2) массовая интеллигенция — врачи, учителя, инженеры, журналисты, конструкторы, технологи, агрономы и другие специалисты (работают преимущественно в отраслях социальной сферы — здравоохранение, образование; в меньшей мере в промышленности; еще меньше в сельском хозяйстве или в торговле); 3) полуинтеллигенция — техники, фельдшеры, медицинские сестры, ассистенты, референты, лаборанты. По уровню жизни преобладающая часть этой страты в России живёт за чертой бедности.

Пожалуй, я согласен с теми, кто утверждает, что «интеллигенция» — это не столько сословие, сколько духовное состояние. И суть этого состояния очень проста, определяется понятием «уважение к личности». Прежде всего, разумеется, к своей собственной — то есть в чувстве собственного достоинства. Но сохранять собственное достоинство можно только тогда, когда не покушаешься на достоинство других людей. И уважать свою личность можно, только если с уважением относишься к другой личности. Все это, конечно, прописные истины, но ведь мы искали основу, принципиальную формулу, а она и не бывает чересчур мудреной.

Дворянство было первым русским сословием, которое перестали пороть, и в лучших представителях этого класса немедленно угнездилось то самое, неудобное для выживания, но неистребимое качество, которое и составляет сухой остаток «интеллигентности». В ее основе — чувство независимости и внутренней свободы. А за свободу, как известно, нужно платить, в том числе и самой дорогой ценой — жизнью. При Анне или Елисавете русскому дворянину и в голову бы не пришло накладывать на себя руки из-за такой ерунды, как десяток-другой «горячих», — а в XIX столетии для «интеллигента» одной угрозы физического воздействия было достаточно, чтобы предпочесть смерть. Дворяне из варшавского гарнизона, которые в 1816 году устроили весьма своеобразную обструкцию великому князю Константину Павловичу (он оскорбил двоих офицеров, и в знак протеста семеро их однополчан покончили с собой), еще не знали, что они «интеллигенты», и, вероятно, думали, что отстаивают шляхетскую честь. Но шляхетской чести не бывает, есть просто честь — и бесчестье. Годом ранее все тот же Константин замахнулся на конногвардейского поручика, но тот остановил руку великого князя, дерзко воскликнув: «Охолонитесь, ваше высочество! Никогда больше член царского дома и вообще начальник не осмеливался поднять руку — нет, не на офицера или дворянина, — а на любого человека, который держался с чувством собственного достоинства (номенклатурные работники всех времен этаких опознают сразу и хоть не любят, но уважают). К сожалению, мы плохо помним имена тех наших соотечественников, кто заплатил жизнью сначала за становление, а потом, в постсталинскую эпоху, за реставрацию русской «интеллигенции»».

Конечно, это не попытка дефиниции «интеллигенции», это типичная для интеллигента профанация проблемы с целью лишний раз выгодно представить публике себя и свое окружение. Прежде всего, сделано смешение «интеллигентности» как типа или характера поведения с социальной группой, называемой «интеллигенцией»; прилагательным автор (вслед, кстати, за многими его предшественниками) попытался подменить существительное. Это не просто не одно и то же, но зачастую эти понятия никак не связаны друг с другом. Согласен, о терминах не спорят, а договариваются, но под «интеллигенцией» обычно понимают образованную часть населения, занимающуюся интеллектуальным трудом, в частности творчеством. Все же качественные характеристики, которые интеллигенты зачастую пытаются приписать своей социальной группе как присущие преимущественно ей, на самом деле свойственны представителям любой другой социальной группы, причем в процентном отношении порой в гораздо большей мере, чем интеллигентам. Вся прочая аргументация, приведенная г-ном Чхартишвили, всего лишь игра с частностями. При такой методе анализа несложно вообще любые построения человеческого разума обращать в бессмыслицу хаоса. В одном можно безоговорочно согласиться с автором: интеллигенция и впрямь распоясывается там и тогда, где и когда перестают пороть за глупость и подлость и исчезает опасность для задницы «мыслителя». Но не об этом сейчас речь.

Мне пришлось столь основательно остановиться на проблеме интеллигенции по той причине, что трагедия Радищева во многом связана именно с ее неотторжимыми свойствами. И хотя я категорически отрицаю принадлежность Александра Николаевича к этой социальной группе, тем паче отрицаю утверждения, будто он является первым интеллигентом России, но при этом не могу отвергать очевидное относительно причин его самоубийства. Это второй из известных нам по счету после сушковского чисто интеллигентский суицид в России.

Недавно я услышал, что интеллигентов (преимущественно из «высшей» интеллигенции) нынче называют шестиухими. Расшифровка проста: у каждого интеллигента одна пара ушей своя, но за ними непременно выглядывают уши маркиза де Сада и Фридриха Ницше, которые сидят в его голове априори, а вполне возможно, что именно благодаря этой засевшей там парочке человек и становится интеллигентом. Конечно, не о физиологии разговор, вернее, не столько о физиологии, сколько преимущественно о философских постулатах, ими сформулированных. Маркиз де Сад с его идеей двух сословий, какие только и есть в человеческом обществе, — сословие рабов и сословие властителей — и с законом Договора, согласно которому Природа договаривается с Богатством и дарует ему все существующие формы разврата — все властители «порочны в добродетели» и «добродетельны в пороке». Фридрих Ницше с его аксиомой «Бог умер!» и с учением о герое-интеллектуале, о сверхчеловеке-интеллигенте, единственном, кто может спасти Корабль дураков, олицетворяющий весь мир и человечество в целом.

Иными словами, интеллигенты всегда видят неизбежные и тысячекратно выявленные как неизбежные и закономерные пороки власти, осуждают их и в зависимости от своего положения в данной системе государства либо возмущаются, либо оправдывают их. С другой стороны, как «сверхчеловеки» (речь, конечно, идет о «высшей» интеллигенции), они всегда «знают», что надо делать, чтобы избавить общество от этих пороков и зла власти, но, как правило, только в теории, которая на словах выглядит очень привлекательно, а на деле либо не осуществима, либо идеализирована и в действительности несет тем, кого берется облагодетельствовать интеллигент, еще худшую власть, помноженную на великие человеческие муки и страдания. Однако последнее обычно считается неизбежной жертвой, которую обязана принести облагодетельствованная толпа, ибо она просто не понимает, что благодетель борется во имя ее счастья и свободы, его просто неверно понимают одни и обманывают другие.

Ю. М. Лотман, как и любой культурный человек, отличный знаток учения Ф. Ницше, тонко отметил, что Радищев вслед за творцами европейского Просвещения одним из первых осознал всеобъемлющую глупость человечества и невозможность изменения положения людей к лучшему посредством обращения за поддержкой к массам или путем их образования. Однако при этом Александр Николаевич, как и весь разумный мир, находился в начале этого постижения, а потому был романтик. Ему не довелось понять, что его последователи подчинены тем же законам природы, что в их среде такое же процентное содержание дураков, что и во всем обществе, что по мере роста их числа будет расти и число дураков в их среде, пока не достигнет оно критической массы, и тогда сторонники его идей обратятся в еще худших монстров, чем его враги, и добро неизбежно станет еще худшим злом. Потому Александр Николаевич, как романтик, с верой в будущее, порочно отстранившись от личного настоящего, пошел путем древних ариев (в лице древних римлян) — он избрал для себя насильственную смерть как месть злодеям (с его точки зрения) и как призыв к народу о возмездии — а вдруг откликнутся! Наивно, глупо, подло… И при всем при том таков был конец светлейшего душой человека, столкнувшегося с природой людского естества и оказавшегося не в силах ее преодолеть. Над злом властвует только время, но оно никогда не исправляет и не учит, оно лишь позволяет обществу догнить до очередного взрыва кровавой, но всеочищающей революции. А затем все начинается по новой…