Но он покинул ее, бросил в буквальном смысле слова. Можно сказать, бросил на произвол судьбы. «Как долго могут показывать футбольный матч?» – подумала Шелли. В девять вечера, совершенно раздетая – на ней не было ничего, кроме слоя детского крема, – она открыла дверь и в таком виде предстала перед носильщиком, доставившим ее пропавший чемодан, до отказа набитый модными тряпками.

В десятьчасов вечера первого дня медово го месяца Шелли стало так скучно, что она принялась пересчитывать волоски у себя под мышками. Весь вечер она провела в кресле, щеголяя нижним бельем от «Ла Перла», подаренным ей Шестым каналом. Смотрела дебильные передачи кабельного телевидения с бездарными ведущими, как будто специально отобранными по причине полной неспособности читать подсказки телесуфлера. В одиннадцать вечера телевизор уже вызывал у нее нечто вроде кессонной болезни. В полночь она поняла, что превратилась в мисс Хэвишем.[9]

– С таким же успехом я могла бы просидеть в пыльной комнате до конца дней моих, нацепив на себя макраме из девственной плевы, – пожаловалась она Габи по внутреннему телефону отеля.

– Мужики – сущие подонки. Слушай, покопайся-ка в своем мини-баре, вдруг найдешь что-нибудь, что можно вставить между ног, – последовал совет режиссерши. – Меня, например, вполне устраивает маленькая бутылочка джина, хотя я бы не сказала, что тонизирует она на все сто.

В час ночи уже нового дня Шелли пришла к выводу, что, по всей видимости, обладает сексуальным магнетизмом остывшей котлеты. Иначе почему она вечно в пролете, словно романтический радар ее в упор не видит?

В два часа утра, сорвав с себя эротическое белье, она пришла к выводу, что Кит – лишь брачный мираж, подобие гормональной галлюцинации. Не будь он чертовски привлекателен – а Кит Кинкейд был способен возбудить страсть даже у толщи гранита, – она могла бы спокойно забыть о нем.

Шелли попыталась выбросить его из головы, однако неизбежно возвращалась мыслями к сексу; это повторилось даже тогда, когда она заказала по телефону круглосуточного гостиничного обслуживания мидии. Прежде она никогда не воспринимала моллюсков как подобие вагин. Но тут официант поставил перед ней тарелку чего-то такого, что отчаянно напоминало половые губы, пухлые и розовые. И Шелли языком принялась извлекать из раковин их содержимое. Черт, подумала она, даже ее блюдо удостоилось больших эротических ласк, чем она сама. «Ну и ну, я только что высосала из раковины мидию. Чего же тогда удивляться, что у меня, бедной женщины, либидо размером с Парагвай?»

Под балконом ее бунгало аллея лимонных деревьев сладострастно тянулась к фонтану Любви – молочно-белой мраморной женской плоти, чувственно сиявшей на фоне темной вулканической скалы. Даже переплетенные в любовном экстазе ветви плюмерии насмехались над ней. Как будто желая еще больше уязвить ее, по мраморному полу в направлении небрежно брошенных трусиков «Ла Перла» пунктиром протянулся отряд черных муравьев. Насекомые деловито окружили крошечную капельку ее женских соков – этакая энтомологическая полевая кухня.

В три часа утра под Шелли скрипнули матрацные пружины. Это она перевернулась на другой бок. От беспрестанного ворочания в постели ночная рубашка на ней скомкалась. Шелли казалось, будто ее истязают: Кит играл с ней в сексуальные кошки-мышки – она пыталась его сцапать, чтобы удовлетворить свою похоть, он же с виртуозной ловкостью уворачивался.

В четыре утра она посмотрела на серебристую гладь океана. Белые атласные барашки облаков плыли в направлении темной линии горизонта. Над миром взошла луна, чей бледный серебристый свет струился над океаном подобно складкам подвенечного платья. Настроение Шелли было окончательно изгажено – раздавлено в блин, подобно жертве дорожного происшествия. Праздничная бутылка шампанского оставалась неоткрытой в ведерке с растаявшим льдом. Шелли постаралась синхронизировать свои вздохи с ритмом океанских волн, с неумолимым постоянством накатывающих на берег.

Скорее всего это был случай преждевременного сожительства.

Половые различия:

Поддержка.

Мужчины: за каждым удачливым мужем стоит жена, а под каждым удачливым мужчиной – любовница (именуемая иначе подстилкой).

Женщины: единственная поддержка женщины – бюстгальтер «уандербра» (названный так потому, что стоит его снять, как начинаешь ломать голову: «Куда это подевалась моя грудь?»).

«Секс с Китом! Нет, это нечто потрясающее!» – восторгалась Шелли, проснувшись утром… однако было бы куда лучше, произойди это не в мечтах, а на самом деле. Всего лишь одно слово прокралось между Шелли и счастьем: воздержание. И похоже, Кит не станет для нее средством исцеления. Прекрасно. Она прекратит тратить время на эротические фантазии и задаваться горьким вопросом, почему муж не желает с ней спать. Она вернется в Лондон. Сразу после завтрака, хотя она совсем не голодна, так как ночью испила чашу унижения до дна. О чем же она думала? «Вся эта смехотворная эскапада совершенно не для тебя, Шелли Грин. Ты не из тех женщин, что привыкли прокладывать себе дорогу в жизни одним местом». Китсказал им, что никогда не садится завтракать, пока не нагуляет аппетит физическими упражнениями, и поэтому Шелли – не выспавшись, с тяжелой от похмелья головой – одна отправилась в буфет, помещение под соломенной крышей, гордо именуемое «Каравеллой». Так, пожалуй, будет даже лучше – не придется произносить речей в стиле «прощай, и скатертью тебе дорожка».

– Что-то вид у тебя не слишком счастливый, – мрачно заметила Габи, когда Шелли приблизилась к столу с закусками. – Что собираешься делать? – Режиссерша многозначительно подняла вилку. – Надеюсь, ты не станешь просить папу римского аннулировать ваш брак?

Шелли хмуро направилась к дальнему столику. Она уже принялась за мюсли, когда краем глаза заметила Кита – тот завтракал в обществе Коко. Зрелище это настолько потрясло ее, что от неожиданности она даже проглотила пластиковую игрушку, спрятанную на тарелке под горкой хлопьев из отрубей.

Когда, кашляя и тяжело дыша, Шелли проковыляла к его столику, Кит небрежно бросил ей «привет!» и сделал очередной глоток кофе.

– Коко мне сейчас рассказывала историю колонизации острова. Оказывается, эти чертовы французы поработили африканцев. Заставляли их гнуть спину сначала на кофейных плантациях, а затем вкалывать на белых сахарных баронов, – сказал он и потянулся к корзинке с бриошами. «И нтересно, что способствует столь завидному аппетиту?» – с горечью подумала Шелли.

Коко посмотрела на Шелли. Глаза у нее были цвета растопленного шоколада.

– Фр-ранцузы, они как р-родители – жуткие зануды! – произнесла она с типичным парижским акцентом. – Да вы сами знаете. Когда становишься стар-рше, то начинаешь ненавидеть р-родителей. Тр-ребуется долгие годы тер-рапии, чтобы избавиться от этого чувства. Вот и здесь, на острове, та же истор-рия. – «Что-то твоя бредятина не слишком похожа на революционную теорию Че Гевары», – мысленно усмехнулась Шелли. – Могу я задать вам один пр-ростой вопр-рос?

– Пожалуйста, – пожала плечами Шелли, хотя перспектива принять участие в разговоре была ей не по душе.

– Вот вы, пр-редставительница Бр-ританской импер-рии, как относитесь к пр-роблеме колонизации, Нелли?

– Шелли. Каково мое отношение? Мне кажется, что все, кто родился на этом острове, – победители чемпионата счастливой спермы. Ведь они могли бы родиться не здесь, а где-нибудь на помойках Гватемалы или в сточных канавах Бомбея… или же в убогой муниципальной квартирке в Кардиффе, – добавила она, чувствуя, что ее лицо пылает. Причем скорее от смущения, чем от жаркого солнца.

– Вот Кит со мной согласен, верно, дорогой? Многие приходят в твою жизнь и уходят из нее, но только настоящие друзья оставляют след в сердце. – Улыбка ресторанной певицы была такой же приторной, как и избитый от частого употребления речевой оборот.