных мемуаристов и всевозможных аналитиков, но почитаем личную переписку Николая I, то неизбежно признаем глубокий ум, совестливость и высокий аналитический талант российского императора. Правда, общепринято определять их как хитрость и коварство «прапорщика» на престоле (от пушкинского: «В нем много прапорщика и немного Петра Великого»). Хотя ум, коварство и хитрость никогда не перекрывали друг друга и в человеке наличествуют обычно сами по себе и даже независимо.

С другой стороны, невозможно отрицать благородство и романтичность души императора. Только наивные люди, к примеру, могут полагать, что прославленные декабристки стали бы декабристками сами по себе, повинуясь лишь зову собственного сердца. Не было бы на российском престоле благородного императора, будь это, скажем, в любой иной европейской державе — первым же таким дамочкам, не считаясь с титулами, задрали бы юбчонки и выпороли так, что всю оставшуюся жизнь садились бы на это место с превеликим опасением. Не власти выпороли бы, а собственные родители и родичи с подачи властей — чтобы был сохранен соответствующий имидж. Николай I и его жена Александра Федоровна (1798–1860) лично приняли у себя первую же собравшуюся следом за мужем Екатерину Ивановну Трубецкую (Лаваль) (1800–1854) и после долгой беседы не только согласились на ее отъезд, но императрица даже высказала восхищение супружеской верностью княгини. Это уже потом, задним числом, гениальный Алексей Николаевич Некрасов сочинил восхитительную по образности поэму «Русские женщины», на основании которой подавляющее число наших соотечественников и знают о «мучениях» жен декабристов и о «коварстве» и «гнусности» Николая I. Алексею Николаевичу фантазии его простительны, таков был характер творца — он во всем видел преимущественно печальное и тоскливое. Поэт и о муках волжских бурлаков написал потрясающе ярко, только не упомянул, что их работа была чуть ли не самой высокооплачиваемой в России и попасть в бурлаки мог далеко не каждый желающий. Или вспомните знаменитое: