– Я бы, Василий Иванович, рассердился – очень рассердился и сказал бы фальшивому человеку: «Милостивый государь! Вы есть фальшивый человек, а я есть благородный человек, – и по этой причине не могу иметь с вами знакомства!» Да!.. Вот как бы я поступил, Василий Иванович!

– А я не знаю, как он поступил! – наконец, протянул Василий Иванович. – Не зна-ю… Но только он не сердился… да… не сердился, Карла Карлыч!

– Это довольно странно, Василий Иванович, что не сердился… С ним так, можно сказать, подло поступили, и он не сердился!

– Странно, а он не сердился!.. Нет!.. Подло поступили, а он не сердился… Да! Но ему было очень обидно… Это верно… Это я знаю… У-ве-ррен!.. Но только он не так поступил, как вы говорите… Не так! – повторил Василий Иванович в каком-то пьяном раздумье.

Доктор увидал, что они оба уже достаточно дали «толчок природе», и подал совет – не пора ли теперь отдохнуть?

– Отдохнуть… Из бухты вон, отдай якорь?! Отлично… Ляжем в дрейф, любезный Карла Карлыч…

– Именно, в дрейф, Василий Иванович.

– Но только он не так поступил, Карла Карлыч!.. Не так, брат! – снова повторил Василий Иванович, грузно поднимаясь из-за стола.

– Да черт с ним!.. Стоит ли из-за какого-то неблагородного человека волновать себе кровь… Тьфу!.. Вы сегодня совсем не в духе… А все оттого, Василий Иванович, что редко съезжаете на берег… Да… Понимаете, какая история?..

– Я-то понимаю… И история была… Можно сказать – роман… Миссис Эмми… Знаете ли… брюнеточка… Поет… Я по-английски: так и так… Да! А вы вот, Карла Карлыч, хоть и хо-ро-ший человек… правила… двое детей, а не понимаете, почему он так не поступил! – повторил Василий Иванович, сбрасывая платье… – А теперь лучше давай, брат, уснем… забудем обиду… Вы на клипер не ездите… Лучше ночуйте здесь… Сейчас скомандуем другую кровать! Вы, Карла Карлыч, тоже треснувши… да?

Карл Карлович не хотел кровати. Он отлично выспится на диване. Через несколько минут слуга принес подушку и белье, и скоро в нумере раздался громкий храп.

После вчерашнего «толчка природе» Василий Иванович проснулся поздно и с головной болью. Доктора уже не было. Он уехал на клипер осматривать своего единственного больного.

Несколько озабоченный своим долгим пребыванием на берегу (хотя капитан вчера снова повторил, что пробудет весь день на клипере), Василий Иванович торопливо оделся, выпил сельтерской воды, заплатил по счету и отправился в лавки искать платок с птицами для Антонова. Обойдя несколько лавок, он спешил на пристань, не сделав даже обещанного визита миссис Эмми.

Когда, наконец, после полудня он отвалил от пристани и увидал красивый, стройный, с чуть-чуть подавшимися назад мачтами клипер, покоившийся на зеркальной глади вод во всем своем великолепии, Василия Ивановича охватило радостно-спокойное чувство человека, увидавшего любимый дом после долгого отсутствия. Шутка ли: он не ночевал на клипере! В течение двухлетнего плавания это была, кажется, третья ночь, проведенная им на берегу. Он сжился с клипером и любил его тою странною любовью, которою любят свои плавучие дома страстные моряки и свои тюремные кельи – узники, давно забывшие свободу. Он так привык, просыпаясь, видеть полированные, гладкие, светлые «переборки» (стены) своей каюты, освещенной скудным светом круглого иллюминатора, и затем – белобрысую голову Антонова, выглядывающего из-за дверей, чтобы доложить, что команда встает, он так привык, наскоро одевшись и прочитав свое обычное «Отче наш» перед маленьким образом спасителя, носиться с утра по клиперу, наблюдая за уборкой, к восьми часам появляться на мостике с рапортом и затем хлопотать до вечера, живя по судовому расписанию, – что всякое отступление от подобного образа жизни являлось каким-то диссонансом. И теперь, подъезжая к клиперу, ему казалось, будто он давно не был на нем, и без него, чего доброго, что-нибудь недоглядели, и клипер не прибран как следует.

Зорким любовным глазом страстного любителя своего дела оглядывал он клипер снаружи и не нашел ничего, что бы могло оскорбить его требовательный морской взгляд. Все в порядке. Ни сучка, ни задоринки!

И он бойко выскочил на палубу и приостановился, поглядывая на фалгребных ласковым взглядом, словно бы давно не видал их и обрадовался, что увидел.

Приложив руку к козырьку, встретил его у входа Непенин. Василия Ивановича точно кольнуло что-то в сердце. Он вдруг вспомнил вчерашнее, смутился, неловко протянул руку и торопливо пошел по шканцам.

– Сегодня утром почтовый пароход пришел из Сан-Франциско, Василий Иванович! Есть новости… В Японию идем! – говорил Непенин, спеша первым сообщить старшему офицеру эти известия.

Василий Иванович остановился и взглянул на Юлку. Он был, по обыкновению, свежий, чистенький, щеголевато одетый, и приветливая, несколько заискивающая улыбка играла на его лице. Василий Иванович вдруг почувствовал желание оборвать своего бывшего любимца. Но вместо «обрыва» он проговорил, глядя в сторону:

– Кто едет с командой на берег?

– Лесовой и Кошкин!

– Разве не ваша очередь-с? – вдруг строго спросил Василий Иванович.

– Нет-с. Я в Нагасаки ездил! – почтительно отвечал, несколько удивленный этим тоном, Непенин.

И Василий Иванович снова смутился, на этот раз от стыда, что, увлекшись личным чувством, допустил служебную несправедливость.

– Виноват-с! Я думал, что ваша, Непенин! – мягко проговорил он, торопливо спускаясь вниз.

В кают-компании только что отобедали. На не убранном еще столе лежали газеты, несколько журналов и конверты от писем, только что полученных из России. Большинство офицеров было занято чтением. При появлении Василия Ивановича все так радостно приветствовали его, так торопились сообщить ему новости, полученные с почтой, что неприятное впечатление первой встречи с Непениным, после вчерашнего, потеряло свою остроту. По тону приветствий, по взглядам, он чувствовал, что все к нему расположены, что все ему искренне рады. Это сознание общего расположения подействовало на Василия Ивановича сегодня особенно приятно, и он с какою-то непонятною для других нежною ласковостью пожимал всем руки, отвечая на приветствия.

– В Хакодате идем, Василий Иваныч!

– От адмирала получено предписание… Говорят, соберется вся эскадра…

– Кажется, через три дня уйдем, Василий Иваныч!..

– Карл Карлыч от фрейлейн Амалии письмо получил! Читает теперь! – заметил кто-то смеясь.

– Да ведь вы не обедали, Василий Иваныч?

– Нет… вот сейчас пойду переоденусь…

– Эй! Подавать обедать старшему офицеру! – крикнул вестовым второй лейтенант, содержатель кают-компании. – Сегодня, Василий Иваныч, ваш любимый суп с фрикадельками и отличный ростбиф…

Довольный этим общим ласковым вниманием и в то же время несколько озабоченный новостями и близким адмиральским смотром, Василий Иванович скрывается в каюту, чтобы, переодевшись, явиться к капитану.

Антонов уже ждет Василия Ивановича в каюте. Веда в рукомойнике приготовлена. Свежая, безукоризненная сорочка и белый китель аккуратно разложены на постели.

– Здравствуй, Антонов!.. Ну, вот тебе, братец, платок, – говорит Василий Иванович, отдавая вестовому сверток. – Не знаю, понравится ли?

– Очень форсистый, ваше благородие! – говорит Антонов, с восторгом рассматривая большой шелковый платок с павлином на красном фоне… – Поди два долларя стоит, ваше благородие?!

– Два доллара?! Ты ничего не понимаешь, Антонов… Всего полдоллара! – весело врет Василий Иванович, заплативший за платок целых четыре.

– Очень сходно купили, ваше благородие… Не прикажете ли окатиться?.. В колодце [36] отлично… Господа окачивались…

– Некогда… некогда!.. – торопится Василий Иваныч и, приведя себя в надлежащий порядок, идет в капитанскую каюту.

– Честь имею явиться!

– Что так рано? Мало погуляли, Василий Иванович! – радушно приветствует капитан, усаживая Василия Ивановича рядом с собою на диван и подвигая папиросы.