Освободился он только поздним вечером и с удивлением для себя отметил, что ему не терпится поскорее очутиться дома, потому что там, его уже ждала любимая Геля.

Дима зашел к себе домой, почувствовал вкусные запахи, доносящиеся с кухни, и осознал, что теперь это не просто квартира, место, где можно переночевать, а с появлением Гели, теперь это стало именно домом, местом, куда хочется возвращаться. Она выглянула из кухни, увидев Диму, подошла и потерлась носом о его щеку:

— Я скучала, — сказала Геля, помогая снять ему куртку — мой руки и иди ужинать, ты, наверное, голодный.

Дима поцеловал ее в нос и искренне ответил:

— Очень!

Пока он ел, Геля сидела за столом напротив него и с нежностью на него смотрела.

— Я очень счастлива, — сказала она, — У меня такое чувство, что без тебя жила не я, а кто-то другой и все, что было — было не со мной. А я в свои восемнадцать лет провалилась в какую-то временную дыру и появилась уже взрослой тридцативосьмилетней женщиной. Прости, Дима, я говорю какие-то глупости, — смутилась она. Затем тяжело вздохнула и добавила, — а еще я чувствую себя очень скверно от того, что нас с тобой воссоединила такая трагедия.

— Гель, — Дима взял ее за руку, — давай считать это прощальным подарком Оленьки. Она всегда была добрым и светлым человечком.

Он подвинулся к ней на табуретке, обнял за плечи и тихо произнес:

— Знаешь, незримо ты была со мной всегда. Когда мне было трудно, я всегда мысленно обращался к тебе за помощью. Я не мог представить свою жизнь без тебя. Но я не смогу чувствовать себя полноценно счастливым, пока не расследую это дело. Я должен обязательно найти того, кто это сделал… для Оленьки, для Мити и для тебя.

К 1948 году Ленинград практически восстановил свой облик и снова начал жить привычной довоенной жизнью. Мужчины все больше сменяли военную форму на классические костюмы, а женщины изо всех сил старались выглядеть красивыми и модными.

Теплый летний солнечный день собрал в зоопарке множество посетителей. Гомон стоял несусветный. Со всех сторон доносились обрывки разговоров, веселый смех, детское повизгивание и звуки, производимые животными.

По одной из дорожек неспешно шла симпатичная молодая девушка в клетчатом платье с белым воротником и ела мороженое. Она на некоторое время останавливалась у каждого вольера и с большим любопытством рассматривала находящихся за ним животных. У бассейна с бегемотом она задержалась чуть дольше. Вначале постояла на одном месте, затем, посмотрев на часы, обошла вольер вокруг. Еще раз взглянула на часы и отошла к соседней клетке. Через некоторое время вернулась и еще долго смотрела на бегемота. Если бы в тот момент кто-то внимательно к ней присмотрелся, то мог бы заметить, что бегемот ее совсем не интересует, в ее глазах был испуг и смятение. Она в очередной раз посмотрела на часы, пробралась сквозь толпу зевак и направилась на выход.

Оказавшись на улице, она дошла до метро, спустилась в подземку и села в вагон поезда. Проехав несколько станций, неожиданно вскочила, выбежала из вагона и заскочила в поезд, двигающийся в противоположном направлении, проехала на нем еще несколько станций. Выйдя на одной из них, поднялась наверх, села на автобус и долго ехала на окраину города. Сошла на конечной остановке, пересекла пешком пустырь и оказалась перед деревянным оштукатуренным двухэтажным домом с палисадником, в котором буйно росли ромашки и высокие фиолетовые колокольчики.

У одного из подъездов на лавочке сидела сморщенная старушка в темном, несмотря на теплую погоду, шерстяном платке и наблюдала, как на куче песка неподалеку копошиться малыш, играя с консервными банками. Девушка в нерешительности остановилась перед домом и задрав голову вверх скользнула взглядом по окнам.

— Ишшшешь кого? — прошепелявила старуха.

— А скажите, — обратилась к ней девушка, — художник Кошелев в вашем доме проживает или в соседнем? — кивнула она на стоящую в отдалении аналогичную постройку только с полностью заросшим сорной травой палисадником.

— Энто тот, который в клубе плакаты малевал? — переспросила та и, не дожидаясь ответа, сообщила, — В нашем. Только больше не живет.

— Как не живет? — удивилась девушка, — А где он?

— А ты ему кто будешь? С какой целью ишшшешь? — прищурив мутные глазки, прошелестела старушка.

— Я… эм-м-м… из художественной самодеятельности нашего училища. Наша комсомольская организация спектакль для детей готовит. Он нам должен был декорации к постановке нарисовать.

— Э-э-х, девонька, — вздохнула бабушка, еще больше кутаясь в свой платок, — Иди домой и не ишшши его больше. Санька, подь сюды, — крикнула она малышу, — обедать пора.

Малыш послушно бросил свои жестянки и первый помчался домой.

Старушка встала и направилась за ним, но на полпути остановилась, подошла, к все еще неподвижно стоящей, девушке и прошептала ей:

— Увезли твоего художника. Сегодня ночью увезли. Сама в окно видела. Уходи!

Затем оставила ее и, тяжело ступая, медленно скрылась в доме.

Девушка резко развернулась и опрометью кинулась прочь. Она бежала, не разбирая дороги, просто бежала вперед. Бежала, а по щекам у нее текли слезы. Ей было страшно и горько. Однажды у нее уже было так, теперь снова. Вся ее недолгая жизнь сплошные потери, у нее отобрали все самое ценное, оставили только саму жизнь. Но ее ли это жизнь?!

Она добежала до заросшей камышом речки, упала в густую траву, буйно разросшейся на ее берегу и выла там в голос, пока у нее не заболела голова, затем просто долго лежала ничком, чувствуя, как травинки щекотят ее голые ноги и больше ничего не ощущая. Только когда солнце скрылось и похолодало, она поднялась, чуть покачиваясь, подошла к реке, умыла ржавой водой лицо и медленно побрела на автобусную остановку, чтобы ехать домой.

Жизнь, это все что у нее сейчас оставалось и, какая-никакая, это теперь была ее жизнь, другой уже никогда не будет.

Старый пыльный автобус, совершавший свой последний на этот день рейс, привез ее к станции метро, и вскоре она благополучно добралась до своего дома. Поднимаясь по лестнице до квартиры, ей встретилась молоденькая соседка со своей подружкой, которые сообщили, что идут в кино и предложили составить им компанию.

— Нет, спасибо, — покачала головой девушка, — я очень устала.

— Ну как знаешь, — улыбнулись те и прошли мимо.

— А вот еще что, — окрикнула ее с нижнего лестничного пролета соседка, — все забываю сказать: мой муж просил передать, чтобы ты была более осмотрительна и не открывала дверь кому попало. Тот человек, который интересовался прежними жильцами мог оказаться преступником. Но не волнуйся, участкового, он уже предупредил.

И весело переговариваясь, молодые женщины продолжили спускаться вниз.

Девушка похолодела, трясущимися руками она открыла входную дверь, зашла внутрь и, закрыв изнутри ключом, прислонилась к ней спиной, закрыв глаза, медленно сползла на пол. В голове пульсировало только одно слово: "Ненавижу, ненавижу, ненавижу…".

— Уничтожу! — яростно прошептала она вслух, вскочила, схватила стоящую в прихожей табуретку и с размаху с силой бросила ее об стену. Табуретка отскочила и, не устояв сильному удару, упала на пол с двумя переломанными ножками.

Каждый раз, оказываясь в районе Оленького дома, Диму охватывал острый приступ ностальгии. Очень многое было связано с этим местом: неподалеку когда-то была детская площадка, где он познакомился с Гелей и Олей. Сейчас площадки уже не было, вместо нее располагалась автомобильная стоянка. В этом же районе он раньше жил сам вместе с бабушкой. Дима учился в десятом классе, когда их старый дом снесли и им с бабушкой предоставили новую квартиру в другом районе. Тогда ему казалось, что они переехали на самую окраину. За домом был пустырь, несколько котлованов начатого строительства, а из окон был виден редкий болотистый лес. Теперь же, когда город так сильно разросся, его окраина превратилась в спокойный спальный район. А на месте их прежнего дома в настоящее время возвышалось большое безликое офисное здание.